– Видал, – говорю. – А чего его дед не исправит?

– Так нервное истощение. У вас у всех, мол, вербное воскресение, а у меня – нервное истощение. – Бабушка говорит, а сама всё ладонь к голове моей прижимает, словно теплом заряжает, чтобы внучок во дворе не «озяб». – Это после того, как Корвалола на колбасу забрали, у него началось! До того терпел как-то!

Удивительно, но от бабушки даже зимой исходит густой аромат свежей малины, кислого молока и лежалой шерсти. Почему-то мне кажется, что так пахнут все бабушки на свете. Запах бабушки – второе воспоминание из Топовой десятки моего детства.

– Может, до завтрего подождать?

– Да не, баб… – Мне показалось, морщин на её красивом лице стало вдвое больше. Захотелось прикоснуться к этому лицу губами, как-то дать понять бабушке, что мы с ней одно целое. – Три дня – это немного. Один, считай, прошёл. Так что некогда прохлаждаться… А Машкины гала-концерты мне дома надоели…

– Ну тогда, хоть дедов тулуп накинь что ли, – смирилась бабушка. – Обычно Лучиан его надевает, когда в райцентр едет или куда подальше. Дед то его всё куда подальше отправляет. Нынче не стал брать. Как он там без тулупа в конюшне спит, ума не приложу…

Услышав, как я открываю дверь, дед отчётливо послал меня «к чертям собачьим» и это, как вы уже поняли, был хороший знак. Только его мне и не хватало!

Выходя в сени, я хорошо представлял себе, что будет дальше. А будет небольшая мужская буза. Дед – стар и пьян, а отец – тоже пьян, плюс слишком устал от проделанного за день пути, поэтому бунт будет тихим и женщины его без труда усмирят. Матери и отцу постелят прямо здесь, в горнице – маме все на той же скамье, отцу и мне на полу. Ну, а сестра по обыкновению ляжет на скрипучей кушетке в хозяйской спаленке, возле кровати деда и бабы. Немного поработает радио, сегодня суббота и значит, после десяти будет концерт из серии «На ночь глядя». Бывало, про радио забывали и оно продолжало работать до утра. Ночью вещание прекращалось, зато ни свет, ни заря весь дом поднимался под знакомые позывные, предваряющие начало утреннего эфира и нового дня. Я любил засыпать под радио, но сегодня мне почему-то захотелось поглядеть на ночь не ушами, а глазами.

Вооружившись деревянной лопатой и метлой, я сразу вышел за ворота, где снега было особенно много. Мороз заметно усилился. Санный след затвердел и покрылся тонкой коркой наста, а следы от копыт Парадигмы превратились в аккуратные симметричные колодцы. Получался довольно причудливый рисунок, глядя на который можно было подумать, что это некая тайнопись, предпосланная лично мне, в качестве руководства к действию и теперь остаётся сущий пустяк – найти верный ключ к шифру.

Сделав несколько глубоких вдохов, я первым делом очистил от снега скамью возле палисадника и место вокруг неё. Летом обитатели дома и их редкие гости коротали здесь длинные летние вечера, безжалостно изводя комаров и фанатично щёлкая семечки. К слову, из всех произраставших в огороде, растений, дед особое внимание уделял подсолнечнику, причём на всех этапах его роста – от семян до соцветия. Я спросил его как-то, почему подсолнух?

– Почему?

Ответ был для деда настолько очевидным, что он даже растерялся.

– А какие ещё варианты?

– Ну, вариантов много, – Я понял, что задел деда за живое. – Репка, например. Большая-пребольшая.

– Репка – не гвоздь.

– Ну конечно, – многозначительно сказал я, – потому, что репка – овощ.

– Ага, а ты – фрукт! – совсем уж раздосадовался дедушка. – При чём, тот ещё!

– Ладно, – сдался я. Знаю – ещё слово и дед примет «обет молчания». По крайней мере, до принятия первой рюмки. – Рассказывай.

Он велел позвать сестру и мы втроём отправились в огород. Там дед довёл нас до нужной точки и попросил сосредоточиться.

– Надо поморгать, чтобы сбросить с ресниц всякую дрянь, скопившуюся за истекший период, – объяснил он суть происходящего. – Ежедневно мы видим много хорошего, но ещё больше – плохого. Вот это плохое и надо сбросить. Наука, к примеру, рекомендует здоровый сон. Но спать мы сейчас не будем, просто похлопаем ресницами. Можно было бы и по стопочке, но вам это рановато… Готовы? Поехали!

По окончанию оздоровительной процедуры мы с удивлением обнаружили прямо перед собой стройную череду подсолнухов, к этому времени уже достигших пика созревания. В плане гордой осанки и стати с ними не могли соперничать ни кусты смородины, ни душистая малина, ни даже молодые яблоньки, «с головы до пят» увешанные сочными румяными плодами. Сразу вспомнились расфуфыренные тонкоусые кавалеры в шляпах с перьями, кои во множестве населяли мамин альбом по средневековой живописи. Как и эти достопочтенные джентльмены, подсолнухи вызывали странное ощущение нездешности, принадлежности к каким-то далёким недостижимым краям, попавшим сюда исключительно по недоразумению. «Любуйтесь, люди, – словно говорили они нам – простым смертным, – мы и есть подлинная красота мира! Пройдёт немного времени и мы вернёмся туда, откуда прибыли, а вы, как ни в чём не бывало, продолжите жрать свой хрен и нюхать табак! Так наступит на земле Эра Сорняков!»

Вот интересно заметили бы мы это неожиданное превосходство при каких-то иных обстоятельства? Например, пять минут назад?

Дед с любопытством поглядывал на нас – старик был явно доволен произведённым эффектом. Сильно не томил. Объяснил просто, как на уроке.

– Есть несколько вещей на свете, которые скрепляют наш мир и держат его в нужной форме, без них он бы уже давно развалился. Вернее, не устоял бы и дня.

Я еле сдержался, чтобы не ляпнуть про самогон. Сестра по обыкновению почуяв моё желание, крепко сжала мне руку. При всех недостатках, она умела вовремя угадать дурные намерения, зарождающиеся в паскудной душе своего братца и уже только одна эта способность делала её моей сестрой.

– Я называю эти вещи «гвоздями мира», – Дед говорил не слишком уверенно, ибо все-таки ожидал от нас какой-то подлости, понимая, что в подобном тоне с детьми не общаются. Дети воспринимают такие разговоры как попытку унизить их человеческое достоинство тупым никчёмным пустословием. – «Гвоздей мира» – раз-два и обчёлся. Подсолнух – один из них. Просто посмотрите на него очищенными глазами.

«Очищенные глаза, – это хорошо подумал я тогда. – С другими в Филатах и делать нечего!»

Да, кстати, насчёт глаз – темень такая, что хоть глаз выколи. Хорошо, что я прихватил с собой налобный фонарик, между прочим, большая редкость по нашим временам! Я приспособил его прямо на шапку, для этого мне пришлось растянуть крепление до предела.

Сидеть на скамье было невозможно, а уж щёлкать семечки и подавно. Я решил очистить дорожку до самого родника, если ночью и заметёт, то, по крайней мере, утром будет легче убирать.

В масштабах улицы света фонарика явно не доставало, но в пристрое конюшни горел свет, а значит, у меня есть хоть какой-то ориентир.

Раньше там была летняя кухня, где готовили скотине – одно время по соседству с лошадьми проживали ещё и овцы. Но количество лошадей постепенно сократилось с пяти голов до двух, а овец и вовсе съели. Таким образом, надобность готовить непосредственно в конюшне отпала и в подсобке поселился Лучиан, заменивший дедушку на посту лесхозовского конюха. Печь была, оставалось раздобыть стол, стулья и нары, всё это конюх смастерил едва ли не за день. В качестве подарка на новоселье бабушка пожертвовала новосёлу старый половичек и гобелен с изображением стыдливого оленя. Что оленю стыдно, сказал дедушка. Дескать, потому, что с рогами. И почему-то красноречиво погрозил бабушке пальцем.

Короче, получилась вполне жилая комната. Одна беда – зимой подсобка быстро выстужалась, но от бабушкиных предложений перезимовать в их избе, Лучиан всякий раз отказывался. Говорил, что по ночам сильно храпит и матерится – хоть и по-молдавски, но громко.

Пару лет назад к гагаузу приезжала жена. Дело было в декабре, перед самым новым годом, во время первой же ночёвки она простудилась и померла в районной больнице от двухсторонней пневмонии прямо в новогоднюю ночь. Поскольку никто её не знал, конюх хоронил жену в одиночку. И вот как, скажите, этот беглый олух мог получить такой козырный участок прямо вблизи от центральной аллеи? Тайна тайн!