Не надеясь, видно, что Оксана сама выведет кого-то, он, словно волк в загоне, заметался по хате, открывая двери и переворачивая попадавшуюся ему на пути нехитрую мебель. Сам процесс ночного обыска доставлял ему, очевидно, несказанное удовольствие, иначе чем можно было объяснить то, что стремясь разоблачить неизвестного врага, Прохор сорвал даже одеяло и подушку с кровати хозяйки и с видимым наслаждением растоптал высокую перину до такой степени, что пух, подобно зимнему инею, скоро украсил не только пол, но и подоконники в хате.

– Піць трэба менш, Проша,– тихо, с трудом сдерживая готовую выплеснуться наружу ненависть, проговорила Оксана. – Гэта табе па п'янцы нехта прымеркаваўся, а ты па маю душу на ноч гледзячы заваліўся.

– Па п'янцы кажаш? – угрожающе прошипел Митрич, приблизив свою морду к лицу хозяйки настолько, что у последней чуть с души не своротило от запаха застарелого перегара, исходящего из пасти полицая, который, и впрямь, не просыхал последнюю пару дней. – Малі бога, дурніца, каб гэта, як ты кажаш, мне здалося!

– Ды што ты, Проша, насамрэч! – Оксане отступать было некуда, и она, зная приверженность Митрича к спиртному, решила сделать главную ставку. – Што ты як не родны-то! Давай вып'ем ці што, пасядзім як людзі. Праца ў цябе цяжкая, нервовая, не адны, так іншыя забіць могуць. Адна самагонка-то і ратуе.

– Ды ты чаго гоніш, дурніца?! – заревел было Митрич, однако предыдущих децибел в его голосе как не бывало. – Чаго малоціш, мова без костак! Немцы-то чаго мне зрабіць могуць? Я ж ім верай і праўдай.

– Яно вядома, вядома, Проша, – почти угодливо подхватила Оксана, не забывая при этом наливать мутной жидкости в стакан, уже поставленный перед Митричем. –Яно, вядома, – она ещё раз согласно покивала головой, – ты ім верай, і яны табе вераць. Откеле ж ім ведаць, што ты ў нас сексотом лічыўся, на НКВД працаваў. Не прывядзі Гасподзь, пазнаюць! Заб'юць бо! – Оксана в притворном ужасе всплеснула руками.

– Ды ты чаго мелеш? – уже почти шёпотом переспросил Митрич. И по тому, как забегали его глаза, женщина поняла, что не ошиблась в своих догадках насчёт этого прохиндея и его таинственной способности выходить сухим их воды и при коммунистах.

– Ведаю, Проша, ведаю, – уже более уверенно подтвердила она и добавила самогонки в мигом опустевший стакан бывшего тайного осведомителя. – Ну, чаго ўжо было, таго ўжо няма. Я ўжо забылася ўсё. Але і ты мяне не чапай!

Полицай молча осушил предложенный ему стакан и резко встал, чуть не опрокинув шаткий стол, за которым сидел.

– Ну, добра. Пашанцавала табе, Ксана, што не знайшоў нікога ў цябе, – в голосе Митрича, хоть и утратившего громкость, таилась такая угроза, что у женщины похолодело на сердце. – Але глядзі, усе мы тут пад богам ходзім. Куля шалёная дарогі не разбірае. Каго заўгодна заваліць можа, – не оборачиваясь на застывшую хозяйку, полицай твёрдо, словно и не пил вовсе, двинулся к выходу.

И только резкий, словно выстрел, звук хлопнувшей в сенях двери заставил Оксану прийти в чувства. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в доме, она быстро потушила свет и, схватив свечку, заторопилась к схрону, где в ужасе от всего услышанного ждала её Анна.

– Бегчы нам з табой, дзеўка, трэба, – жарко зашептала ей Оксана, лишь только спустилась в подпол. – Напэўна, суседка, сцерва, прагаварылася.

– Куда бежать-то? – задохнулась от страха женщина, по пятам которой шествовала смерть.

– Вядома справа, да партызанаў, – последовал удививший Анну абсолютной уверенностью ответ, – больш няма куды. Збірайся. Зараз прама і пойдзем.

Глава восьмая. Михаил.

Небольшой городок Калинковичи, куда Михаил прибыл на поезде, встретил его обычным набором привокзальных радостей. Грязным заплёванным перроном, визгливой торговкой пирожками сомнительного качества, специфическим запахом дешевого табака и неприкаянностью неуютного зала ожидания.

Тоска, подобно приливу, сначала нахлынула на Михаила мутной волной, а затем отступила, оставив его душу в сиротливом одиночестве. Помимо воли он всё больше и больше думал о своих настоящих родителях. Нет, его привязанность к приёмным, как выяснилось, матери и отцу ничуть не стала меньше. Более того, история его спасения добавила к ней щемящую благодарность. Он искренне любил Зинаиду, но новое чувство разделяло его сыновью любовь на две, пока ещё не равные части.

Кто она, та молодая, родившая его, Михаила, женщина, уходившая с мужем на смерть, и во имя спасения ребёнка не издавшая ни единого звука, когда чьи-то добрые руки выхватили её сына на краю бездны? Какое мужество ей потребовалось, чтобы не повернуться, не посмотреть вслед любимому дитяте, дабы не выдать ни его неожиданную спасительницу, ни его самого – свою кровинку? Каким был его настоящий отец, на пороге вечности думавший только о его, Михаила, спасении? Множество жертв было принесено во имя того, чтобы он, взрослый, здоровый мужчина, вот сейчас уверенно шагал к стоянке городских автобусов, вдыхая пыль мостовой вперемешку с запахом цветущих акаций.

Вопросы, раньше казавшиеся ему несущественными, обступили его, как стая враждебных галдящих птиц, норовящих побольнее клюнуть в самые чувствительные места: «Имею ли я право продолжать своё умиротворённое растительное существование, зная, какая цена за него уплачена? В чём моё истинное предназначение? Не является ли моё странное видение мира чьим-то предначертанием свыше? Не должен ли я найти его?..» – еще даже до конца не сознавая того, Михаил уже начал долгий путь возвращения к своим корням, к самому себе.

– Эй, мужик, что растопырился среди дороги? Давай, двигай, не задерживай движение!

Внешний мир, очевидно, не питавший к Михаилу никаких положительных чувств, решил грубо материалистически ворваться в ход его размышлений в виде водителя автобуса, которому начинающий философ не оставил ни единого шанса выехать со стоянки.

– Ну, чего встал, говорю?! – шофёр по старой русской привычке, сохранившейся, увы, исключительно только в провинции, не проходить мимо чужой беды, покинул своего пропахшего бензином железного монстра и подошёл к Михаилу. – Случилось чего? – белобрысый мужичонка, чьи добрые, выцветшие от дальних дорог глаза смотрели с искренним сочувствием, моментально вывел кающегося ветеринара из состояния ступора.

– Случилось, правда, – кивнул головой Михаил.

– Да брось ты, – незнакомец неожиданно хлопнул его по плечу, совсем уже как своего. – Небось, жена ушла? Так ты не горюй. Тут баб-то знаешь сколько? Жена – это… – мужичок, не имея для сравнения ничего лучшего, ткнул пальцем в проржавленную морду своей машины: – что вот этот автобус – один ушёл, другой приедет! Тебе куда надо-то?

– До Мозыря подкинешь? – к Михаилу стало постепенно возвращаться чувство реальности, а с ним и понимание необходимости действовать.

– В Припяти решил искупаться? – радостно подхватил шофёр. – Так я мигом домчу! Залезай, давай, мы как раз туда и едем! Вот бабы сволочи! – возмущался он, уже садясь на водительское место. – Чего с людьми делают! Я бы им!.. – мужичок продолжал ещё что-то говорить о женщинах в целом и в частности, пока пассажиры, галдя, рассаживались в салоне на видавшие виды дерматиновые сиденья, сохранившие, вероятно, воспоминания о седалищах не одного поколения.

– Тебе куда? – бесцеремонно обратилась к Михаилу тётка внушительных размеров, плюхнувшись рядом. Её объёмистый, подстать хозяйке, багаж так же бесцеремонно загородил весь проход.

– А что? – не совсем понял вопрос опешивший Михаил.

– Ну, сходить где будешь? – раздражённо повысила голос тётка.

– На улице Ленина, а что?

Вопрос соседки был настолько неожиданен, что ветеринару ничего не оставалось, как сказать ей чистую правду.

– Вот и хорошо, – удовлетворённо крякнула тётка. – Мешок мне поможешь вытащить. А к кому едешь? – этот угрожающий вопрос поверг бы в смятение любого, но не того, кто обладал способностью видеть радугу. От чересчур воинственной дамы исходил шоколадно-коричневый цвет, совсем такой же, как когда-то от папы Адама. А значит, она была совершенно не опасна – просто чересчур озабочена своими житейскими делами.