Да и не замечали меня парни толком. По-детски угловатая, без выдающихся форм, худая и молчаливая. Я нужна была им, только если требовалось списать домашнее задание, а потом обо мне быстро забывали.

Мое преображение случилось прямо в дороге. Арендовав новую машину по поддельным документам, мы уже несколько недель ехали на другой край материка, когда я начала замечать в себе первые незначительные изменения. Взгляд становился другим. Другой казалась форма лица, а затем и с телом медленно, но верно произошли ощутимые метаморфозы.

Я могла похвастаться фигурой не хуже, чем у мамы, и, наверное, именно по этой причине вдруг обрела популярность в новой школе. Теперь каждый второй хотел со мной подружиться, а парни то и дело звали гулять после занятий.

Но нельзя было. Родительница как ястреб следила за тем, чтобы я неукоснительно выполняла ее дурацкие правила. Например, у нас имелся строжайший запрет на создание учетных записей в социальных сетях и выход в интернет не в режиме «Инкогнито». Я не должна была приглашать к нам в гости никого из одноклассников, даже если это требовалось для совместного проекта и грозило неудом за задание. Я вообще не могла иметь друзей и в каждый наш переезд обрывала абсолютно все контакты. Мне запрещались личное общение с кем бы то ни было и тем более встречи во внешкольное время.

Однако следить за мной в школе мама не могла.

Именно там я впервые ощутила, что мой слух изменился. Концентрируясь на чем-то одном – например, на том, как летит в небе ворон, – я могла услышать хлопки его крыльев. Или разговор одноклассников на другой стороне улицы, когда они слишком фривольно обсуждали кого-то. Или…

На самом деле я четко могла услышать что угодно в радиусе примерно тридцати метров, но для этого требовалось по-настоящему сконцентрироваться, ни на долю секунды не отвлекаясь ни на что другое. Нельзя было одновременно есть и слушать или идти и слушать, но я радовалась даже такому преимуществу. Оно позволило мне не наделать глупостей в старших классах, когда мною ненадолго завладел бунтарский дух.

Делая вид, что прилежно ложилась спать, я сбегала из дома через окно, чтобы отправиться на очередную вечеринку, устраиваемую кем-то из одноклассников. Безумные танцы, громкая музыка, противные разноцветные коктейли и укромные уголки, в которые парни уводили своих девчонок, чтобы подолгу целоваться.

И не только целоваться. Из любопытства подслушав намерения своего «парня» в его разговоре с другом, я ушла с той последней для меня вечеринки раньше всех. Потому что не могла себе позволить пасть так низко. Да и не хотела – не так и не с ним. Надеялась, что однажды мне встретится тот самый – достойный, но с нашей кочевой жизнью даже случайные знакомства не представлялись возможными.

Когда со мной заговаривали на улице или в торговом центре, я молча разворачивалась и шла в противоположную сторону, даже если парень оказывался красив как Бог и имел чертовски невероятный голос.

Любой из случайных прохожих мог оказаться волком из «Красной Шапочки», который во что бы то ни стало желал сожрать и бабушку, и внучку.

Второе свое изменение я открыла в себе сама. Мне стало любопытно, владею ли я еще какими-то способностями наряду с супергероями из фильмов и комиксов. Я пыталась летать, пробовала далеко прыгать, быстро бегать и даже превращаться в оборотня, чем напугала соседскую рыжую кошку, которая приходила гулять на наш балкон на очередной съемной квартире.

Так методом проб и ошибок я поняла, что мое зрение все же гораздо лучше, чем у полностью здоровых людей. Там, где другие видели лишь общую картину, я могла рассмотреть мельчайшие детали. Номер подъезжающего автобуса разглядывала метров за сто до его остановки, а если в доме напротив женщина читала в кресле у окна, то я уверенно видела текст на страницах.

Но для этого тоже требовалась узкая концентрация, которая давалась совсем нелегко. Я слишком быстро уставала и могла завалиться спать на несколько часов прямо среди белого дня. При этом маму мое периодическое впадание в кому совсем не удивляло. Она часто была занята работой, засиживаясь за ноутбуком до поздней ночи, или занималась созданием очередного плана побега.

Причем всегда имела несколько вариантов на случай, если произойдет что-то неожиданное.

Лет до десяти я искренне полагала, что она бывшая шпионка из какой-нибудь навороченной разведки, которая оборвала все связи с рождением дочери. Но время шло, а мы только убегали, так ни разу и не встретившись с нашим преследователем лицом к лицу.

Именно из-за того, что у мамы и так хватало поводов для нервов, я не рассказывала о своих открытиях. Не хотела волновать еще больше, видя, как ей и без того сложно приходится. А теперь даже радовалась тому, что сумела удержать все в тайне.

Потому что мне совсем не нравилось это место. Не понравилось, как только я его увидела.

За воротами нас ждал мрачный темный фасад. Каменные горгульи на покатых крышах точно следили за каждым нашим шагом, а от витражных окон веяло паутиной и пылью. Широкое крыльцо с десятком ступеней встретило черной ковровой дорожкой, а просторный холл учебного заведения – зеркальными стенами от середины и до потолка.

Нижняя часть была обита темным деревом, что только добавляло жути. Лестница на второй этаж будто вплеталась ступенями в стену, как если бы дерево было живым и старалось уползти корнями и ветками к полу и потолку.

Коридор, в котором я стояла, тоже не отличался дружелюбным интерьером. По одну сторону на всей его протяженности располагались полукруглые окна, впускающие в полумрак желтый свет от уличных фонарей. По другую разместились одинаковые двери и несколько металлических скамеек причудливых изогнутых форм. Свет от ламп казался тусклым, приглушенным, а сами потолочные и настенные светильники походили на старинные канделябры.

У меня от всего этого дизайнерского бунта мурашки табунами вышагивали по спине. Я не хотела здесь оставаться. Все внутри меня противилось этому и… расставанию с мамой. Мы жили восемнадцать лет бок о бок, не разлучаясь даже на сутки. Я всегда знала, где она и что делает, а теперь как?

Я молилась, чтобы мадам Пелисей отказала нам. Нет, нет и нет!

Да я до сих пор глазам своим не верила. И рукам не верила, и ногам, и даже голове. Шанс, что я просто тронулась умом, был чрезвычайно велик, но я лучше предпочла бы крепкий кошмар, где все, что меня окружало, – это бред моего воспаленного воображения.

Потому что так не бывает. Не в реальной жизни!

Словно подслушав мои мысли, горгулья, охраняющая работающий в этот час фонтан, медленно повернулась ко мне страшной клыкастой мордой, взглянула на то самое окно, рядом с которым я стояла, и подмигнула. Видимо, тоже мне.

Ну я взяла и подмигнула ей в ответ, кажется первый раз в жизни заработав себе нервный тик.

От усердия линза соскользнула с глаза. Я чудом успела поймать ее у подбородка, но не надевать же ее теперь после прикосновения руками. Требовалось промыть специальным раствором и оставить не менее чем на два часа, чего я в этом коридоре сделать просто не могла, а потому сняла и вторую, чтобы убрать обе в салфетку. Все наши вещи, включая футляр для линз, так и лежали в арендованном автомобиле на другой стороне городской библиотеки.

У того входа, что существовал в нормальном мире.

В обычном мире, в котором, судя по всему, для меня больше не было места.

Я не знала, кто так маниакально преследовал маму много лет. Не знала, что ему требовалось от нас. Но три дня назад он снова объявился, хотя мы прелестно жили без его присутствия последние полгода. В чудесном городке под названием Шепвел, где все соседи по улице знали друг друга.

Мы снимали небольшую квартирку на две спальни на втором этаже старого пятиэтажного дома. По ночам через тонкие перекрытия слышались шаги соседа, который жил этажом выше, а за стенкой по ночам постоянно включали воду. Но имелась в этом всем какая-то своя доля уюта. Мы будто были не одни в целом мире, что только подтверждалось, стоило кому-то из нас выйти из квартиры.