– С чем я могу к вам прийти, Анжелика? – с легким раздражением спросил он.– С тем же, что и последние семь месяцев.

– Вы раздражены…– Анжелика спокойно смотрела на Ярослава, положив руки на подлокотники кресла.

– Конечно, раздражен! Мы с вами встречаемся два раза в неделю больше полугода, а я как был психованный, так и остаюсь,– зло процедил он,– точнее, все стало еще хуже.

– Что конкретно стало хуже, Ярослав?

– Кошмары никуда не ушли, я постоянно сижу на снотворных и антидепрессантах, я не могу нормально общаться ни с одним человеком.

– Вы же понимаете, что это не быстрый и легкий процесс вроде удаления зуба с обезболивающим лекарством.

– Понимаю.

– Хорошо… Вы помните, о чем мы говорили в прошлый раз?

– Да,– тихо ответил Ярослав и сжал кулаки.

– О чем?

– О Биляне. О…ее смерти.

– Когда вы потеряли Биляну, что вы почувствовали?– голос Анжелики был тихим и сочувствующим.

– Я ее не потерял,– глухо и зло ответил он,– ее убили.

Почти не дыша, Ярослав долго смотрел в окно, пытаясь совладать с нахлынувшими воспоминаниями и чувствами. Когда он перевел взгляд на психолога, то ничего кроме пустоты и безразличия она там не увидела.

– Я не буду больше вспоминать об этом. Вы должны научить меня забыть это, а не заставлять переживать все снова и снова,– он сжал зубы, постепенно возвращая контроль над эмоциями.

– Ярослав, вы понимаете, что находитесь на грани?– Анжелика звучно выдохнула и продолжила.– Наши встречи бессмысленны, если вы будете отмалчиваться и постоянно контролировать себя, не давая мне возможности вам помочь.

– Разве ваша задача не состоит именно в том, что достать из меня все необходимую информацию и чувства? У вас же должны быть какие-то методики, чтобы я, наконец… раскололся?

– Все эти семь месяцев, что вы ходите ко мне, я пытаюсь вам помочь, и я испробовала все возможные и известные мне методы и подходы, чтобы взломать вас, если можно так выразиться. Однако у вас очень сильная психика, и вы сопротивляетесь так отчаянно, что я должна признать, у меня не получится вам помочь, если вы сами не захотите этой помощи.

– Я же пришел к вам!– в сердцах сказал Ярослав.– Разве это не крик о помощи?! Разве это не доказывает, что я готов делиться и отдавать.

– Несомненно,– Анжелика чуть понизила голос, тем самым пытаясь успокоить Ярослава,– но прийти это только первый шаг, и он один ничего не изменит. Да, вы готовы открыться, возможно, просто не мне. В какой-то момент вы по какой-то причине потеряли ко мне доверие, поэтому и открываться мне для вас стало все сложнее и сложнее. Однако, если мы попытаемся понять почему это произошло…– Анжелика не успела закончить.

Ярослав мотнул головой и решительно встал.

– Вы правы. Я думаю, мне больше не надо сюда приходить. Мне становится только хуже,– взяв рюкзак, он вытащил десятилатовую купюру.– Спасибо вам за помощь. Дальше я сам.

Положив деньги на столик, Ярослав решительно вышел из кабинета.

Дойдя до остановки, и, отстояв длинную очередь на автобус до Олайне, он окончательно продрог. Ярослав понимал, что его трясет не только из-за ветра и почти нулевой температуры, совсем не свойственной октябрю. Каждый раз, после визита к Анжелике его колотило, как в лихорадке. Она говорила, что так тело реагирует на его постоянный контроль над собой и своими эмоциями, когда все мышцы напряжены и готовы к обороне. Сопротивляясь ее натискам и под давлением воспоминаний и чувств, томящихся в нем и рвущихся наружу, тело и разум настолько устают физически, что, когда он позволяет себе расслабиться, выйдя из ее кабинета, от перенапряжения мышцы самопроизвольно сокращаются и тело начинает трясти. Возможно, она и права. Вот только, что ему делать с этим? Он понимал, что дальше жить в таком состоянии невозможно. Ему было плохо, тяжело и иногда даже физически больно вспоминать и проживать все, что было с ним в Космете на каждом сеансе у Анжелики. Скорее всего, поэтому он и сопротивлялся, как мог, пусть даже и не осознанно.

Зайдя в автобус и устало плюхнувшись в теплое сидение у окна, Ярослав закрыл глаза и попытался уснуть. Однако перед ним все время всплывал такой знакомый и приятный сердцу и уму образ… Маша. Когда ему было плохо и одиноко, он почему-то все время вспоминал именно ее. Ярослав не звонил ей после той встречи в кино, когда они поцеловались. Она явно дала понять, что не хочет его больше видеть. Давно уже надо было забыть и ее, и тот нелепый поцелуй. Он и забыл. Почти.

Никогда Ярославу не было так тяжело, как в последние полгода, когда он по капле стал отдавать свои переживания, начал вспоминать и переживать все снова, чтобы отпустить мрак и боль тлеющую внутри. Опять пережить потерю близких и любимых людей… что может быть хуже? Сейчас он, как и когда-то, отчаянно желал себе смерти, чтобы прекратить эти мучения. «Биляна… Милая, любимая Биляна, если бы ты осталась жива, ничего бы этого со мной не происходило. Мы бы поженились и были счастливы. Как же я хочу к тебе… к тебе, Сашке, Костяну, Валерке, Марку. Хорошо вам там… Я очень надеюсь, что хорошо. Потому что здесь – ад». За окном в сгущающихся сумерках мелькали деревья и прореди давно убранных полей, Ярослав смотрел на эти ничего незначащие для него картинки и погружался в легкую дремоту…

Ярослав открыл дверь квартиры своим ключом и, сбросив куртку и рюкзак с ботинками, вошел на кухню. Мать как обычно что-то варила-парила на плите, а отец, подвыпив, привычно дремал в углу у стола. Он жил с родителями не потому, что не мог снять квартиру или не хотелось самостоятельной жизни, просто было очень страшно быть одному в тишине, когда нет кого-то рядом. Пусть даже эти «кто-то» практически не обращали внимания на него и его жизнь, но все-таки присутствие кого-то живого хоть немного успокаивало и расслабляло его.

– Мам, Пашка приехал?

– Да, в комнате, тебя ждет,– не оборачиваясь, ответила она.– У него первый пациент сегодня ночью умер.

Сказав это, она недовольно перемешала мелко нарезанный лук и сало, задорно скворчащее на сковородке. Всю жизнь ей не нравилось готовить, и она делала это, словно отрабатывая повинность, наверное, поэтому ее стряпню не любил ни одни из членов семьи. Однако это ее мало заботило, еда приготовлена, белье постирано, квартира убрана – что еще от нее может быть нужно?

Она с тоской посмотрела на дремлющего у стола мужа и, неуклюже толкнув его в плечо, сказала:

– Если кушать не будешь, иди спать на диван.

Он вяло поднялся и поплелся в гостиную, где его ждал старый продавленный диван советского образца со светло-коричневой обивкой в мелкий цветочек. Этот диван становился его прибежищем каждый раз, когда он выпивал, то есть довольно часто.

Наспех запихав в рот ломтик хлеба, Ярослав взял со стола тарелку с нарезанной колбасой, помидорами и сыром и пошел в свою комнату.

Младший брат спал на его диване, радом стояла непочатая литровая бутылка водки и две рюмки, из телевизора громко орал Малахов.

Павел Шиповалов был полным антиподом Ярослава, который был старше его всего на полтора года. У него были совсем светлые волосы, он был ниже брата на голову и обладал плотным и увесистым телосложением. Павел был одним из тех, кто всю жизнь посвящает тому, чтобы спасать других и просто не мыслит жизни без этого. Наверное, именно поэтому он решил стать врачом и, заканчивая учебу в резидентуре, работал в Детской клинической больнице в детской хирургии под руководством доктора Ариса Лациса. Павел восхищался своим наставником и коллегами, которые почти с самого начала позволяли ему принимать участия в операциях не только как наблюдателю. В этой профессии ему нравилось все, и частые, изматывающие дежурства, и командировки на один день, например, в Данию, чтобы присутствовать на сложнейших операциях на сердце трехлетнего ребенка, и долгие ночные обсуждения с коллегами предстоящих операций в поисках наилучшего решения. Он был без остатка предан своему делу, однако оказался совершенно не готов к смерти пациента. Конечно, он знал, что такое случается сплошь и рядом, их учили, как преодолевать это, но, столкнувшись с гибелью ребенка в первый раз, он не нашел лучшего способа, чем приехать в гости к брату, чтобы напиться. Уж очень ему не хотелось оставаться одному в пустой съемной квартире неподалеку от больницы.