История с чемоданом развивалась так. Сингапур был конечной стоянкой в странствиях дизель-электрохода «Мечников». Накануне отбытия домой в Одессу я с группой матросов, в сопровождении соглядатая, отправился в город и в первом на нашем пути магазине купил чемодан. В магазине детских вещей я обозначил сумму заработанных мной матросских долларов и попросил наполнить его в соответствии с названной суммой детскими вещами по возрасту от нуля и дальше. Возвращаясь на корабль, забрал неподъемный чемодан, перетянутый крепкими ремнями.

Это был мой первый полновесный подарок нашим с Кариной сыновьям. Одному уже исполнилось полтора года. Другой вскоре должен был появиться на свет. Из привезенного из заморских стран чемодана я, как сказочный волшебник, доставал дивные расписные ползунки, маечки с Микки Маусами, цветные носочки, мягкие детские туфельки на белоснежной каучуковой подошве и много-много других диковинных детских вещей, которые потом многие годы носили наши дети и дети наших друзей.

Будни жизни для нас с Кариной были заполнены до предела. Каждодневные занятия по завершению образования. Творческая работа. Я активно участвовал в первых очень популярных в пятидесятые годы молодежных выставках на Кузнецком мосту, устраиваемых Московским союзом художников. Вслед за «Княжной» Карина снялась в фильме «Страницы былого» режиссера Е. Ташкова. Надо было зарабатывать деньги на содержание семьи.

В преддверии защиты моей дипломной работы произошло некое знаковое событие. В тот год в Советский Союз по приглашению Хрущева прибыл с визитом правитель Египта Гамаль Абдель Насер. К его приезду в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина была развернута «Выставка произведений советских художников, посвященная Объединенной Арабской Республике». В ней участвовали многие известные художники, побывавшие в разные годы в Египте. Я. Ромас, А. Герасимов, Н. Ромадин, О. Верейский представили небольшие путевые этюды. На выставке явно не хватало экспозиционного центра. Кто-то из художников вспомнил о моем готовящемся к защите дипломе под громким названием «Проклятие агрессорам».

Во время морских скитаний мне дважды довелось побывать в египетском Порт-Саиде. Один раз в мирное время, другой после первой израильско-египетской войны. Развалины еще недавно процветающего города. Обездоленные люди среди руин… Мой диплом был написан в духе еще только зарождающегося в те годы «сурового стиля». Скорбная, одетая во всё черное, женщина, прижимающая к себе ребенка. Некая арабская мадонна на фоне ослепительно белых руин Порт-Саида и темного, мрачного неба. Суровее быть не могло. Да и размер – три метра по высоте – чего стоил.

Среди экспонированных на выставке этюдов, не превышающих по большой стороне семидесяти сантиметров, моей картине места не нашлось. И её повесили как бы на авансцене, в створе колоннады второго этажа, на стенде, оставшемся со времени недавнего показа коллекции полотен, отправленной на родину Дрезденской галереи. Конкретно на этом стенде висела тогда Сикстинская мадонна Рафаэля. Святое место. Но это было только начало чудес. Выставку посетил Гамаль Абдель Насер в сопровождении Хрущева.

– Вы, господин президент, видите как современно, мощно, выразительно показывает молодой художник страдание и одновременно несгибаемую веру в победу народа Египта, – возгласил Никита Сергеевич, обращаясь к высокому гостю. Свита, подготовившая этот визит, одобрительно поддакивала. Ситуация требовала подобной оценки и она прозвучала. Через три года на выставке в Манеже «суровым» и прочим «пидерасам» досталось от генсека по полной программе. «Оттепель» закончилась.

Мне же досталось за формализм уже через пару месяцев на защите диплома. Председатель комиссии А. Грицай с возмущением говорил: «В этой дипломной работе отсутствует правда жизни, правда цвета. Обратите внимание на пропорции фигуры. Полное нарушение элементарных норм!» Но, учитывая высокую оценку генсека Хрущева, дипломная работа была удостоена пятерки.

Слегка «суровым» я был недолго. Как-то на своей персональной выставке добрый друг отца, великолепный мастер пейзажа, Георгий Нисский подарил мне каталог с призывом:

«Дорогой Алеша, будьте востороженны

и искренни. Мой Вам совет!

Дядя Жора»

Я вернулся к себе – из дальних странствий, из Москвы, из «суровости» – в Абрамцево, подарившее мне две основные темы моих работ: древнюю историю Руси и неброскую красоту земли Радонежской.

В конце пятидесятых годов начали урезать и делить огромные участки, изначально выделенные уже ушедшим в лучший мир художникам-основателям. Часть участка Игоря Эммануиловича Грабаря получил Николай Александрович Соколов из содружества Кукрыниксов. Мне кооператив отрезал кусок земли от надела Ильи Ивановича Машкова, и родители воздвигли на нем маленький двухкомнатный финский домик с терраской для нас с женой и наших сыновей.

С этого времени началось «террасирование» – регулярные встречи с друзьями на нашей террасе в абрамцевском доме. Будущие и уже состоявшиеся актеры, режиссеры, писатели, художники и дети художников клубились у нас в Абрамцеве. Светлана Немоляева, Александр Мишарин, Татьяна Лаврова, Софико Чиаурели, Леша Гапоненко, Наташа Ефанова, Савва Кулиш, Савва Ямщиков, Андрей Тарковский…

Андрей Тарковский. Начало нашего знакомства.

В тот далекий август пятьдесят седьмого года мне казалось, что вся Одесса объята какой-то вселенской радостью. Может быть, это было обычное состояние, того необычного города, но для меня все было вновь: и шумная яркая толпа, и приветливость горожан, и звон трамваев на зеленых улицах, и, конечно, море…

Там, в Одессе, в проходной киностудии со строгим призывом над входом: «Просьба в проходной не сосредотачиваться!» – я «нос к носу» столкнулся с юной четой. Лицо молодого человека запомнилось мне сразу – скуластое, с широко расставленными глазами. Темные расширенные зрачки и глубокая складка меж распахнутых бровей. Они прошли мимо, держась за руки, отстраненные от всего окружающего, как некое видение этого дивного города…

Моя жена снималась тогда на Одесской киностудии и жила рядом с ней в гостинице-общежитии под веселым названием «Куряж». Это не было официальным названием дома, но постояльцы именовали свое жилище только так. В этом «Куряже» бывали и жили тогда Марлен Хуциев, Василий Шукшин, Петр Тодоровский, Евгений Ташков, Андрей Эшпай и многие другие «куряжане», впоследствии оставившие свой заметный след в искусстве. Молодые, изысканно одетые, словно неземные, люди, которые в проходной киностудии продефилировали мимо меня – Ирина и Андрей Тарковские – стажировались тогда у Хуциева на фильме «Два Федора».

Это были радостные, полные надежд дни в Одессе, во всей стране – дни хрущевской «оттепели». «Железный занавес» со скрипом начал приподниматься. Впереди замаячила прекрасная творческая жизнь – надежда молодых. Легкий ветерок свободы прикоснулся к оцепенелой стране.

Мне не довелось в тот раз познакомиться с Андреем. Я нырнул в узкую щель под «железным занавесом», оформившись матросом на теплоход «Илья Мечников», и отправился в дальние странствия…

Не помню сейчас, как появился у нас в московской квартире Андрей Тарковский. Но судьбе было угодно, чтобы мы вскоре познакомились. Более того, судьбе было угодно, чтобы мы родились в один день. Вероятно, его привел к нам драматург Александр Мишарин, наш добрый друг Саша. Зато помню отчетливо, как Андрей пришел знакомить нас со своей женой Ириной. Время для знакомства было самое неподходящее – я болел тогда детской болезнью «свинкой», заразившись от сыновей. Физиономию раздуло. Стоически переносил безумную боль. Может быть, именно тогда, глядя на мои мучения, ему и пришла в голову мысль предложить мне роль Христа в эпизоде «Несение креста» в «Андрее Рублеве».

Позже было еще более невероятное предложение – главная роль в этом фильме.

– Старик, – убеждал Андрей, – ты художник, это уже полдела. Ходи, себе, погруженный в святые образы. Всего делов-то…