И так как народ все еще был в большом страхе, вспоминая о недавнем нашествии татар, то Борис приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом, и многих из них приводили к нему, и он, угрожая позорной смертью, приказывал сажать их по разным тюрьмам; таким образом он снова навел страх на всю страну; сверх того, он послал воеводами в пограничные города несколько человек, которые лживо писали, что крымский хан с большим войском снова готовится вторгнуться в страну, и посылали письма с такими вестями в Москву, так что повергли всю страну в такой страх, что народ забыл обо всех делах и забыл о смерти или убиении Димитрия; и опасались, что эта измена и эти поджоги учинены татарами, и по причине необыкновенной хитрости Годунова оставили все подозрения, так что каждый был занят собственным горем и бедствием и, забывая о всех других делах, оплакивал только свои.
Борис, видя, что все совершается по его желанию, послал московским домовладельцам (huyslieden), дома и имущество которых погорели, много денег, сообразно с потерею каждого, и велел своим друзьям и слугам утешать их, соболезнуя их несчастью, и велел от своего имени весьма ласково утешать их, предлагая свою помощь, сколько он может, и ежели кто хотел обратиться к царю с просьбой, он обещал ходатайствовать за того, что он и исполнял, а сверх того все жалобы, каждодневно подаваемые царю во время его шествия в церковь, а также все прошения Борис принимал, тщательно сохранял и прочитывал, дабы знать, что происходит во всей стране; и все получали милости и ответы от Бориса, чем он так расположил к себе, что о нем говорили повсюду и не могли достаточно нахвалиться им, желая, чтобы по смерти царя он получил корону; этого только он и желал, и ему и его близким посчастливилось; Борис пользовался большим уважением, чем царь, ибо царь не утруждал себя ничем, кроме того, что ходил в церковь и присутствовал при богослужениях, и Борис управлял всею землею, как глава государства, будучи над всем царем, а Федор Иванович носил только титул.
Борис, захватив в свои руки власть и расположив к себе простой народ, почитавший его как Бога, не довольствовался этим, ибо на его пути еще стояли дети Романовы, или сыновья Никиты Романовича; Никита был брат первой царицы, или великой княгини, умершего тирана, и они были всех ближе к престолу, других наследников не было; сверх того, это был самый знатный, старейший и могущественнейший род в Московии; никого не было ближе их к престолу; поэтому Борис стал искать случая устранить их, полагая, что тогда все будет по его желанию, но он не мог осуществить этого, ибо опасался придворных, дворянства и царя, любившего своих дядей Романовых; притом они не совершали ничего дурного, жили всегда очень скромно и были всеми любимы, и каждый из них держал себя, как царь. Старшим из братьев был Федор Никитич, красивый мужчина, очень ласковый ко всем и такой статный, что в Москве вошло в пословицу у портных говорить, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «второй Федор Никитич»; он так ловко сидел на коне, что всяк, видевший его, приходил в удивление; остальные братья, которых было немало, походили на него.
Так как они вели себя безупречно, то Борис ничего не мог предпринять против них, хотя и изыскивал к тому всяческие средства, за что однажды получил от царя выговор, которого не мог забыть. Когда царь отправлялся на богомолье в монастырь, расположенный в 12 милях от Москвы и называвшийся Троица (Troiets), то на пути всегда три или четыре раза делали привал, и на третье место стоянки, называемое Воздвиженским (Vosdwisensco), где был царский дворец, обыкновенно посылали за день перед тем боярских холопов, чтобы они заняли крестьянские избы (woningen en stoven der boeren) для своих господ; и холопы Бориса встретились с холопами Александра Никитича в одном и том же месте, и те и другие хотели занять его, и так как холопы Бориса были сильнее и внушали больше страху, чем холопы Александра, то они силой выгнали их, а те пожаловались своему господину; Александр ничего не сказал на это, но велел им всегда уступать, а потом пожаловался царю; царь был раздосадован и сказал: «Борис, Борис, ты взаправду слишком много позволяешь себе в моем царстве; всевидящий Бог взыщет на тебе»; это слово, поистине сказанное царем от чистого сердца, так уязвило Бориса, что он поклялся не оставить это без отомщения и сдержал свою клятву; сделавшись царем, он по ложным обвинениям погубил Александра, велел тайно отвести на Белоозеро и умертвить его в бане, как о том еще будет рассказано.
Дожидаясь, когда придет его время, Борис управлял по своему усмотрению, однако всегда старался оказывать добро простолюдину и так расположил к себе весь народ, что его любили больше всех. Он дозволил передавать в наследство детям земли, жалованные офицерам и военачальникам (capiteynen en crysoversten) за заслуги на ленных правах (tot leen), и он во всем удовлетворял каждого, кто приходил к нему с каким-либо делом; он был так смел, что однажды дотронулся до короны, которую царь нес на голове, и это случилось в праздничный день, когда царь шел в церковь и на нем была корона; Борис, шедший рядом с царем, притворно поправил ее, хотя она и не сидела криво. Этот поступок напугал московитов, ибо у них было и теперь еще существует такое поверье: тот, кто дотрагивается до короны, когда царь носит ее на голове, должен тотчас умереть; еще много подобных деяний совершил он на глазах народа; поэтому боялись его более, чем царя.
Борис воздвиг вокруг Москвы большую стену, называемую царскою стеною, сложена она была из белого плитняка (van witten orduyn) и проходила близ вала, который повелел насыпать Иван Васильевич, как было упомянуто выше.
У него было также много земель, больше, чем у знатнейших бояр; земля Вага (Vaga) была дарована ему и его потомству в вечное владение, каковой удел (domine) охватывал более ста немецких миль; сверх того, у него повсюду были прекрасные имения, и, приметив где-либо хорошую землю, он старался приобресть ее и так скупил многие имения; сверх того, было у него много домов повсюду, в числе коих один весьма красивый, на расстоянии мили от Москвы, называвшийся Хорошево (Gorossova), что значит «красивый». И был он построен на горе у реки Москвы; здесь он часто веселился, нередко приглашая к себе иноземных докторов и других подобных людей, превосходно угощал их и дружески обходился с ними, нисколько не умаляя своего достоинства.
Одним словом, у нас недостало бы времени описывать все деяния Бориса; рассудительному человеку довольно изложенного, чтобы ясно уразуметь, чего всеми средствами домогался Борис. Тайно сослав в татарскую провинцию знатного боярина Ивана Михайловича Воротынского (Ivan Michalovitz Worontinsco), поистине ни в чем не виновного, Борис устранил также и Ивана Петровича Шуйского (Ivan Petrovits Soesci). Эти Шуйские были потомками самых благородных родов Суздальской земли (Soesdael), их было три брата: Василий, Димитрий и Иван, и так как Димитрий был женат на сестре Борисовой жены, то Шуйские остались в Москве при дворе, но не смели пикнуть (dorsten hare hoofden niet opsteecken). Также и Иван Васильевич Сицкий (Sitsci), знатный боярин польского происхождения, точно так же и род Бельских. Одним словом, Борис устранил всех знатнейших бояр и князей и таким образом лишил страну светлейшего дворянства и горячих патриотов; на их места он все больше и больше возвышал своих родичей: Вельяминовых (Velieminof), Сабуровых (Soboeroff) и Годуновых; и так как он все время находился при царе, то умел все так изукрасить, что царь ничего никогда не замечал; а так как царь был весьма набожен от невежественного и неразумного усердия и проводил все время в церквах и монастырях с попами и монахами и заставлял их петь и молиться, а Борис держал всех этих священников в своих руках, то легко представить себе, как шли все дела.
Могут подумать, каким образом Борис, не умевший ни читать, ни писать, был столь ловок, хитер, пронырлив и умен. Это происходило от его обширной памяти, ибо он никогда не забывал того, что раз видел или слышал; также отлично узнавал через много лет тех, кого видел однажды; сверх того, во всех предприятиях ему помогала жена, и она была более жестока (tiranniger), чем он; я полагаю, он не поступал бы с такою жестокостью и не действовал бы втайне, когда бы не имел такой честолюбивой жены, которая, как было сказано выше, обладала сердцем Семирамиды.
