Людка с Ниной Петровной и несколькими девочками вошли в комнату, где находилась покойница. Но ни гроба, ни открытого лица умершей, ни ее тела они не увидели. Длинный белый сверток, стянутый у изголовья и у ног веревками, лежал у стены на полу, застеленном паласами и одеялами. Это было все, что осталось от жизнерадостной звонкоголосой Турсуной. Мертвая тишина непосильным грузом висела в воздухе комнаты, и Людка поспешила выйти на свежий воздух.

Она однажды уже была в этом доме, когда Турсуной пригласила свое пионерское звено познакомиться со своим отцом, знаменитым риштанским мастером-кузгаром Умаром Иргашевичем Ахмеджановым.

Турсуной привела одноклассников после школы. Ее мать, Садихон-апа, сначала накрыла дастархан, накормила гостей пловом, напоила зеленым чаем с узбекскими конфетами, изюмом, сушеным урюком. Затем Турсуной повела их в мастерскую, где работал ее отец.

— Ота, можно к вам? — спросила она у него, войдя с ребятами в небольшую постройку, состоящую из одной маленькой комнаты.

— Заходите, не стесняйтесь! — радушно встретил детей невысокого роста смуглый мужчина в кожаном фартуке. — Гости — дар божий!

Посетители с любопытством огляделись. Стены мастерской украшали блюда разных размеров. Но больше всего Людке приглянулась голубая, как небо в ясный январский день, большая тарелка, висевшая как раз против входной двери.

Бак на печке, кастрюли с глиной у какого-то странного приспособления, палочки, иглы, ножи в металлической коробке, множество баночек с разноцветными красками и кисточек в невысокой вазе на столе ребята пробежали глазами быстро. Их больше заинтересовали стеллажи, плотно заставленные расписной посудой. Будто экспонаты в настоящем музее, красовались в скромном помещении глянцевые кувшины, чашки, блюда, украшенные замысловатыми узорами.

— Ота! — обратилась Турсуной к отцу. — Ребята хотят посмотреть, как вы работаете.

— Что ж, смотрите. Это моя мастерская. Здесь я делаю вот такие керамические изделия, — повел рукой Умар Эргашевич, указывая на полки. — А ну, дочка, скажи нам, как называются эти сосуды?

— Вот этот сосуд называется куза, он нужен для хранения воды и масла, — звонко затараторила девочка, подходя к кувшину и гладя его рукой. — Для умывания нужен кузача, для кислого молока — хурма, для цветов — ваза гулдон. А эта керамика особая — она называется «чили», то есть китайская.

Турсуной поднесла ребятам чашку, покрытую белой глазурью, с синей росписью.

— Вот потрогайте. Ота, можно?

Мастер согласно кивнул головой, и чашка покочевала из рук в руки.

— Как видите, ота делает не только кувшины. — Она вернула на место полуфаянс. — Вот этот глубокий таз называется тагора — в нем замешивают тесто, а блюдо лаган вы уже видели — оно для плова. Видите, какое оно бирюзовое. Блюдо покрыто глазурью «ишкор», она наша, риштанская, и очень знаменитая.

Девочка положила изделие отца на стеллаж и, как по писаному, с гордостью добавила:

— Тысячу лет назад керамику наших мастеров, покрытую глазурью «ишкор», знали на всем шелковом пути от Китая до Аравийского полуострова.

— Молодец, дочка, экзамен на экскурсовода ты сдала на «пять», — засмеялся отец. — А теперь, дети, я расскажу вам, из чего и как делается эта красота.

Он подошел к загадочному станку и сел перед ним на стул.

— Этот гончарный станок по-узбекски называется чарх, — начал мастер свой рассказ. — Он состоит из двух гончарных кругов, которые насажены на вертикальную ось. На верхний круг я положу комок глины, а нижний буду вращать ногой. Смотрите, что у меня получится.

Мальчишки и девчонки не сводили глаз с глины, которая под руками умельца вдруг стала превращаться в кувшин. Людке на миг показалось, что перед ней сидит чародей, который может все.

— Ота! — вдруг прервала отца Турсуной. — А можно, ребята попробуют?

— Хорошо, — согласился мастер. — Кто первый?

Людка вспомнила, что девчонки тогда вертеть круг отказались, а мальчишки все перепробовали. Еще долго после этого всем звеном смеялись над тем, как у новоиспеченных мастеров глина на станке превращалась в диких уродцев…

Теперь Турсуной нет. Умар Эргашевич безучастно сидит среди мужчин. Он совсем не похож на того счастливого отца, который был рад показать одноклассникам любимой дочери секреты работы с глиной. Боль утраты сделала его лицо безжизненным и потусторонним.

К похоронам все было готово: упакованное в ткань тело уложили на носилки и покрыли ковром. Стариков рассадили в легковые машины. Школьники залезли в грузовик. Несколько мужчин подхватили на плечи с двух сторон носилки с телом усопшей и быстрым шагом двинулись к мазару. За ними торопливо зашагали остальные люди мужского пола. Следом покатили машины. Процессию замкнул грузовик со школьниками.

Как только траурный кортеж тронулся, толпа женщин двинулась по дороге следом. Впереди всех Людка увидела мать Турсуной. Садихон-апа шла с непокрытой головой. Она исступленно рвала на себе волосы, в горьком беспамятстве хватала пыль с дороги и посыпала ею голову. Отчаянно причитая, как причитает по своему ребенку любая мать, будь то русская, казашка или узбечка, женщина бежала вслед за людьми, которые навсегда уносили от нее ее драгоценное дитя.

Людка вместе с другими ребятами медленно удалялась на грузовике от скорбной группы женщин. Она видела, как родные и соседки догнали обезумевшую от горя мать, подхватили ее под руки, удерживая на месте, и молча горько зарыдала. Почему Садихон-апа не может идти на кладбище, чтобы проводить в последний путь Турсуной? Не знала тогда русская девочка, что по закону шариата лишена такого права женщина-мусульманка. Загадкой для нее осталось и то, почему тогда им, девчонкам, разрешили проводить подругу до самой могилы.

Пока тело Турсуной закладывали в боковую нишу глубокой глинистой ямы, закрывали углубление досками, а затем забрасывали последнее пристанище маленького человека землей, все девчонки горько плакали. На мусульманском кладбище, возле невысокой насыпи над могилой Турсуной, на которую положили большой тяжелый камень, Людка впервые для себя открыла истинное значение слов “жизнь” и “смерть”.

Глава 12

Последний звонок

Ура! Последний звонок! Людка стоит в красногалстучном строю рядом с одноклассниками, с которыми бок о бок просидела за партой целый учебный год, и прощается с тем, к чему привыкла или что успела полюбить. Теперь уже шестиклассница, девочка обводит взглядом школьный двор.

Вон знакомый раскидистый куст, еще более пышный, как ей кажется, чем тогда, когда она впервые пришла в эту школу. Под ним, прячась от любопытных глаз, она поедала глазами Женьку Воронина. А где он сам? Опять стоит почти напротив нее. Теперь уже семиклассник!

Женька повзрослел, стал еще красивее. Дружит со Светкой. Руслан и Людмила! А с Людкой только здоровается и иногда перекидывается ничего не значащими словами. Вот и сейчас не обращает на нее никакого внимания. Ага, увидел, подмигнул, заулыбался. «Хотелось бы знать, что ты почувствуешь, когда меня больше в Риштане не увидишь!»— мстительно подумалось ей, как вдруг кто-то толкнул ее в спину. «Людка! Тебя вызывают! — горячо шепнул ей в шею Генка Стрельченко. — Иди грамоту получать. Чего зеваешь?»

Пламенем загорелось лицо отличницы, и, не очень спеша, она направилась к директору. Каждой клеткой своего тела девочка чувствовала взгляды ребят и учителей.

И неглупая старшая дочь у Никитиных, и бойкая, а на публике, бывало, терялась. Не один раз в самый неподходящий момент краснело ее лицо и неповоротливым, каким-то деревянным становился язык. Как ни напрягается, как ни старается Людка избавиться от парализующей ее мысли и речь скрытой застенчивости, внутренней зажатости и неуверенности в себе, они нет-нет, да и сказываются. Видно, чаще кнутом, а не пряником угощает ее жизнь.

Поменяв у директора под дружные рукоплескания линейки цветы на грамоту, Людка идет назад. И вдруг ее смущенное сердечко наполнилось гордостью: пусть видит Женька, какая она умная и старательная, пусть он пожалеет, что влюбился не в нее, предпочел ей какую-то Светку.