Каждый сидящий за столом этой поминальной трапезы, как струна, звучит по-разному. И вдовствующая императрица играет на этих струнах почти профессионально. Чем-то готова пожертвовать во имя преимущества в другом. Где-то идет напролом, как ледокол. Именно к ней обращаются взоры, когда в совете регентов случается равновесие. Очень часто именно ее голос становится решающим. И она не стесняется присваивать. Вот и у меня идею позаимствовала. Это я о том, чтобы сделать завоеванную Болгарию вотчиной наследника престола. Но чтобы претворить эту идею в жизнь, нужна война. И Дагмар активно работает в этом направлении.
И всем им что-то нужно от скромного русского немца — Германа Лерхе. Который даже не член совета регентов. Просто назначенный первый министр. Но из всех собравшихся, только он об экономике страны имеет исчерпывающую информацию. И точно знает, в каком направлении нужно двигать этот гигантский «корабль».
Когда с приемом пищи было закончено, все поднялись, разошлись по залу. Хозяйкой в Зимнем считалась Мария Федоровна, и она, в знак траура вся в черном, руководила процессом. Было ощущение, будто бы все, кроме меня, знали, что будет дальше. Один я, несколько растерявшись, не знал чем себя занять.
Хорошо, что это продлилось всего несколько секунд. Первым, как я уже говорил — с претензиями — подошел великий князь Константин. Потом, Владимир. Отметились и Александр с Дагмар. С Алексеем у меня, после того случая с дворцовыми подъездами, отличное отношение. Единственное что: обсуждать нам с ним вроде бы и нечего. Бюджет на строительство его разлюбезного города давно утвержден, решение о выделении средств и проведении конкурса на постройку шести бронепалубный крейсеров и двух дивизионов миноносцев — тоже. О чем нам еще говорить? О здоровье детей? Так мы не настолько друзья. Тем не менее, он нашел повод.
— Так уж вышло, что вы, Герман Густавович, были более близки с Николаем, — честно заявил князь Алексей Александрович. — И для вас это была куда большая потеря, чем, к примеру, для меня. Потому, примите мои искренние соболезнования вашей утрате.
— Благодарю, ваше императорское высочество, — поклонился я. — Это действительно был удар для меня.
— Ах, оставьте, Герман, — скривился Алексей. — Какой, к Дьяволу, высочество. Мои дети уже не станут так титуловаться, потому и я, права за собой такого не вижу.
— Тем не менее, — возразил я. — Вы все еще член императорской фамилии. И сын императора. Все остальное не имеет значения. И детки ваши возможно войдут-таки в фамилию. Юный Александр Николаевич — добр и справедлив. С его помазанием все в вашей жизни может измениться.
— Да? — вскинул брови основатель города и флота. — Никогда об этом не задумывался. Благодарю за надежду.
— О, нет, — улыбнулся я. — Это только направление в сторону надежды, ваше императорское высочество. Все ведь еще не решено.
— Я стал забывать, каково это — жить в столице, — признался князь. — Ныне вокруг меня простые люди. Я куда больше времени уделяю инженерам и архитекторам, чем аристократам. В конце концов, города возводят каменщики, а не князья.
— Именно так, ваше императорское высочество. Именно так. В точности, как и с управлением государством. Державой правят писари в присутствиях, а не государи. Даже самый лучший и справедливый закон ничего в стране не изменит, коли писари не станут его исполнять.
— И верно, — хмыкнул Алексей. — Вы отменно меня понимаете… И мне, стало как-то душно в Петербурге. Верите ли? Я и ехать не хотел. Видеть эти постные лица, слушать эти бесконечные слова… Там, у меня на Севере, все честно. Все искренне. Там свежо. Понимаете?
— Отлично понимаю, ваше императорское высочество. Потому летом и ездил с любезный моему сердцу Томск. Признаться, я ведь там и оставался бы, если бы его императорское величество, Николай Александрович не пожелал видеть меня подле себя.
— Да-да, Герман Густавович. Эту историю все знают. Но ведь только здесь перед вами открылись такие перспективы. Такие возможности. Да и ваш личный доход… капитал… Не прими вы предложение Никсы, разве смогли бы вы добиться таких высот?
— Даже того, что имел уже в Томске, хватило бы детям и внукам с правнуками, — возразил я. — Я и не желал большего. Здесь же, в Санкт-Петербурге, оказалось, что проще организовать все самому, чем уговорить кого-то. Так и обзавелся заводами да фабриками. Их товары остро потребны были стране. И кто-то должен был начать…
— Однако же вы рискнули и выиграли. Иные теперь вам завидуют.
— Зависть — плохое чувство, ваше императорское высочество. Оно разрушает. А я строю. В этом мы с теми иными и различны.
— Ах, да. Должен вас поблагодарить за рекомендации иметь в порту судно ледокольного типа. Зима нынче выдалась суровая. Не будь у нас этого корабля, многие суда бы зажало льдами прямо в порту.
— Север, — пожал я плечами. — Север — это холода. Холода — это лед. Странно, что мне, сугубо гражданскому человеку, пришлось напоминать об этом профессиональным морякам.
— Тем не менее, вы это сделали. И это нам здорово помогло нынешней зимой.
— Рад быть полезен, ваше императорское высочество.
Вечер завершился тем, что меня практически выставили за дверь.
— Ступайте, Герман, — заявила Мария Федоровна. — Ступайте. Мы рады тому, как ты чтишь память моего царственного супруга. Но теперь нам нужно обсудить что-то в тесном семейном кругу. Ступайте.
Никогда прежде, никто, ни Николай Александрович, ни другие великие князья не говорили со мной таким тоном. И я бы даже наверное оскорбился проявлению пренебрежения, но мне было все равно. Потому я просто улыбнулся императрице в лицо, и поспешил удалиться. Не стал прощаться с каждым из присутствующих. Если это «ступайте» — инициатива Дагмар, пусть сама объясняется с князьями. Если она это сделала с их молчаливого одобрения… значит, они решили поставить меня на место.
Пока шагал к выходу из дворца, припомнил вдруг памятное заседание Совета Министров, на котором Рейтерн с Тимашевым озвучили истинное положение вещей. О том, что на самом деле государством управляем мы — министры. Тогда мне удалось как-то сгладить углы. Проявить верноподданнические чувства. Однако после заседания я никуда не побежал. Ни к Александру, ни к Владимиру. Ни уж тем более к Константину. А большинство присутствовавших тогда начальников — подсуетились. Милютин к Константину в тот же день на прием напросился. Валуев и Толстой к Александру будущим же днем съездили. Рашет, на второй день был замечен у подъезда особняка князя Владимира. Только Рейтерн и я нигде не отметились.
Ну и что с того? Разве то, о чем мы говорили — не истинная правда? Разве не нашими стараниями этот огромный корабль еще наплаву? Да, капитаны у этого судна совсем другие люди. Но ведь и на реальных кораблях курс судна определяет рулевой, а не шкипер. От того, как матрос повернет штурвал, все зависит, а не от приказа капитана…
В задумчивости едва не прошел мимо поста конвойных. Благо, не постеснялись. Окликнули. И со всем почтением вернули сданный на хранение револьвер. И пока я привычно, отрепетированным до автоматизма движением прятал оружие под одеждой, вокруг образовались казаки и моей охраны. Даже слегка совестно стало — снова чуть не убежал без них…
Мысль пройти в свой кабинет, и попробовать еще несколько часов поработать, задавил в зародыше. Обрыдло все. Надоело. Да и кому это нужно? Мне? Или тем, кто не далее чем пять минут назад цедил сквозь зубы «ступай»?
Фыркнул, глянул мрачно на темный квадрат ведущего в сторону Советского подъезда дворца прохода, и решительно вышел вон.
§6.11. Февраль високосного года
Яблочков уехал в Париж. Решил, что изобретенная им электро свеча там-то точно вызовет интерес. И принесет ему деньги. И славу.
Еще пару лет назад, я бы даже его понял. Франция стремительно развивалась и богатела. Париж превращался в столицу моды и развлечений. Новый метод освещения улиц непременно привлек бы и инвестиции и внимание публики. Теперь же, Франция в состоянии войны. Госпитали завалены ранеными. По Монмартру маршируют рекрутерские роты, на пляс Пигаль открыты курсы медсестер, а с улиц полностью пропали бродяги — их принудительно приписали к готовящимся к отправке на фронт батальонам. Никто не рискнет капиталом ради уличного освещения в столице истекающей кровью страны.
