Когда мы покидали Нью-Йорк, командир объяснил нам, что нас ожидает. Вдоль побережья мы должны дойти до Канады и на широте Галифакса присоединиться к конвою.

Пересечь Атлантику в то время было очень непросто, такое плавание было сопряжено с немалым риском — моря контролировали немецкие субмарины. По правде говоря, для немцев это уже становилось началом конца, поскольку радары и успехи американской авиации стали менять ситуацию. И охотникам скоро предстояло превратиться в дичь, как это показано в замечательном немецком фильме «Корабль», вышедшем в 1982 году.

Самолеты, летающие на дальние расстояния, базирующиеся на Новой Земле и в Канаде, эскортировали нас в течение трех дней.

Они летели медленно и имели возможность засекать субмарины противника благодаря темным точкам, какими те казались на поверхности воды. Тогда самолеты сбрасывали бомбы и вынуждали субмарины «зарываться в землю», если можно так сказать! Затем должна была состояться замена воздушного эскорта другими эскадрильями — английскими и ирландскими. Но между двумя патрулируемыми зонами оставалось пространство, недоступное для самолетов, и здесь был решающий момент, так как на этом пространстве, этой незащищенной «дыре», вражеские субмарины могли нас выследить, ничем не рискуя. Переход через эту опасную зону должен был продолжаться два дня.

В конце марта, когда мы покидали порт, в Нью-Йорке еще стояли зимние холода; они становились все более чувствительными по мере нашего продвижения на север. На широте Галифакса корабль покрылся наледью. Это было красивое зрелище, но у нас не оставалось свободного времени, чтобы им любоваться: обледеневшая палуба становилась опасной при отработке порядка эвакуации, тренировки повторялись по многу раз в день. Каждый из пассажиров был приписан к одной из двух спасательных лодок, расположенных одна с левого, другая — с правого борта; лодки крепились канатами над водой и были легко доступны для использования. Каждая могла вместить человек двадцать. Палубы покрывали плоты, скрепленные только морскими узлами, за которые следовало лишь потянуть, чтобы их развязать. Эти плоты были сделаны из деревянных брусьев с промежутками между ними; брусья крепились на что-то наподобие бочонков, служивших поплавками. Эти бочонки устанавливались на деревянную платформу. Нас обучали в случае необходимости размещаться на этих брусьях, прямо над водой, поскольку никаких бортов не было, или же пролезать между брусьями и ложиться плашмя на платформе.

Занятия по учебной тревоге, на которых мы отрабатывали выгрузку с корабля, проводились снова и снова; вскоре каждый из нас отлично знал, что и когда он должен делать, и мы немного успокоились. Но все же эти «90 секунд» постоянно вертелись у меня в голове…

В районе Галифакса сформировался конвой. Он оказался совсем иным, нежели я себе представлял; в отличие от конвоя военных грузовиков, где машины следовали гуськом друг за другом, корабли продвигались волной вперед, борт к борту, чтобы стать наименее уязвимой мишенью при нападении, которое на море осуществляется только с фланга. Мы построились в три ряда, каждый ряд был довольно длинным; с правой стороны первой линии мы не могли увидеть последний корабль слева, который исчезал за горизонтом. Хотя третий ряд был недоукомплектован, конвой насчитывал около шестидесяти кораблей.

Второй ряд, казавшийся довольно близким от нашего, следовал на расстоянии более трехсот метров. Я случайно узнал, что следующий за нами английский корабль буквально начинен боеприпасами и взрывчаткой и представляет собой настоящую плавучую бомбу; таким образом, положение нашего корабля на фланге оставалось самым опасным. На этот раз судьба отвернулась от нас. Моряки как будто получали удовольствие, постоянно твердя нам, что мы вытянули плохой номер. Возможно, так они старались себя немного подбодрить.

Жизнь на судне быстро стала для нас привычной. Обледенелая палуба мало подходила для прогулок, и единственным местом, где можно было собраться, оставался маленький офицерский салон в правой части палубы, иллюминаторы которого были тщательно задраены и прикрыты деревянными щитами, чтобы сквозь них не проникал наружу даже малейший свет. Когда наступал вечер, мы, как могли, убивали время за беседами, игрой в карты или другими играми, принятыми в обществе…

Кроме защиты с воздуха, нас сопровождал эскорт из трех или четырех британских корветов и одного эсминца «Свободной Франции», они нас поистине «пасли» (это слово здесь более всего подходит), постоянно сновали туда и обратно, как пастушеские собаки вокруг стада овец.

Переход начался без происшествий. Погода стояла пасмурная, но по мере приближения Гольфстрима становилось все теплее и теплее. А тем временем мы оказались в водах опасной зоны. Море было ровным и спокойным, иногда набегала легкая зыбь, как спокойное дыхание спящего. На небе ни облачка. Спустилась ночь, и вскоре вышла луна. Но, увы, это великолепное зрелище, которое могло вызвать романтическое настроение, эта дивная погода создала врагу идеальные условия для нападения на нас.

На следующий день тревожное ожидание не покидало нас с момента вступления в опасную зону. Этому способствовали и взрывы, раздававшиеся с равными интервалами — это наш эскорт бросал глубинные бомбы. Я не знал, делалось ли это с целью запугать противника или же субмарины действительно были обнаружены. Глухой шум и сухой треск сопровождались легким дрожанием корпуса корабля, так вода отражает всякий взрыв, даже дальний. Не было ничего ужасного, но ничего, что могло бы ободрить, тоже не было.

Последние двадцать четыре часа, как нам это не уставали повторять, были самыми опасными. День медленно подходил к концу, но мы знали, что впереди «самая длинная ночь». Чтобы нас не застали врасплох в каютах, мы решили, что не будем ложиться спать, останемся одетыми, готовыми к любой неожиданности в маленьком салоне на палубе.

Восемнадцать часов… Нельзя сказать, чтобы мы чувствовали себя особенно комфортно, но, пожалуй, немного лучше; невзгоды нас сплотили, и мы держались вместе, как стадо овец в грозу.

К шести часам вечера капитан отдал приказ: «Последний глоток вина», затем последовали новые указания: «Вам не разрешается расставаться со спасательными жилетами, даже чтобы пойти в туалет. Постоянно иметь жилет не далее, чем на расстоянии вытянутой руки». Воцарилось некоторое оживление.

После ужина кое-как поддерживали разговор, старались говорить беззаботным тоном, несмотря ни на что, пересыпая речь крупицами черного юмора, подавляя тем самым чувство тревоги. Но темы разговора как-то быстро сводились к морю… И снова мы оставались в напряженном ожидании. Вновь я вижу себя затянутого в военную форму, рядом мой спасательный жилет, непромокаемый плащ и маленький вещмешок с одной сорочкой на смену и бритвой. В бумажнике документы добровольца, паспорт, несколько фотографий…

К одиннадцати часам мы все были на пределе нервного напряжения. Ничего не происходило, разговоры стихли, надо было чем-то заняться.

Вдруг мне в голову пришла идея поиграть в слова, что-то вроде кроссворда; это игра, в которую могут играть несколько человек. Рисуют табличку размером пять на пять сантиметров и все по очереди предлагают какую-то букву. Нужно попытаться скомбинировать двадцать пять букв таким образом, чтобы образовалась самая интересная табличка, которая будет содержать самое большое количество слов. Каждый по очереди предлагает букву из найденного им слова. Когда все клетки таблицы оказываются заполнены, подсчитываются очки (слово из пяти букв «стоит» пять очков, слово из четырех букв — четыре очка, из трех — три, ниже очки не засчитываются). Я уже готовился с триумфом одержать третью победу, когда кто-то, облокотившись о мое плечо, чтобы посмотреть мою таблицу, опротестовал мой счет. Я использовал слово «суб» (английское сокращение для субмарины), и мой товарищ возразил:

— Это не слово, а сокращение. Такие «слова» не засчитываются.