Они беззаботно играли в каучуковый мячик на узком мосту над ревущей бездной…

Впрочем, фраза эта хоть и нарочито броская, но несколько избыточная. С одной стороны действительно было некое подобие бездны – разделенный на три русла водопад, слив старинной плотины. Дальше все русла соединялись в одно, вновь образуя реку. Так что мост, строго говоря, мостом и не являлся, а был частью шоссе, проходившего по плотине.

Из потока, подобно выбросившимся на мелководье китам, выпирали спины огромных каменных жерновов – расколотых и целых. Когда-то с помощью этих мощных кругалей мололи порох, время от времени добиваясь, по недомыслию, неслабых взрывов. О том, что здесь производились столь впечатляющие эксперименты, свидетельствовала прибрежная стела с надписью «Петровские пороховые заводы. 1715 год». На двух массивных металлических медальонах, укрепленных на стеле, были изображены фигуры пороховых дел мастеров, чем-то напоминающие персонажи Брейгеля Адского.

Снять эти медальоны обожателям цветных металлов было, видимо, не под силу – ввиду адских же размеров вожделенных изделий. А вот маленькие пушчонки, размещенные по четырем углам монумента, – казалось бы, за милую душу! Но не тут-то было. Архитектор, видать, был парень не дурак, прекрасно изучивший свой сметливый народ. Он изготовил пушечки из обычного бетона и очень натурально выкрасил под медь. В чем и убедился некто из интересантов, отколов от бутафорских орудий несколько кусочков. Представляю себе разочарование этого усердного и неленивого человека!

Все это я веду к тому, что на памятниках, стоящих в разных точках моей невеселой страны (даже не обязательно где-нибудь на отшибе), цветной металл имеет свойство таинственно исчезать, появляясь при этом, вполне по Ломоносову, уже совсем в других местах (помните родное с детства: «если в одном месте убавится…»?). Причем, как правило, в распиленном и перекореженном виде.

Итак, с одной стороны низвергались ревущие коричневые струи, а ниже горбатилось русло речки с неровными кочковатыми берегами, поросшими кустарником, продраться через который даже по тропинкам было не так-то просто.

Кроме того, на берегах просматривались полуразрушенные, подобно кариесным зубам старца, руины – арки и гроты. Их для обустройства нехитрого быта вовсю использовал забредший в эти края разновозрастный бесприютный народец.

А выше на одном из склонов виднелось розоватое здание потустороннего вида, окруженное каменной стеной. Снизу иногда можно было наблюдать, как на огороженной территории изредка, словно сомнамбулы, появляются абсолютно забинтованные люди с прорезями в повязках лишь для глаз и рта. Страшно шептала местная молва, что это лепрозорий…

Другим боком шоссе уютно лежало на травяном бережку. Со стороны воды бережок был ограничен поребриком, точнее, невысокой стенкой из красного массивного гранита. А над всем возвышалась огромная металлическая конструкция, крашенная во что-то бурое, с застекленной будочкой наверху. Надо понимать, этот монстр и управлял механизмами открывания и закрывания плотины.

С бережка взору представал широчайший речной разлив. Вдали он был разделен то ли островом, то ли полуостровом, покрытым густой зеленью. Отсюда вода устремлялась через ворота плотины, скрытые где-то в недрах, на другую сторону, вниз.

Когда уровень воды спадал, из-под поверхности вылезали крокодильи морды сгнивших бревен какого-то совсем древнего сооружения.

Зачем я так подробно описываю это место, сочетающее в себе прекрасное и уродливое? А затем, что под боком проносившихся по шоссе машин, на узеньком тротуарчике со сломанными ржавыми перильцами, предназначенными для защиты от падения в водопад пешеходов, контуженных алкоголем или трудной жизнью, в каучуковый мячик играли эти двое (они выбрали, конечно, именно опасную сторону). Кидали его о землю, и в полном соответствии с законами физики мячик отскакивал в руки партнера.

…И я подошел к ним, потому что был пьян, одинок и заворожен ими.

Теперь-то я знаю, что должен был немедленно остановить первую попавшуюся машину и умолить водителя умчать меня подальше от ревущей воды.

Или, скатившись по узкой боковой лесенке к подошве водопада, вломиться в путаницу прибрежных зарослей и продираться в ней до изнеможения.

Или вскарабкаться на кручу к забинтованным потусторонникам из розового дома и покрыть братскими поцелуями их страдающие глаза с высыхающими роговицами.

Но ничего этого я не сделал… Демоны вырвались из преисподней. Их рев (или рев воды?) нарастал во мне, тревожил, но словно заглушался мягкими шлепками сгустка каучука об асфальт.

… К чему этот надрыв?!

Двое малолеток, мальчишка и девчонка, играли в собачий мячик. Я, по пьянке, подкатился к ним. Поводом для знакомства послужили два пластмассовых ящика из-под бутылок, красный и черный. Я их еще раньше приметил укрытыми под кустом. Видимо, какой-то местный бомжик припрятал их, чтобы выручить потом в ларьке несколько рублей. Не сделал сразу, вот и обделался.

Я сказал им о ящиках, и, учуяв поживу, они враз забыли про свою дурацкую игру и кинулись за добычей. Схватили ящики, а потом мы вместе влезли в автобус и поехали, усевшись на эти самые ящики посреди прохода. Девчонка запрыгнула ко мне на колени. Мы были эпатажные ребята…

Оказалось, что живем совсем рядом, и они пригласили меня зайти к ним (отнюдь не в благодарность за ящики – просто так).

Вот, собственно, таково начало этой истории.

«Все не то, не то!..» – как однажды досадливо вскричал Иван Бунин в одном из своих стихотворений.

Я не в состоянии теперь в точности описать их тогдашнюю внешность, хотя видел их в течение двух лет чуть ли не каждый день. Их внешность словно расплывается, дробится, ускользает…

Безусловно, они были очень похожи друг на друга. Курносые, с волосами пепельного цвета, светлоглазые (голубое с серым). Их глаза отражали все окружающее, как зеркала, как любая полированная поверхность, но ничего в себя при этом не принимали, как бы не давали пропуска в мозг. И еще они имели свойство смотреть сквозь тебя – и в данном случает это не литературный штамп. Говорят с тобой и не видят. Просто потому, что тебя нет. Действительно для их нет.

Гена и Надя. Ему четырнадцать лет, ей одиннадцать.

У нее были гладкие волосы до плеч и родинка на правом крыле носа. И очень чувственный изгиб рта.

Не один я был такой приметливый. Однажды летом мы шли (я держал ее за руку) в музей-квартиру Пушкина – как ни странно, был и такой эпизод. Я забрал ее из дому, и она безропотно пошла. Без любопытства, но и без возражений – ей было все равно. По дороге Надя захотела пить, и мы завернули в ближайшую точку, где это можно было сделать – розлив на Моховой.

За стойкой стоял мой знакомый – невысокий круглоголовый человек по имени Саша. Внешность официанта. Сдержан, аккуратен, непьющ. Всю клиентуру сквозь железо видит. В долг – никому! – грамма не нальет. Принцип!

Она посмотрела на него своим необъяснимым скользящим взглядом. Он увидел ее. И глазные яблоки этого истукана превратились в глазные груши. Долго еще потом, когда я заглядывал в его заведение, Саша, напрочь позабыв о своей железобетонности, безусловно внутренне ломая себя и при этом проклиная все на свете, выклянчивал номер ее телефона. А я не давал.