взглядом на талгаря (вора. – Г.И.) Урсула. Это был начальник шайки, составившейся из разного сброда вольнолюбивых людей, служивших этерии молдавской и перебравшихся в Бессарабию от преследования турок». Возможно, не только «Братья-разбойники», но и куда более знакомые строки: «Сижу за решёткой в темнице сырой, / Вскормлённый в неволе орёл молодой» – родились после посещений Пушкиным кишинёвского острога.

Хотя поэт часто бранил Кишинёв, в стихотворении, которое имеет подзаголовок «Из Бессарабии», адресованном Евгению Абрамовичу Баратынскому, чей поэтический дар он высоко ценил, Пушкин в 1822 году не без гордости пишет:

Державин, который, «в гроб сходя, благословил» лицеиста Пушкина, в своё время написал «Песнь на взятие Измаила», но в Бессарабии никогда не бывал. Известен он не только поэтическими заслугами, но и тем, что официально поддержал обвинение евреев в ритуальных убийствах. Так что старик Державин и «нас» заметил, но о благословении не могло быть и речи. Правда, в докладе императору Александру I одописец рекомендовал всеми мерами привлекать евреев к обучению в общих учебных заведениях, так как это будет лучшим средством борьбы с пагубным воздействием Талмуда.

В отличие от автора «Фелицы» Пушкин, как мне представляется, юдофобией не страдал. В Кишинёве он не раз и не два общался с евреями. Сохранилась запись в его дневнике от 3-го апреля 1821 года: «Третьего дня хоронили мы здешнего митрополита. Во всей церемонии более всего понравились мне жиды: они наполняли тесные улицы, взбирались на кровли и составляли там живописные группы. Равнодушие изображалось на их лицах: со всем тем ни одной улыбки, ни одного нескромного движения! Они боятся христиан и потому во сто крат благочестивее их». Во-первых, заметим, евреев много: в 1812 году Бессарабию присоединили к России вместе с двадцатью тысячами евреев, в ней проживавших. В пушкинскую пору они составляли половину населения Кишинёва, почти вся торговля и ремёсла принадлежали им. Во-вторых, Пушкин отдаёт предпочтение им по части благочестия. А то, что он называет евреев жидами – отнюдь не проявление антисемитизма. В ту пору в Восточной Европе жид и еврей были понятиями тождественными (в Польше по сей день), и в Кишинёве до середины ХIХ века евреев называли жидами.

Но в конце ХIX века слова «жид», «жидан» были уже обидными, оскорбительными. Дразнилка «Жид, жид по веревочке бежит» меня в детстве неприятно задевала. Но моя мама, родившаяся за чертой оседлости перед Первой мировой войной, рассказывала, что в 1920-е годы бабушка водила её в театр и заезжая труппа исполняла оперу Галеви «Жидовка». Встав в позу, она патетически выводила начало арии главного героя: «Рахиль, ты – дочь моя!». В советские годы эту оперу, если и исполняли, то под названием «Дочь кардинала», но до этого она по-русски называлась так, как было принято в то время, – «Жидовка».

В пору пребывания Пушкина в Кишинёве евреи жили в нижней части города. Самая старая улочка, Азиатская, параллельная речке Бык, была сплошь заселена ими. Выше, на улице Турецкой, проживали турецкие евреи. Окрестные переулки – Маклерский, Грязный, Банный – всё это еврейские места. На Азиатской к 1820 году была построена первая синагога, раввином был просвещённый Хаим Черновицер, и переулок назвали Синагоговским. После того как он ушёл паломником в «святой град» Иерусалим, евреи пригласили из Галиции раввина Лейба, приверженца хасидизма. Сам Лейб, его зять Арон Рабинович и внук свободно говорили и читали не только на древнееврейском, но и на немецком и французском языках и были людьми с высоким европейским образованием, чего нельзя сказать о разношёрстной массе евреев, погружённых в повседневные заботы о пропитании.

Пушкин часто захаживал в трактиры, которые содержали две еврейки: Голда и Исаевна. Именно у Голды он услышал молдавскую песню, на основе которой сложилась его «Чёрная шаль». Он настоял, чтобы при публикации источник – молдавская песня – был непременно указан. При трактирах были и бильярдные комнаты, а он любил эту игру. Известно, что в бильярдной кофейни Фукса на Золотой улице (позднее – Харлампиевской), что располагалась ниже Каушанской, параллельно ей, и где было несколько еврейских ювелирных лавок (отсюда название улицы), он сцепился с братом своего друга, заносчивым полковником Ф. Орловым.

На собраниях масонской ложи в доме Кацика присутствовало несколько евреев, их имена сохранились: аптекарь Майглер, Миттергофер, Шулер. Видимо, помимо всего остального их привлекала символика масонов: печать в виде щита Давидова (шестиконечная звезда) и клятва над Ветхим Заветом. Состоятельные евреи начиная с 1817 года имели представительство в Городской думе, а позднее и в магистрате. В первой думе еврейское население представлял Лейб Литманович.

Пушкин любил бывать в гостеприимном доме Кохановских. Имя хозяйки Пульхерии Егоровны значится в его «донжуанском списке».

Её родная сестра – Мария Егоровна Эйхвельдт, урождённая Милло. Известная пушкинистка М.А.Цявловская разгадала, что именно к ней обращены фривольные стихи Пушкина 1821 года:

Но в «донжуанский список» Пушкина Мария не попала, она была возлюбленной его друга, Николая Алексеева. А наш нечестивец в это время сочинял «Гавриилиаду», список которой сохранил всё тот же «верный Орест», Николай Алексеев.

Пушкин так и не явился, чтобы получить благословение митрополита Гавриила, более того, проявил неуважение. На второй день после похорон владыки, 5 апреля, обращаясь к В.Л. Давыдову, он написал:

Правда, иногда Пушкин сопровождал Инзова к обедне в Архангело-Михайловскую церковь, в ту пору она выполняла функцию кафедрального собора. Старый собор, как и Ильинская церковь, в которую упиралась Семинарская улица (позже Гоголя, ныне Бэнулеску-Бодони), будут снесены при советской власти без особой необходимости, по причине полного бескультурья городских властей и советских чиновников, начисто лишённых уважения к истории собственного отечества.

Посещал Пушкин «со товарищи» и представления «актёрской труппы под управлением Давида Гензеля» в доме Тудора Крупенского. Прапорщик Владимир Горчаков, с которым Пушкин познакомился именно на одном из представлений, сообщает: «…зала была великолепной. Треть залы занимали оркестр и сцена; плафон темнел в каких-то кабалистических знаках»; а афишку о представлении принёс ему «услужливый фактор (посредник. – Г.И.) Мошка». У Варфоломея музыку играли цыгане, звучала она диковато на европейский слух, а у Тудора Крупенского «зажигали» еврейские клезмеры.

Но еврейско-русского воздуха в Кишинёве пушкинской поры ещё не было, для него время не приспело. Русское общество в Кишинёве только начинало складываться, и евреи ещё не могли занять в нём сколько-нибудь заметного места. Обитатели нижнего города жили отъединённо и скудно, занимались ремёслами, мелкой торговлей, посредничеством при копеечных заработках. Кишинёвским евреям ещё предстояло присмотреться к русским, привыкнуть. Исследователи насчитали две сотни знакомцев в кишинёвском окружении Пушкина. Не все они были русскими. Тем не менее, именно декабристы, офицеры, участвовавшие в войне с Наполеоном, «дети 1812 года», как их называл Сергей Муравьёв-Апостол, и, конечно же, сам Пушкин – вот кто заложил основы русской составляющей «особенного» воздуха, о котором уже в ХХ веке напишет Довид Кнут.