Возвращаются — у подъезда мать Андрона ещё с какой-то тёткой.
— Где мой дебил? В квартире?
— Это вряд ли, — говорит Иван.
— Врёшь. Пошли смотреть!
— Да легко!
В подъезде у Фомы случилась ржака. До коликов в боку, почти истерика. Иван отомкнул. Мать Андрона — шасть к дивану. Сдёрнула плед, а там Василий!
— Хоба! — Фома выставил два средних пальца.
Это он вообще-то зря.
— Смешно? — Эльвира Романовна обернулась. Её трясло, ноздри вздёрнулись, с клыков летела пена. — Ладно, выкидыш сучий, радуйся, что это не он. Когда будет он, я тебя убью, понял?! Это ты — ты! — его сбиваешь с толку. Пусть я отсижу — но ты у меня будешь гнить в земле!
Совхоз «Маяк». Двери закрываются. Следующая — «Горки».
— Наша, — сказал Фома, — айда, покурим.
Тамбур встретил холодом и лязгом. За окном горизонтально нёсся снег. Из сугробов там и сям выныривали избы. Кое-где мерцали огоньки, пластался дым из труб. Мелькнули две пятиэтажки с весёлыми гирляндами окон. И опять всё смазал тёмный перелесок.
Иван ждал на платформе. Дублёнка распахнута, шапка на затылке, вид малость очумелый.
— Папаша! Огоньку не найдётся? — окликнул его Андрон.
— О! Здорово, кабаны! Наконец-то. Здорово! Ну всё, пойдём, тут рядом.
Двинулись гуськом меж елей и сугробов. Разговаривать было трудно: вьюга уносила звук.
— Сына уже видел?
— Кого?
— Хрена моего! Сына, говорю, видел? Или у тебя ёжик родился?
— В окне!
— На кого похож?
— Не знаю.
— Мужья часто не знают! Ха-ха-ха-ха!
— Как назвали-то?
— Фомой.
— Да ты гонишь!
— Тогда уж лучше Андроном.
— Тогда уж лучше раздолбаем — для полной ясности. Раздолбай Иванович — звучит?
— Да пошли вы!
— Привыкай. Быть папачес — большой мучачес.
По сторонам чернели дома, заборы. Вспыхивала и гасла метель, пойманная светом фонаря. Вяло перетявкнулись собаки.
— Далеко ещё? — спросил Фома.
— Сразу за школой. Вон она.
Мрачное, казённое строение заставило ускорить шаг. Хотелось быстрее миновать его. Апофеоз провинциальной тоски, — думал Фома, — эти сельские школы, больницы, клубы. Одновременно вроде бы действующие и заброшенные. И ведь какие-то бедняги ходят сюда каждый день. Иван, к примеру. Мало того, из школы видят свой дом. А из дома — школу.
Тотчас открылся и дом, сумрачный, как будто нежилой. Два светящихся окна казались имитацией, внушали мысли о потере и забвении. Дом надвигался, как дыра в пространстве. Портал в неведомое. Глаз. Жёлтые квадраты выделялись на снегу. С крыши нависала ледяная глыба. Внезапно Фоме захотелось исчезнуть отсюда — немедленно. Но уже заходили в подъезд.
Дверь замёрзла открытой градусов на тридцать. Андрон едва протиснулся. Дохнуло затхлостью, мышами, грибами, плесенью и смертью… Что за дрянь лезет в голову, — поморщился Фома. В желудке шевельнулось что-то лишнее. — Зачем я подумал эту гадость — «смертью»? Надо как следует выпить. Однако вплоть до третьей рюмки не мог он побороть в себе нелепых ощущений: раздражения, досады, неясного предчувствия беды.
Голоса из квартиры донеслись ещё в подъезде. В нетрезвых интонациях угадывался диспут о проблемах человечества.
— Эй! Мы пришли! — крикнул с порога Иван.
Спор в комнате не утих.
— …жертвовал частью народа ради будущих поколений, — объяснял уверенный басок. — Можно было сделать иначе? Наверно, да. Но — диалектика, относительность, контекст! Как адекватно оценивать сталинские методы в нашу вегетарианскую эпоху? С точки зрения исторической перспективы…
— Как же, слыхали! — перебил интеллигентный тенор. — Скажи ещё, с точки зрения арифметики. Пусть миллион китайцев умрёт, зато остальные будут жить при коммунизме. А что, всё правильно. Особенно, если ты среди вторых.
— А при чём здесь китайцы? — вставил третий, наиболее пьяный голос.
— Анатоль, вы нажрались.
— Отнюдь. Но Мандельштама я этому уроду не прощу!
— Ба! Ещё гости прибыли!
— Опоздавшим штрафничок!
Задвигались стулья, наполнились рюмки. Сделалось по-доброму шумно и тепло. Выпили за новорожденного, за молодцов-родителей. Потом — за школу, чтоб она сгорела. За «давайте чаще встречаться, пацаны». За нас с вами и хрен с ними…
Скоро все заговорили разом. Толик пытался развлечь Николая. Андрон — напоить Георгия Ильича. Фома обнимал Ивана.
— Ты на родах-то присутствовал, отец?
— Это ещё зачем?!
— Ну, поддержать там, облегчить страдания…
— Какие страдания? Алёна проспала всё от и до. Мы дензнаков занесли, кому положено.
— А вообще не интересно?
— Не интересно. Ты хочешь, чтобы я импотентом стал?
— Я тебе как биолог скажу. Вся эта забота о будущих поколениях, историческая миссия, священный героизм — фуфло! Опиум для стада, чтоб им легче убивалось и сдыхалось. Единственная цель терактов, войн и революций — перераспределение собственности между узким кругом лиц. Если распутать клубок заморочек — останется древняя схема: ищи, кому выгодно.
— А может, всё наоборот? Может, выгода — не причина, а следствие?
— Ты в зоопарке давно был?
— Ха! Был. Я в нём, считай, живу.
— В смысле?
— Сейчас накатим — объясню.
— Не, я — пас. Вообрази большую клетку обезьян…
— Давай, полрюмки, а то не воображу.
— Наливай.
— …а после дня учителя было школьное самоуправление. Помнишь?
— Ну.
— Я с утреца, как вспомнил, что работа отменяется, сразу — к девчонкам на тему подлечения. Они толком не встали ещё: Света в халате, Лилия в пижаме. Ищи, говорят, на столе полно осталось. Наливаю стакан портвейна. Тут стук в дверь. И появляется директор.
— Михал Иваныч?
— Нет, Майкл Джексон.
— Чего он там забыл с утра пораньше?
— Хороший вопрос.
— В клетке обезьян всегда есть босс. И претенденты есть на это место. Потому что он имеет лучшие бананы и гарем. Бывают революции, волнения, так сказать, народных масс. Но ради чего?
— Да понял я. Хотя… вот, например, религиозные вожди: Лютер, Хомейни, Савонарола. Где там банан?
— Умница — пять баллов! Банан — за скобками. В подтексте, между строк…
…смотрит и молчит. Немая сцена, прям театр. И смотрит как-то мимо: тоже хворает, думаю, ага. И даю ему свой банан… Тьфу, блин! — стакан. С праздником, Михал Иваныч! Он не сразу выпил. Всё-таки трое подчинённых и двое не одеты…
…бу-бу-бу-бу… бу-бу-бу…
…протянет ей журнал и отдёрнет. Протянет и отдёрнет. И это при учениках. Света плакала в тот день…
…у тебя даже братья Матюгины сидят, как немые и пришитые…
…тактика выжженной земли: портфель — мне, сам — за родителями…
…знал бы прикуп — соломки б настелил…
…зарплата по-любому — с кошкин нос…
В какой-то момент Фома упустил нить вечера. И вновь поймал её за кухонным столом. Напротив кто-то витийствовал, дирижируя сигаретой. Кто-то очень знакомый. Так. Иван. Коллеги его исчезли. Из комнаты слышался мокрый храп: кхрр… кхрр. Андрон. Надо тоже баиньки, — подумал Фома. Мальчишник проскочил этап логичного финала и увяз в бестолковых ночных разговорах.
— …человек способен на поступки, бесполезные для выживания, — говорил Иван, — даже вредные. Творчество, например…
Фома увидел перед собой рюмку водки и кружку чая. Глотнул последовательно. Достал из пачки сигарету.
— …человек начинает действовать не из шкурных интересов, а ради принципа. Иногда в ущерб себе.
— Да хватит уже, — обозлился Фома, — зафакали этим человеком! У меня кот готов был умереть ради принципа. Кот! Хотел, понимаешь, гадить за диваном — и точка. Что только не делали… — Фома покачал головой. — Воняло хуже деревенского толчка. Я раз увидел новую кучу, сорвался. Схватил его вот так, думаю — не дай бог, убью. А он смотрит, как партизан, и говорит: убей меня, пытай, делай со мной, что хочешь. Но я буду срать там, где мне нравится.
— Прям так и сказал? — усмехнулся Иван.
— Прям так и сказал.
И тут входная дверь заколотилась от ударов. Ещё. Ещё. Били с ненавистью.
