Сосновский присел и, прикрываясь лапником, бросился на несколько метров в сторону и залег за камнями. Он не успел открыть ответный огонь по немцам, которые пытались обойти его справа и двигались осторожно, перебежками, чтобы понять, сколько бойцов им противостоит. И тут раненый немец все же спустил собаку с поводка. Черная овчарка огромными прыжками понеслась вверх по склону к камням, за которыми прятался Сосновский. Немцы отреагировали мгновенно, поняв, что собака учуяла русского. «Хороший расчет, – со злостью подумал Михаил. – Теперь они знают, где я, теперь они отвлекут меня на собаку, а сами подберутся совсем близко. А на расстояние броска гранаты их подпускать нельзя. У них наверняка есть гранаты, а у меня нет».

Автоматная очередь слева заставила Сосновского вздрогнуть от неожиданности. Собака на всем бегу с визгом грохнулась на бок и стала сучить лапами, пытаясь подняться. Зачем? Сосновский досадливо покачал головой. Немцы сразу перенесли огонь влево, туда, где прятался кто-то из группы, придя на помощь Сосновскому. Надо использовать этот момент, усмехнулся Михаил и, приподнявшись над камнями, дал три короткие прицельные очереди. Один немец опрокинулся на спину, когда пуля угодила ему точно в лоб, второй свалился на бок и в нелепой позе замер между камнями. Третий юркнул за камни и пополз в сторону. Немцы сразу залегли, разделились на две группы, ведя прицельный огонь теперь по двум позициям русских.

Сосновский осмотрелся и пополз влево. Там были нагромождения камней. Оттуда можно долго не давать немцам подняться. Хотя «долго» зависело от количества патронов. А у Сосновского к его «шмайсеру» было четыре магазина в подсумке на ремне и еще восемь в вещмешке за спиной. С таким арсеналом не больно повоюешь, но при определенном мастерстве кое-что сделать можно, лишь бы ребята поспешили подальше уйти с раненым. И кто этот, кто сейчас стреляет слева экономно, но часто? Отвлекает!

И тут среди немцев вдруг стал раздаваться властный голос. Сосновский не разбирал на таком расстоянии слов, но явно это был командир, который что-то приказывал. Михаил сразу же осмотрелся, прикидывая, как он будет менять позицию, чтобы не дать немцам пристреляться. Хорошо бы иметь штуки три запасных, тогда можно маневрировать. На камни обрушился шквал свинца. Сосновский на пару секунд выставил над камнями ствол автомата и дал очередь в сторону немцев. Он тут же упал и быстро пополз вправо. Быстрее, еще быстрее. Заняв новую позицию, он осмотрел поле боя в щель между двумя валунами. Так и есть, немцы решительно бросились в атаку. Одна часть прикрывала огнем, вторая перебежками шла вперед, занимала позицию и прикрывала других, чья очередь была идти вперед.

«А ведь мы с напарником человек восемь уложили», – подумал с удовольствием Сосновский. Он прицелился и дал очередь. Один из немцев схватился за руку и упал. Слева снова бил очередями кто-то из группы, кого Сосновский не видел. И кажется, у напарника дела обстояли хуже. Очереди звучали очень часто. Значит, немцы наседали, подошли очень близко. Рискуя получить пулю, Сосновский приподнялся и дал две длинные очереди в немцев, которые атаковали его товарища. Упав, он откатился в сторону, снова высунулся и дал еще две очереди, но теперь уже в тех, кто атаковал его. Тут же несколько пуль ударились в камни возле его головы и с визгом улетели в сторону. Сосновский снова пригнулся, и тут что-то стукнуло совсем рядом, подпрыгнуло.

Повернув голову, Михаил похолодел. Подскакивая на камнях, к его ногам свалилась немецкая граната на длинной ручке. Он знал, что у немецких «колотушек», как эти противопехотные гранаты наши солдаты называли на фронте, запал горит дольше, чем у советских. До шести секунд. Но если гранату бросал опытный солдат, то он мог и придержать ее. Все эти мысли пронеслись в голове за доли секунды. Сосновский зарычал и бросился перекатом за камни, надеясь, что там есть ниша, которая укроет его от осколков. Грохот взрыва раздался рядом почти одновременно с моментом падения. Сосновский стукнулся головой о камень, по ушам ударила взрывная волна. Его бросило в сторону, и на какое-то время сознание помутилось. Михаил ворочался между камнями, не находя точки опоры. Он пытался подняться. Надо подняться, потому что немцы совсем рядом. Они стреляют… нет, это уже не они. Неужели ребята вернулись? Но надо спасать пилота.

Когда в голове немного прояснилось, Сосновский приподнялся на руках, потом встал на колени и посмотрел между камнями на немцев. В той стороне бежали какие-то люди. И одеты они были странно. Кто в свитере, кто в пиджаке, подпоясанном армейским ремнем, а кто и в военном френче. Немцев не было. Эти люди стреляли в кого-то, находившегося среди камней, и бежали дальше.

– Миша! Живой? – раздался крик Шелестова, больно отдавшийся в голове.

Сосновский снова опустился на камни, сжал голову руками. Кто бы ни были эти люди, но это помощь. Значит, поживем еще.

– Не кричи, – тихо сказал Сосновский и посмотрел на Шелестова. – Кто это? Партизаны?

– Кажется, партизаны. И они что-то кричат по-румынски. Ты не ранен? Оглушило тебя? Ты посиди, я сейчас поговорю с братишками.

Когда Сосновский доковылял, опираясь на плечо Шелестова, до своей группы и раненого летчика, они уже познакомились с партизанами. Оказывается, те возвращались из рейда, когда увидели падавший советский самолет. К месту катастрофы они успели позже немцев, поняли, что остались живые и они ушли и что немцы будут преследовать русский экипаж. И тогда румыны поспешили следом, чтобы помочь. Правда, благодарить пришлось больше троих из группы партизан – бывших советских военнопленных, чем остальных румын, поскольку именно советским людям была обязана своим спасением группа Шелестова.

Плечистый здоровяк, пожимая руки разведчиков, как-то неумело улыбался и густым басом представился: «Старшина Букин, Василий Иванович, артиллерист!» Двое других были рядовыми, но оказались в одном лагере и при перевозке по железной дороге удачно бежали. Невысокий, щуплый, улыбчивый Митя Пряхин, связист и пехотинец Федор Крылов – степенный основательный мужчина лет сорока. Они убедили румын идти на помощь своим соотечественникам, пригрозив, что сами пойдут, отколовшись от группы.

– И пошли бы? – осведомился Коган, глядя на бойцов.

– Пошли бы, – уверенно ответил Крылов. – Что нам с ними идти? Провизия есть, переночевать есть где, а воевать они не горазды. Думаете, рейд был боевой, думаете, мы там станцию с цистернами рванули или мост? Хрен! Разведка, расположение гитлеровских гарнизонов. И не боже мой шуметь! Готовятся они, видите ли, к серьезной борьбе. Полгода уже готовятся!

Подошел высокий румын с длинными седыми усами. Он задал несколько вопросов, выслушал перевод Пряхина, который бойчей других бывших пленных говорил по-румынски. Выслушав, он кивнул, похлопал по плечу раненого штурмана и махнул рукой – «выдвигаться». Место боя надо было покинуть очень быстро, потому что на шум стрельбы могли прибыть и другие подразделения гитлеровцев. Румыны быстро изготовили из жердей носилки, переложили на них раненого летчика, и группа двинулась к партизанскому лагерю. По пути Митя шепнул Шелестову, что у румын есть коротковолновая станция. Они связываются со своим начальством раз в несколько дней.

Маршал Тито сидел за сбитым из досок столом под навесом и быстро писал что-то на разложенных листках бумаги. Адъютант, увидев Марию, кивнул.

– Он ждал вас. Проходите.

Тито услышал разговор и поднял голову. Задумчивый взгляд, сильное волевое лицо вдруг стали мягче, когда Тито увидел русскую девушку.

– Мария Викторовна, – старательно произнося русские фразы, заговорил Тито, – проходите. Я ждал вас. Ну-ка, расскажите, что это за история с рекой?

– Я уже рассказала вашим помощникам, начальнику разведки, – ответила Мария, усаживаясь на лавку напротив маршала. – Глупая история, и виновата прежде всего я сама.

– Так что произошло, что за записка?

– Я не знаю, через кого мне передали эту записку. Но я уверена, что писал ее тот, кто знал моего отца, его работу. И тот, кто писал, очень убедительно объяснил, что боится всех вокруг и не доверяет никому, потому что сведения, документы, которые хранятся у какой-то женщины, имеют огромную важность. И женщина может скоро умереть.