– Подожди, приятель, – сказал он. – У тебя есть важные сведения, и ты не уйдешь отсюда. Придется тебе подождать, хочешь ты или нет, нашего друга Холмса. Старик, рванулся к двери, но Этелни Джонс заслонил ее своей широкой спиной, и старик понял, что сопротивление бесполезно.
– Хорошенькое обращение с гостем, – сказал он, стуча палкой. – Я пришел сюда, чтобы поговорить с мистером Холмсом. А вы двое набросились на меня, хотя я вас знать не знаю. Хорошенькое обращение с человеком!
– Вам не сделают ничего плохого, – сказал я. – Садитесь сюда на диван и подождите. Холмс очень скоро вернется.
Он мрачно подошел к дивану и сел, подперев ладонями свою большую голову. Мы с Джонсом снова взяли наши сигары и продолжили разговор. Вдруг голос Холмса оборвал нас на полуслове:
– Могли бы предложить сигару и мне.
Мы так и подпрыгнули в креслах. Прямо перед нами сидел Холмс и довольно улыбался.
– Холмс! – воскликнул я. – Вы здесь? А где же старик?
– Вот он, – ответил Холмс, протягивая в руке копну белых волос. – Вот он весь – бакенбарды, парик, брови. Я знал, что мой маскарад удачен, но не предполагал, что он выдержит такое испытание.
– Вот это класс! – с искренним восхищением воскликнул Джонс. – Из вас вышел бы отличный актер, первосортный! Вы кашляете точь-в-точь как постоялец работного дома. А за ваши дрожащие колени можно дать десять фунтов в неделю. Мне, правда, показался знакомым блеск глаз. Но уйти вы все-таки от нас не смогли» (Знак четырех).
Свидетельством неплохих организаторских способностей Холмса служит учреждение и управление им «нерегулярной полицейской частью, командой с Бэйкер-стрит». Это решение Холмс принял с целью реализации вынесенной из практики общения с государственными сыщиками идеи, что чрезмерная централизация Скотленд-Ярда тормозит расследование уголовных преступлений. «Мы считаем, что этот случай подтверждает правоту тех, кто держится мнения, что наша полиция должна быть более децентрализована. Тогда дела будут расследоваться более быстро и тщательно…
В этот миг в прихожей раздалось громкое звяканье колокольчика, вслед за ним испуганный голос нашей хозяйки, уговаривающей кого-то.
– Боже мой, Холмс, – сказал я, вставая, – никак это действительно они (полицейские. – В. С.)!
– Нет, до этого еще не дошло. Это нерегулярные полицейские части, моя команда с Бейкер-стрит. Пока он говорил, на лестнице послышался быстрый топот босых ног, громкие мальчишеские голоса, и в комнату ворвалась ватага грязных, оборванных уличных мальчишек. Несмотря на шумное вторжение, было заметно все-таки, что это отряд, подчиняющийся дисциплине, так как мальчишки немедленно выстроились в ряд и нетерпеливо воззрились на нас. Один из них, повыше и постарше других, выступил вперед с видом небрежного превосходства. Нельзя было без смеха смотреть на это чучело, отнюдь не внушающее доверия.
– Получил вашу телеграмму, сэр, – сказал он. – И привел всех…
– Условия прежние, и нашедшему катер – гинея. А это за день вперед. Ну, а теперь за работу! – Холмс каждому вручил шиллинг, мальчишки застучали голыми пятками по лестнице и высыпали на улицу.
– Эти “Аврору” из-под земли достанут, – сказал Шерлок Холмс, вставая из-за стола и зажигая трубку. – Они всюду пролезут, все увидят, все услышат. Я уверен, что уже к вечеру мы будем знать, где “Аврора”» (Знак четырех).
Холмсу также не чужд, несмотря на его неприязнь к женщинам, определенный романтизм и чувство прекрасного. «Мне кажется, что своей верой в божественное провидение мы обязаны цветам. Все остальное – наши способности, наши желания, наша пища – необходимо нам в первую очередь для существования. Но роза дана нам сверх всего. Запах и цвет розы украшают жизнь, а не являются условием ее существования. Только божественное провидение может быть источником прекрасного. Вот почему я и говорю: пока есть цветы, человек может надеяться» (Морской договор). Уотсон отметил хорошую игру Холмса на скрипке. Но Холмс не просто хорошо играл, он боготворил музыку, отстаивал вместе с Дарвиным предположение о ее более раннем происхождении в антропогенезе в сравнении с человеческой речью. «Это (концерт скрипачки Норман Неруды. – В. С.) было прекрасно, – сказал он, садясь за стол. – Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что человечество научилось создавать музыку и наслаждаться ею гораздо раньше, чем обрело способность говорить. Быть может, оттого-то нас так глубоко волнует музыка, В наших душах сохранилась смутная память о тех туманных веках, когда мир переживал свое раннее детство» (Знак четырех).
Отдавая приоритет способности мыслить в работе сыщика, Холмс тем не менее признавал необходимость и воображения, особенно при изобретении предположений, объясняющих факты. «Инспектор Грегори, которому поручено дело, – человек энергичный. Одари его природа еще и воображением, он мог бы достичь вершин сыскного искусства… – Вот что значит воображение, – улыбнулся Холмс. – Единственное качество, которого недостает Грегори. Мы представили себе, что могло бы произойти, стали проверять предположение, и оно подтвердилось» (Серебряный).
Оправдывая свою узкую специализацию и невежество в областях знания, не имеющих прямого отношения к расследованию преступлений, прежде всего гуманитарных, Холмс выдвигает особую теорию мозга-чердака, куда толковый хозяин вносит только то, что ему действительно необходимо. «Видите ли, – сказал он, – мне представляется, что человеческий мозг похож на маленький пустой чердак, который вы можете обставить, как хотите. Дурак натащит туда всякой рухляди, какая попадется под руку, и полезные, нужные вещи уже некуда будет всунуть, или в лучшем случае до них среди всей этой завали и не докопаешься. А человек толковый тщательно отбирает то, что он поместит в свой мозговой чердак. Он возьмет лишь инструменты, которые понадобятся ему для работы, но зато их будет множество, и все он разложит в образцовом порядке. Напрасно люди думают, что у этой маленькой комнатки эластичные стены и их можно растягивать сколько угодно. Уверяю вас, придет время, когда, приобретая новое, вы будете забывать что-то из прежнего. Поэтому страшно важно, чтобы ненужные сведения не вытесняли собой нужных» (Этюд в багровых тонах).
Но было бы преждевременным и безосновательным на основании указанной теории мозга обвинять Холмса в твердолобом позитивизме5. Конан Дойль предоставляет множество свидетельств подлинной методологической и мировоззренческой широты взглядов Холмса.
Сыщик не отрицает необходимости широких обобщений, широты мировоззрения и глубоких идей в своем ремесле. Они необходимы для выдвижения смелых и проницательных гипотез (версий). «Широта кругозора, мой милый мистер Мак, необходима для нашей профессии. Взаимодействие идей и результатов их практического применения часто играет решающую роль»; «Это широкое обобщение. Посмотрим, к чему оно нас приведет» (Долина ужаса); «Нет, сэр, я (Холмс. – В. С.) придерживаюсь той точки зрения, что все сказанное молодым человеком – правда. Посмотрим, к чему приведет нас эта гипотеза» (Тайна Боскомской долины).
Несмотря на неоднократные подчеркивания важнейшей роли умственных способностей в сыскном ремесле Холмс не устает признавать необходимость и творческого вдохновения. Без него конструирование версий расследования становится невозможным. «Я верю во вдохновение» (Долина ужаса); «Шерлок Холмс весь преображался, когда шел по горячему следу. Люди, знающие бесстрастного мыслителя с Бейкер-стрит, ни за что не узнали бы его в этот момент. Он мрачнел, лицо его покрывалось румянцем, брови вытягивались в две жесткие черные линии, из-под них стальным блеском сверкали глаза. Голова его опускалась, плечи сутулились, губы плотно сжимались, на мускулистой шее вздувались вены. Его ноздри расширялись, как у охотника, захваченного азартом преследования. Он настолько был поглощен стоящей перед ним задачей, что на вопросы, обращенные к нему, или вовсе ничего не отвечал, или нетерпеливо огрызался в ответ» (Тайна Боскомской долины).
