– Это всего лишь черновой набросок. – сказал, профессору, показывая ему лист ватмана. – Если это вам понравилось, то всё сделаю цветным. В колонках напишу необходимые тексты заметок и стенгазета готова.

– Ты, действительно, настоящий художник! – удивлённо, воскликнул профессор. – Тебе всё доверяю полностью. Как ты считаешь, так делай стенгазету. Мне твоя работа в таком виде нравится. Так что ты дерзай.

Воодушевлённый таким вниманием со стороны профессора, стал стараться сделать стенгазету, как можно лучше. В первую очередь, решил стенгазету украсить, после заполнять колонки заметками и статьями, которые подобрал из газет и журналов.

Всё это надо было тут как-то подвести к рабочим наброскам профессора, чтобы его не уронить окончательно в грязь лицом перед такой ответственной работой, как партийное поручение в оформлении стенной печать к ноябрьским праздникам.

Таким образом, больше возрасту в лице профессора, как художник и вполне здоровый человек, как бы лучше расположу его к себе. До самого обеда увлечённо рисовал.

Иногда, мы с профессором обсуждали житейские дела. Профессор был осторожен в своей беседе со мной. Но делал вид, что не замечаю такого отношения к себе с его стороны.

Без устали рассказывал профессору о своей службе в армии у берега Чёрного моря. Профессор посмеивался над моими забавными рассказами и подчёркивал, что у меня в армии была хорошая служба, есть что вспомнить. Постепенно, профессор стал немного откровенным со мной.

Он сказал, что ему очень понравился, как человек и как художник. Он будет беспокоиться о моём благополучии в пределах больницы и не позволит санитарам колоть мне аминозином.

Такая заявка устраивала меня на время нахождения в психушке, но так не мог остановить Мамочку в её решении уничтожить психушку. Возможно, она погром устроит в праздники. Надо как-то уговорить Мамочку не делать погрома хотя бы в течение недели, а там.

– Профессор! Александр! – обратилась, Мамочка, через закрытую дверь. – Вы сегодня обедать будете?

– Чуть позже пойду обедать! Сейчас никак не могу. – сразу, отказался от обеда. – Мне нужно некоторые рисунки на стенгазете закончить. Вдохновение в творческой работе, как духовная пища художнику.

– Ты рисуй, схожу обедать. – сказал, профессор. – Тебя замкну, чтобы никто тебе не мешал работать.

Как только шаги профессора удалились от двери кабинета, тут же стал лихорадочно набирать номер телефона военкомата в Беслан, но у меня ничего не получилось. Набор номеров телефона сбрасывался. Тут вспомнил, что нахожусь в другом городе и позвонил через междугородный номер коммутатора. Телефон правильно набрал номер, но трубку никто не брал.

Возможно, что в военкомате тоже обед и военком уехал обедать домой. Позвонил ему прямо домой. Дома тоже долго никто не брал трубку телефона.

– Илья Петрович! – сразу, стал говорить, как только подняли трубку. – У меня мало времени. Нахожусь в психушке на улице Камалова в Орджоникидзе. Меня посадили в неё за драку. Выручайте. Извините.

Едва успел положить трубку, как в замочной скважине двери закрутился ключ. Чтобы не вызвать подозрение у профессора, отошёл дальше от телефона. С обратной стороны стола стал макать свою кисточку в гуашь и раскрашивать давно раскрашенный крейсер "Аврора". Сделал вид, что сильно увлечён работой

– Забыл свои очки. – извиняясь за беспокойство, сказал профессор. – Так без очков совсем ничего не вижу.

– Мои рисунки все готовы. – сказал, профессору, когда он подошёл к двери. – Тоже пойду с вами обедать.

Проскользнул в дверь впереди профессора и поспешил в столовую. Мне надо было предупредить Мамочку, о том, что меня скоро выпустят из больницы, чтобы она пока не устроила в психушке никакой погром.

– Сегодня, завтра обязательно выйду. – шёпотом, сказал, ей. – Ты ни обезьяна, а человек. Поэтому, потерпи и не делай погромов. В Орджоникидзе общественность подниму в твою защиту.

Мамочка лишь успела кивнуть головой в знак своего согласия, как в этот момент в столовую вошёл профессор. Он заходил в умывальную помыть руки. Она в другом конце столовой стала собирать всю посуда в эмалированное ведро и затем вытирать обеденный стол, за которым ещё до нас обедали санитары.

После обеда вплотную занялся оформлением стенгазеты. Мне не хотелось покидать психушку, не закончив свою работу. Давно привык к тому, что честь превыше всего.

Работа художника у меня всегда была, как честь мундира у русского офицера. Мои деды и дядьки, которые служили офицерами царской и советской армии, всегда говорили, что честь мундира офицера превыше всего.

Если ты дал своё слово, то должен его сдержать при любых обстоятельствах. Так и в своей работе художника, как офицер в армии. К ужину стенгазета была закончена. Профессор не скрывал своего удовольствия от моей работы. Профессор сказал, что выполнит любое моё желание в пределах больницы. У меня было только одно желание, это выбраться из психушки, но Илья Петрович что-то медлил с моим освобождением.

Может быть, это не он взял, а его малолетние дети, то тогда всё у меня пропало? Дети могут подумать, что это была просто шутка и не скажут отцу о моём телефонном звонке. У них дома, на этот счёт, армейская дисциплина. Ведь все дети в семье родились в разных армейских частях.

В разных союзных республиках и в разных странах "варшавского договора". Но буду надеяться, что удача не оставит меня без внимания, выберусь отсюда. Надо только набраться терпения и не сорваться до освобождения из психушки. Лишь бы аминазин не вкололи мне.

– У меня есть желание. – ответил, профессору, укрепляя на стене стенгазету. – Читать газеты и журналы.

– Пожалуйста! Сколько надо? – довольный моим скромным желанием, ответил профессор. – Хоть всё читай!

Профессор принёс мне в палату стопку газет и журналов. Положил их на мою постель. Мамочка закрыла мою дверь после профессора. Рабочий день закончился.

За мной так никто и не приехал. Мне оставалось только ждать результата из Беслана или всё-таки начинать устраивать большой погром в психушке.

– Саша! Уже вечер. Иди ужинать. – сказала Мамочка, открывая дверь моей палаты. – У тебя получилось?

– Пока нет. – ответил. – Что-то никто меня не хочет вытаскивать отсюда. У нас в запасе есть неделя.

– Ладно! Подождём. – согласилась Мамочка. – Неделя, это не прожитые годы, которые мучилась здесь.

Братья Жлобины, как всегда, дежурили в психушке. Хорошо знаю Орджоникидзе, но почему-то никогда не слышал такой фамилии и братьев не встречал на улицах города.

Таких мордоворотов не мог не заметить, если бы они появлялись в Орджоникидзе.

По возрасту братья Жлобины лет на десять старше меня. У них должны быть семьи и дети. Но по ним не видно этого.

Поведение и мышление братьев Жлобиных никак не связано с семейными людьми. Может быть, у братьев дома и семьи нет вообще?

– Где эти братья Жлобины живут? – спросил, Мамочку, когда санитары после завтрака ушли из столовой.

– Как где? – удивлённо, переспросила она. – Здесь! В больнице. Братья местного производства. Фамилии у них нет. Это за то, что они жлобы по своей внешности и по внутреннему содержанию, их с детства назвали братья Жлобины. Возможно, что они даже не братья. Старшего зовут Васей, который поменьше, тот Семён.

В больнице они санитары и производители себе подобных. Больных женщин насилуют, чтобы делать детей таких же, как они тупых. У братьев мышление в замкнутом пространстве.

Кроме больницы и насилия они ничего не знают. Одно время они и меня насиловали. По силе не могла с ними сопротивляться. Тогда украла у профессора снотворное и аминозином.

В воскресный день, когда кроме санитаров и охраны никого не было в больнице, подсыпала братьям снотворное. Как только они уснули, ввила им большие дозы аминозином, раздела их догола.

Избивала братьев кожаным ремнём до такой степени, что у них на теле не было живого места. Жлобины больше месяца отходили в палате. На них испытывали всё имеющиеся в больнице лекарства.