Против этих помянутых выше доказательств я могу по доброму своему намерению и малому разумению привести такой ответ и полагаю, что партия, утверждающая, что он [Димитрий] мертв, со мной в том согласится.
Во-первых, я его хорошо узнал, когда он лежал там [на площади] весьма истерзанный, в крови и пыли, [ибо стояли] жаркие дни, и я отлично (perfect) видел по его лицу (phisiognomie), широким плечам и росту его тела, что то был тот самый, кого звали по Москве царем Димитрием в 1605 и 1606 годах и кто в эти два года почти год царствовал.
По второму пункту, что касается волос, то никто не может утверждать с достоверностью, велел он их срезать или нет, ибо он всегда ходил с покрытою головою и ни перед кем ее не обнажал, но мы и его подданные снимали перед ним шапки.
По третьему пункту, что касается бородавки у носа, то я и множество других людей вместе со мною видели ее на убитом, но о знаке на левой [стороне] груди, что рассказывал секретарь его [Димитрия], я ничего не знаю, и никакого знака не приметил, и тому не верю; секретарь мог сказать это нарочно, а не истинно.
В-четвертых, что касается до нечистых пальцев на ногах и длинных ногтей, то это ребячья болтовня (kinderclap), он как раз мог не чистить своих пальцев во все время, хотя и часто бывал в бане, но, возможно, ему было слишком много дела с молодыми монахинями и девками, которые не спрашивали, грязны ли его пальцы и коротки ли или длинны его ногти.
В-пятых, что касается ткача-камчатника, то это ложь и глупая басня, ибо, когда бы он [Димитрий] наперед знал о том [намерении умертвить его], то мог бы спастись раньше и иначе, и его друзья остерегли бы его, да и так как вся власть была в его руках до последнего часа, то заговорщиков схватили бы, ибо у него было довольно власти, чтобы совершить это по своей воле; также и поляки не спали бы так долго, а были бы настороже.
Что же касается пропажи скипетра, короны и четырех царских лошадей, то это достоверно, так как во время великого смятения и возмущения для каждого все стояло открыто, и пропало все, что лежало открыто, как в царских покоях, так и [в домах], где жили поляки, и пропало всего столько, что и не сравнить с [названным], но в тысячу раз больше узорочья, платьев и драгоценной утвари.
В-шестых, зачем было сжигать труп, когда его надлежало набальзамировать? Как же это так? Разве надлежало бальзамировать того, кого почитали вором и чародеем? Чего ради было оказывать ему такую честь? И кто мог тогда предвидеть несчастье? И его сожгли по требованию всего народа, кричавшего, что они желают, чтобы его сожгли, и говорившего, что его дух продолжает творить чары, виня его в том, что он истребил все плоды вокруг [Москвы].
Касательно того, что, как говорили, все взятые в плен мятежники до самой смерти своей уверяли, что они видели его [Димитрия] в той самой короне на голове и с тем самым скипетром в руках, с каким видели его в Москве, и никакие пытки и мучения не могли принудить их отступиться от своих уверений, то это правда, но таких, схожих с ним лицом, и людей, что походили на него, можно было найти много, и я сам после его смерти видел с добрый десяток людей, на него похожих, также во время волнения бежали некоторые, что каждодневно бывали у него, и могли в том подражать ему, ибо в таких делах пускаются на всякие хитрости; или то, быть может, [действовал] сам дьявол, коему всемогущий бог дал власть карать землю за ее многие страшные и тяжкие грехи, беспрестанно творимые людьми, которым усердно содействуют иезуиты, помощники дьявола (duvels trawanten).
Царь долго советовался со всей московской думой (raet), как бы искоренить в народе пагубное верование и вздорное мнение, будто он [Димитрий] еще жив, и, зрело обсудив и рассудив, почли за благо послать в Углич и там похоронить ребенка, который походил бы на того Димитрия, что был истинным [царевичем] и убиен Борисом; и так как они хорошо знали, что тело этого младенца [царевича] уже сгнило, ибо оно пролежало [в земле] много лет; в этом повествовании довольно было изложено, как в царствование Федора Ивановича по повелению Бориса был погублен и убиен (omgebrocht en vermoort) младенец Димитрий; и этого [другого] ребенка должны были снова выкопать, объявив народу, что [тело] убиенного Димитрия еще сохранилось, дабы все уверовали, что то все плутни, как первое, так и последнее спасение Димитрия; и сверх того они приняли намерение привезти его в Москву и распустить слух, что от него совершаются чудеса (dat hy miraeckelen deede), и его должны были в присутствии всего народа поставить в Архангельском соборе, где погребены все цари. Итак, ночью тайно похоронили в Угличе одного ребенка в той самой могиле, в коей было погребено тело убиенного Димитрия, а его останки положили в другой гроб и снова тщательно заделали.
И нарядили из Москвы в Углич князя Ивана Михайловича Воротынского, чтобы [вырыть] из могилы [тело] истинного юного Димитрия [и] привезти в Москву, и, приблизившись [на возвратном пути] к Москве, [князь] послал известить о своем [прибытии], так что это тело встретили с большой процессией, в коей царь и все бояре шли пешком, а все епископы, монахи и священники с иконами, крестами и хоругвями, а также старая царица, мать истинного младенца Димитрия, и за ними следовал весь народ, и [все] вышли за город, чтобы его принять. Я из любопытства побежал за всеми, чтобы посмотреть, чем это кончится.
Выйдя за город, [увидели] тело, лежавшее на носилках, поставленных на телегу, и [вокруг], взирая на него, стоял царь с боярами, епископами и старой царицей, восклицая: «Днесь зрим мы истинного юного Димитрия, убиенного в Угличе, и божие провидение сохранило его столь же свежим (vers), как если бы его только положили во гроб». Того ради весь народ тотчас стал славить и благодарить бога, и носилки тотчас были покрыты; я бы и сам охотно посмотрел [на тело], когда бы меня допустили, также многие монахи и священники, весьма того желавшие; но, возможно, страшились, что у нас слишком длинные языки, и заботились о том, чтобы мы не осквернили святое тело, и привезли его в Москву как святого и угодника (sanct en heiligen), и поставили на носилках в Архангельском соборе, но никто не смел приблизиться к нему, кроме главнейших: бояр и епископов, посвященных в это дело.
Я не думаю, чтобы [в это время] в Москве был хотя один колокол, который бы не гудел, ибо [люди] были оглушены звоном, и едва только поставили [мощи] в собор, как стали свершаться над некоторыми чудесные исцеления: слепые прозревали, калеки начинали ходить, немые – говорить, глухие – слышать, и едва только совершалось над кем-либо чудо, принимались звонить во все колокола и петь «gaudeamus».
Да и были некоторые, которых слышали [в церкви], и когда [они] выходили оттуда, то становились немыми, когда их о чем-нибудь спрашивали, и, по меньшей мере, заикались; однако туда никто не входил, только те, кого впустили. Я полагаю, что ежели б мне дозволили войти туда, то я, по меньшей мере, ослеп бы от того дыма, что накадили там, и оглох бы от крика попов.
Однажды плутовство едва не было открыто, ибо привели человека больного или, по меньшей мере, почитаемого за больного, и его привели для исцеления, но он умер там в церкви, и его были принуждены вынести оттуда мертвым; однако и тут сумели привести такие объяснения (relaes), что все чудеса, совершенные [мнимым Димитрием], почли за добро, ибо сказали, что у этого [человека] не было твердой веры, и потому он должен был умереть; и все бедные, так и богатые были столь ослеплены, что верили в истину всех этих выдумок и басен, так ослеплены были люди.
Я часто из усердия [к вере] говаривал им, чтобы они взяли слепых, сидящих и просящих милостыню у дверей нашего и других домов, или хромых и калек, сидящих на всех углах улиц, и отвели их в церковь, дабы они прозрели, стали ходить и слышать, но мне возражали, что эти [люди] не тверды в своей вере. Я спросил, откуда им ведомо, что те, кого туда приводят, точно веруют в святых, они отвечали: ангел божий открывал епископам и священникам тех, кому будет дана помощь, и потому они за ними посылают. Одним словом, они умели отвечать на все мои вопросы и сами твердо веровали, хотя плутовство было осязательно, ибо негодяи, получавшие видимое исцеление, были для того подкуплены, чтобы клятвами доказывать свое исцеление, и они портили себе глаза каким-то веществом, также представлялись хромоногими, и другие подобные плутни, и большая часть этих молодчиков (vogels) была незнакома в Москве и [собиралась] из чужих мест.
