Возвращаются — у подъезда мать Андрона ещё с какой-то тёткой.

— Где мой дебил? В квартире?

— Это вряд ли, — говорит Иван.

— Врёшь. Пошли смотреть!

— Да легко!

В подъезде у Фомы случилась ржака. До коликов в боку, почти истерика. Иван отомкнул. Мать Андрона — шасть к дивану. Сдёрнула плед, а там Василий!

— Хоба! — Фома выставил два средних пальца.

Это он вообще-то зря.

— Смешно? — Эльвира Романовна обернулась. Её трясло, ноздри вздёрнулись, с клыков летела пена. — Ладно, выкидыш сучий, радуйся, что это не он. Когда будет он, я тебя убью, понял?! Это ты — ты! — его сбиваешь с толку. Пусть я отсижу — но ты у меня будешь гнить в земле!

Совхоз «Маяк». Двери закрываются. Следующая — «Горки».

— Наша, — сказал Фома, — айда, покурим.

Тамбур встретил холодом и лязгом. За окном горизонтально нёсся снег. Из сугробов там и сям выныривали избы. Кое-где мерцали огоньки, пластался дым из труб. Мелькнули две пятиэтажки с весёлыми гирляндами окон. И опять всё смазал тёмный перелесок.

Иван ждал на платформе. Дублёнка распахнута, шапка на затылке, вид малость очумелый.

— Папаша! Огоньку не найдётся? — окликнул его Андрон.

— О! Здорово, кабаны! Наконец-то. Здорово! Ну всё, пойдём, тут рядом.

Двинулись гуськом меж елей и сугробов. Разговаривать было трудно: вьюга уносила звук.

— Сына уже видел?

— Кого?

— Хрена моего! Сына, говорю, видел? Или у тебя ёжик родился?

— В окне!

— На кого похож?

— Не знаю.

— Мужья часто не знают! Ха-ха-ха-ха!

— Как назвали-то?

— Фомой.

— Да ты гонишь!

— Тогда уж лучше Андроном.

— Тогда уж лучше раздолбаем — для полной ясности. Раздолбай Иванович — звучит?

— Да пошли вы!

— Привыкай. Быть папачес — большой мучачес.

По сторонам чернели дома, заборы. Вспыхивала и гасла метель, пойманная светом фонаря. Вяло перетявкнулись собаки.

— Далеко ещё? — спросил Фома.

— Сразу за школой. Вон она.

Мрачное, казённое строение заставило ускорить шаг. Хотелось быстрее миновать его. Апофеоз провинциальной тоски, — думал Фома, — эти сельские школы, больницы, клубы. Одновременно вроде бы действующие и заброшенные. И ведь какие-то бедняги ходят сюда каждый день. Иван, к примеру. Мало того, из школы видят свой дом. А из дома — школу.

Тотчас открылся и дом, сумрачный, как будто нежилой. Два светящихся окна казались имитацией, внушали мысли о потере и забвении. Дом надвигался, как дыра в пространстве. Портал в неведомое. Глаз. Жёлтые квадраты выделялись на снегу. С крыши нависала ледяная глыба. Внезапно Фоме захотелось исчезнуть отсюда — немедленно. Но уже заходили в подъезд.

Дверь замёрзла открытой градусов на тридцать. Андрон едва протиснулся. Дохнуло затхлостью, мышами, грибами, плесенью и смертью… Что за дрянь лезет в голову, — поморщился Фома. В желудке шевельнулось что-то лишнее. — Зачем я подумал эту гадость — «смертью»? Надо как следует выпить. Однако вплоть до третьей рюмки не мог он побороть в себе нелепых ощущений: раздражения, досады, неясного предчувствия беды.

Голоса из квартиры донеслись ещё в подъезде. В нетрезвых интонациях угадывался диспут о проблемах человечества.

— Эй! Мы пришли! — крикнул с порога Иван.

Спор в комнате не утих.

— …жертвовал частью народа ради будущих поколений, — объяснял уверенный басок. — Можно было сделать иначе? Наверно, да. Но — диалектика, относительность, контекст! Как адекватно оценивать сталинские методы в нашу вегетарианскую эпоху? С точки зрения исторической перспективы…

— Как же, слыхали! — перебил интеллигентный тенор. — Скажи ещё, с точки зрения арифметики. Пусть миллион китайцев умрёт, зато остальные будут жить при коммунизме. А что, всё правильно. Особенно, если ты среди вторых.

— А при чём здесь китайцы? — вставил третий, наиболее пьяный голос.

— Анатоль, вы нажрались.

— Отнюдь. Но Мандельштама я этому уроду не прощу!

— Ба! Ещё гости прибыли!

— Опоздавшим штрафничок!

Задвигались стулья, наполнились рюмки. Сделалось по-доброму шумно и тепло. Выпили за новорожденного, за молодцов-родителей. Потом — за школу, чтоб она сгорела. За «давайте чаще встречаться, пацаны». За нас с вами и хрен с ними…

Скоро все заговорили разом. Толик пытался развлечь Николая. Андрон — напоить Георгия Ильича. Фома обнимал Ивана.

— Ты на родах-то присутствовал, отец?

— Это ещё зачем?!

— Ну, поддержать там, облегчить страдания…

— Какие страдания? Алёна проспала всё от и до. Мы дензнаков занесли, кому положено.

— А вообще не интересно?

— Не интересно. Ты хочешь, чтобы я импотентом стал?

— Я тебе как биолог скажу. Вся эта забота о будущих поколениях, историческая миссия, священный героизм — фуфло! Опиум для стада, чтоб им легче убивалось и сдыхалось. Единственная цель терактов, войн и революций — перераспределение собственности между узким кругом лиц. Если распутать клубок заморочек — останется древняя схема: ищи, кому выгодно.

— А может, всё наоборот? Может, выгода — не причина, а следствие?

— Ты в зоопарке давно был?

— Ха! Был. Я в нём, считай, живу.

— В смысле?

— Сейчас накатим — объясню.

— Не, я — пас. Вообрази большую клетку обезьян…

— Давай, полрюмки, а то не воображу.

— Наливай.

— …а после дня учителя было школьное самоуправление. Помнишь?

— Ну.

— Я с утреца, как вспомнил, что работа отменяется, сразу — к девчонкам на тему подлечения. Они толком не встали ещё: Света в халате, Лилия в пижаме. Ищи, говорят, на столе полно осталось. Наливаю стакан портвейна. Тут стук в дверь. И появляется директор.

— Михал Иваныч?

— Нет, Майкл Джексон.

— Чего он там забыл с утра пораньше?

— Хороший вопрос.

— В клетке обезьян всегда есть босс. И претенденты есть на это место. Потому что он имеет лучшие бананы и гарем. Бывают революции, волнения, так сказать, народных масс. Но ради чего?

— Да понял я. Хотя… вот, например, религиозные вожди: Лютер, Хомейни, Савонарола. Где там банан?

— Умница — пять баллов! Банан — за скобками. В подтексте, между строк…

…смотрит и молчит. Немая сцена, прям театр. И смотрит как-то мимо: тоже хворает, думаю, ага. И даю ему свой банан… Тьфу, блин! — стакан. С праздником, Михал Иваныч! Он не сразу выпил. Всё-таки трое подчинённых и двое не одеты…

…бу-бу-бу-бу… бу-бу-бу…

…протянет ей журнал и отдёрнет. Протянет и отдёрнет. И это при учениках. Света плакала в тот день…

…у тебя даже братья Матюгины сидят, как немые и пришитые…

…тактика выжженной земли: портфель — мне, сам — за родителями…

…знал бы прикуп — соломки б настелил…

…зарплата по-любому — с кошкин нос…

В какой-то момент Фома упустил нить вечера. И вновь поймал её за кухонным столом. Напротив кто-то витийствовал, дирижируя сигаретой. Кто-то очень знакомый. Так. Иван. Коллеги его исчезли. Из комнаты слышался мокрый храп: кхрр… кхрр. Андрон. Надо тоже баиньки, — подумал Фома. Мальчишник проскочил этап логичного финала и увяз в бестолковых ночных разговорах.

— …человек способен на поступки, бесполезные для выживания, — говорил Иван, — даже вредные. Творчество, например…

Фома увидел перед собой рюмку водки и кружку чая. Глотнул последовательно. Достал из пачки сигарету.

— …человек начинает действовать не из шкурных интересов, а ради принципа. Иногда в ущерб себе.

— Да хватит уже, — обозлился Фома, — зафакали этим человеком! У меня кот готов был умереть ради принципа. Кот! Хотел, понимаешь, гадить за диваном — и точка. Что только не делали… — Фома покачал головой. — Воняло хуже деревенского толчка. Я раз увидел новую кучу, сорвался. Схватил его вот так, думаю — не дай бог, убью. А он смотрит, как партизан, и говорит: убей меня, пытай, делай со мной, что хочешь. Но я буду срать там, где мне нравится.

— Прям так и сказал? — усмехнулся Иван.

— Прям так и сказал.

И тут входная дверь заколотилась от ударов. Ещё. Ещё. Били с ненавистью.