— На ноге они сидят хорошо, потому что по твоей мерке делали, — я покачал головой. — А если всю армию обувать, то придется в нескольких размерах делать, и разница выйдет не столь значительной. Да и не нужны ботинки всей армии. Грязь месить оно в сапоге-то, поди, удобнее будет, лужи опять же почти по колено не страшны. А вот тем же егерям или частям, что горцев на Кавказе гоняют, такие ботинки будут самое то, над этим подумать можно.
— Балуешь ты егерей своих, — сын сел обратно на плетеный уличный стул и без восторга еще раз осмотрел непривычную обувь. Ну да, в мае гулять по ухоженному парку в легких туфлях все же удобнее будет, чем тяжелых — трекинговых, как сказали бы в будущем, ботинках.
— Могу себе позволить, император я или где? — Хохотнул я, вызвав аналогичную реакцию наследника.
С обувью вообще смешно получилось. Казалось бы, что может быть проще, однако идею обычных резиновых непромокаемых галош выдвинул не я, а Найденов. Мне такая мысль банально не пришла в голову.
С одной стороны, это вполне объяснимо. Как ни крути, а император не так часто шастает своими ногами по всякой грязюке. Дворцы, присутственные места, центральные улицы — обычно замощенные либо камнем, либо деревом — городов, а между ними кареты и поезда. Иногда пароходы. В общем, не было особой проблемы. Ну и привычные тут сапоги тоже в целом достаточно успешно справлялась с грязью. В прошлой же жизни с галошами я сталкивался только у бабушки в деревне в далеком голожопом детстве.
Потенциальный же рынок для резиновой обуви в эти времена был огромен. Просто невообразимо, космически велик. Особенно если за счет массовости производства сделать эти самые простейшие галоши доступными по цене. Пока подобного типа обувь производилась экспериментальными сериями добиться приемлемой стоимости было очевидно невозможно, но в будущем…
Тут, впрочем, все упиралось в цену самого природного каучука. Мир пока еще не погрузился в пучину каучуковой лихорадки, однако потребление этого сырья росло год к году поражающими воображение темпами. Если в 1825 году в Россию было завезено всего 40 тонн природного каучука — собранного в основном с дикорастущих деревьев гевеи в пойме Бразильской Амазонки — то к 1830 году это число выросло больше чем в десять(!) раз и составило по данным таможни 411 тонн. К 1835 году по прогнозу импорт натурального каучука должен был пробить отметку в 1800 тонн. И это только потребление одно России, а ведь был еще весь остальной мир.
Области применения резины даже в середине 19 века невозможно недооценить. Кроме названной выше одежды и обуви, она шла не технические нужды в виде разного рода прокладок и уплотнителей, на бандажи каретных колес да даже обычные канцелярские ластики, своим появлением и возможностью стирать ранее написанное графитовым карандашом обеспечившие рост популярности этого вида канцелярии, тоже делались из того же каучука.
Были и достаточно странные на взгляд человека из будущего попытки применить резину в быту. Резиновые ложки? Матрасы? Стулья? Что ни говори, а первые годы для каждой новой отрасли промышленности — это время поисков. В том числе и поисков себя. Фабрики, занимающиеся изделиями из резины, на фоне общего промышленного подъема быстро полезли подобно грибам после дождя и так же быстро по началу разорялись, не найдя покупателя на свой товар. Если в 1828 году работала только в одна фабрика соответствующего профиля — моя — то к 1832 году их число выросло аж до 8, из которых кризис 1833–1834 годов в итоге не пережили целых пять. При этом их банкротство парадоксальным образом подорвать вал выпуска резиновых изделий в империи не смогло. Место неудачников мгновенно заняли конкуренты, а прущая вверх отрасль потерь просто не заметила.
При этом одно каучуконосное дерево давало в год всего 3 килограмма сырья, требовало ухода и было достаточно прихотливым по климату. Большую часть природного латекса собирали с дикорастущих деревьев в пойме Амазонки, где устроить полноценные плантации было просто сложно технически. Более того никто из местных бразильцев, начавших зарабатывать на сборе и продаже этого сырья в переводе дела на нормальные производственные рельсы был просто не заинтересован — их все устраивало, попытки же моих людей влезть на этот зарождающийся рынок натолкнулись на жесткий отпор. Настолько жесткий, что дошло до простого физического устранения людей. Джунгли они же как тайга — только там прокурор не медведь, а ягуар какой-нибудь или вообще москит — пропал человек и поди его найди. Или то, что от него осталось. На площади в тысячи квадратных километров. Успехов в нелегком начинании, как говорится.
Так что перед нами во весь рост маячила проблема конечности а так же стоимости этого стратегического сырья, и приемлемых выходов пока видно не было. Мои люди, кстати, даже попробовали разбить плантации в контролируемом нами Никарагуа, однако там тоже было все не слава богу. Климат Никарагуа, несмотря на схожесть с бразильским, каучуковым деревьям подходил плохо, и выйдет ли из этой затеи в итоге хоть что-то, сказать было на данный момент просто невозможно. Такие вот пирожки с котятами…
Но вернёмся к обуви. Идея делать отдельную резиновую подошву вместо традиционной тут кожаной или даже деревянной и вовсе лежала на поверхности. Я лишь предложил сделать форму для литья более сложной с красивым и непривычным для местных «протектором». Получилось в итоге вполне удобно, красиво и долговечно. Последнее, конечно нужно было еще проверить, но не думаю, что тут резиновая подошва может облажаться.
— Ну что? Я готов. Маэстро, ваш выход! — Только и дожидавшийся знака светописатель споро подбежал к нам и принялся расставлять свое достаточно массивное оборудование.
— Ну и зачем все это? — Сын, несмотря на всю приязнь к машинерии и вообще всему новому, фотографироваться любил не слишком сильно. Тем более, что в эти времена процесс был еще куда более сложным, чем в будущем.
— Представь, как взлетят продажи ботинок, когда в газете напечатают это фото, — усмехнувшись встал на то место, куда указывал фотограф. Сын встал рядом. Мы были оба одеты в походную форму егерского полка, причем в полном снаряжении. С ранцем, подсумками, стальными касками, шинелью в скатке и оружием. Выглядели мы примерно, как бойцы времен Первой Мировой, и в середине 19 века это чувствовалось настоящим анахронизмом.
— Ты серьезно собираешься публиковать фотографию для рекламы ботинок? — Такая мысль явно в голову наследника не приходила, для Саши она явственно отдавала дикостью. Он-то не застал времена, года Горбачёв рекламировал пиццерию.
— Ну не только, — я придал своему выражению лица максимальную серьезность и ткнул сына локтем, чтобы тот тоже посмотрел в объектив. Вспыхнула магниевая вспышка, отчего в глазах тут же заплясали «солнечные зайчики». Проморгавшись и вытерев выступившую из глаз слезинку, я продолжил мысль. — Хочу показать всем, что тоже ношу полевую форму. Что в этой практичной лаконичности тоже есть своя красота. В конце концов, не только золотым шитьем единым…
— Ааа…- Задумчиво протянул наследник, о том, что далеко не всем армейцам понравилась лишённая дорогих украшений форма, он в целом знал. Это глобально вообще не было секретом, несмотря на активную пропаганду, выбить из военных желание напялить на себя максимально цветастые шмотки оказалось не так-то просто. — Понятно.
— А ну ка улыбнись, попробуем разбавить серьезность, — дождавшись, когда фотограф сменит пластинку и перезарядит вспышку для следующего фото, я предложил сыну. — Улыбнись, не будь букой.
Саше в этом году исполнялось шестнадцать, и он, как любой подросток, хотел казаться старше своих лет, отчего сына порой немного заносило. Однако стоило немного поскрести, как под налетом показной взрослости обнаруживался вполне себе нормальный парень, пусть даже вынужденный с детства нести тяжесть осознания ответственности за будущее правление.
Вот и сейчас, он сначала нахмурился, а потом не выдержал и рассмеялся. Фотография получилась на редкость удачной.
