Палата, которую мне назвали, была большая, на восемь или девять коек, и Петровну я нашла в ней не без труда среди других таких же старух. Она лежала в дальнем углу, непривычно маленькая и тщедушная в больничной кровати. Глаза ее были закрыты, и я уж думала, что она без сознания, но тут, услышав мои шаги, она открыла глаза.

К моему удивлению, взгляд у нее был довольно ясный, не замутненный деменцией. И проговорила она вполне нормальным человеческим голосом:

– Алешенька, ты! Вот спасибо, что пришла, не забыла старуху!

– Ну, как ты тут? – спросила я излишне бодрым голосом, каким обычно разговаривают с тяжелобольными.

– Да как. Известно, как – больница она и есть больница, хорошего тут мало.

– Кормят-то ничего?

– Да ничего… одно плохо – конфет не дают!

Я усмехнулась: дома Петровна то и дело пила чай с дешевыми конфетами, без которых не могла прожить и дня.

– Ты мне конфет-то не принесла?

– Про конфеты как-то не подумала… вот яблок я принесла. Яблоки полезнее.

– Да что мне теперь про пользу думать? Вот конфетку бы мне… если ты еще ко мне придешь, ты принеси мне конфет. Ты знаешь, какие я люблю – «мечты», такие голубенькие, кисленькие…

– Хорошо, Петровна, принесу!

Я снова взглянула на нее.

Взгляд ясный, не заговаривается, меня узнала, а главное – не повторяет глупые детские стишки…

Похоже, то ли стресс, то ли удар по голове, то ли здешнее лечение положительно подействовали на нее, немного отодвинув деменцию. Может, на время, но все же…

Я решила воспользоваться этим временным просветлением, наклонилась к ней и спросила:

– Петровна, а ты помнишь, что с тобой случилось перед тем, как ты сюда попала?

Тут ее взгляд снова затянуло белесым туманом слабоумия.

Я подумала, что зря задала этот вопрос, что он прервал короткое просветление.

А Петровна снова заговорила, но на этот раз каким-то детским писклявым голосом:

– Дядьки… страшные какие дядьки… как зверюги, страшные… косматые, как волки… ох, боюсь… ох, страшно мне… отпустите меня, дяденьки… не хочу с вами никуда идти… тетя Зухра, они мне конфетку обещали…

Тут она захныкала, потом шмыгнула носом и продекламировала хорошо знакомым мне бессмысленно-бодрым голосом:

– Да заткните вы ее наконец! – воскликнула хриплым трубным голосом крупная тетка, занимавшая соседнюю койку. – Заколебала уже стихами своими!

А Петровна сама замолчала, испуганно покосившись на соседку, но та не успокоилась.

– В маразме бабка совсем, ее в психарню переводить надо, а не тут держать с нормальными людьми!

– Это ты-то нормальная? – спросила я насмешливо, но Петровна незаметно дернула меня за руку – не надо, мол, не тронь, только хуже сделаешь.

Тетка сделала вид, что не слышала, а может, и правда была туговата на ухо, только она встала, насупившись, надела фланелевый халат необъятных размеров, всунула ноги в шлепанцы и вышла из палаты, обдав меня запахом застарелого пота, немытого тела и несвежего белья.

– А сама ночью храпит так, что стены трясутся, – слабым голосом сказала женщина с койки, что была у окна.

Голова ее была забинтована, так что не видно волос, и лицо по цвету мало отличалось от бинтов.

– Ночью спать невозможно, мы уж по очереди дежурим, чтобы ее будить, – продолжала она. – Так когда ее разбудишь, такого о себе наслушаешься! Жутко скандальная баба и к старушке вашей все время цепляется.

– Да я ничего, переживу как-нибудь, – отмахнулась Петровна и только добавила вполголоса: – Так не забудь, если еще придешь, непременно принеси мне конфеток. Голубеньких, ты знаешь… «мечты» называются…

– Принесу, Петровна, обязательно принесу! – Я погладила ее по жиденьким седым волосам.

– Вот и ладно, – сказала она снова нормальным голосом, глядя на меня ясными глазами, – спасибо тебе, Алешка. На тебя ведь только и надеюсь теперь, спасибо, что старость мою скрасила… последние годы.

– Петровна, да ты, никак, помирать собралась? – всерьез испугалась я.

– А вот теперь как раз нет! – рассмеялась она и запела вдруг тоненьким голосом: – А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!

– Ой, не могу! – женщина с забинтованной головой пыталась смеяться, но тут же схватилась за виски. – Ну и бабуся у вас!

Я пожелала им скорейшего выздоровления и вышла в коридор с намерением отыскать того рыжего врача и выяснить у него, когда Петровну можно будет забрать домой.

В обозримом пространстве я его не увидела, дежурной сестры на посту тоже не было, ну ясно, сегодня ведь воскресенье, все малость расслабились. Но зато в конце коридора я увидела знакомый фланелевый халат в жутких цветочках, его хозяйка воровато оглянулась и открыла дверь, ведущую на лестницу.

Я пролетела весь коридор на цыпочках, тихонько приоткрыла дверь и, свесившись вниз, увидела, что на площадке ниже этажом хозяйка халата приняла что-то от мужичка, одетого в несвежий ватник, и сунула ему купюру. Он заныл что-то, ясное дело, просил прибавить денег, тетка оттолкнула его и пошла наверх, я еле успела закрыть дверь и спрятаться за странным агрегатом, стоящим рядом.

Тетка меня не заметила, она торопилась в туалет. Ясное дело, в палате она этого делать не станет.

Я устремилась за ней. В коридоре по-прежнему никого не было.

Я настигла ее, когда она не вошла еще в кабинку, набросилась коршуном и вытащила из кармана халата маленькую бутылочку водки. Петровна называет такие «мерзавчиками».

– Так-так… – я нисколько не удивилась, потому что симптомы тетеньки были мне очень хорошо знакомы.

Немотивированная злоба на всех окружающих, неумение сдерживать ругань и хамство – все это имелось в наличии у моей матери. Стало быть, тетя прилично зашибает, а здесь, в больнице, все же какая-то охрана имеется, и врачи следят за пациентами. Вот в воскресенье она исхитрилась заполучить «мерзавчик», а в будни-то это сложнее, оттого тетка и бесится, на людей бросается.

– Отдай! – Тетка поперла на меня танком, но я ловко проскользнула под ее рукой и, оказавшись сзади, пнула ее в обширный зад.

Она шлепнулась на четвереньки, тут же перевернулась и попыталась встать, что при ее весе было затруднительно.

– Отдай! – повторила она жалобно.

– Слушай меня внимательно, – заговорила я, – если еще будешь к бабуле моей вязаться и про психушку говорить, то сдам тебя докторам. И тогда тебя выпрут отсюда на счет раз за нарушение режима и больничный не оплатят.

– Отдай! – ныла она.

– И чтобы ночью не храпела!

– Да как же…

– Мне без разницы, хоть подушку на морду положи!

С этими словами я сунула ей «мерзавчик» и ушла.

Говорила уже не раз, что не очень люблю людей. А тех, к кому отношусь хорошо, можно пересчитать по пальцам одной руки. Так что в обиду их не дам.

В понедельник, когда я пришла на работу, там царила совершенно не рабочая обстановка. Все сотрудники сновали из комнаты в комнату, тихо шушукались. Кто-то с расстроенным видом вытирал сухие глаза, кто-то взахлеб пересказывал трагические события незадавшегося юбилея тем, кто их по какой-то причине не застал.

Во всем офисе стоял сильный запах валерьянки.

Шеф с утра безуспешно пытался заставить хоть кого-то работать, потом понял всю бесполезность этих попыток, закрылся в своем кабинете и разговаривал по телефону.

Один Сан Ваныч чувствовал себя как рыба в воде. Он занимался любимым делом – организационной работой конкретно, организовывал похороны, то есть всем давал какие-то поручения, звонил то в похоронное бюро, то родственникам покойной.

Увидев меня в коридоре, он обрадовался и коршуном кинулся на меня:

– Невеличкина, где ты пропадаешь? Ты мне очень нужна!

– Что еще? – ответила я довольно невежливо, вспомнив приключения с картиной, в которые он меня втянул.