Дворняга же в дом почти не заходила, жила во дворе. Ела мало. Спала под грушей. Иногда подходила к забору, ставила на него передние лапы. На прогулках с поводка не рвалась, но всё время рыскала носом по земле. Искала кого-то, ждала. Григорий назвал её Бобиком, потому что это был он, мальчик. Дворняга сразу стала отзываться на кличку, смотрела с благодарностью, но от нежностей отказывалась: я не твоя, я хозяина жду.

Вырин понимал, что её ожидание может растянуться на годы, а может оказаться напрасным: хозяин не придёт никогда. Он развесил объявления «Нашлась собака».

Часто захаживала Рэна. Она скучала по Полине, но особенно – по своей спасительной роли в её судьбе, и приходила к Григорию поговорить об этом. Разговоры её шли по кругу, перескакивая с одной обмусоленной детали на другую. Вырин терпел по настроению: если, например, дождик и Хорта ластится к ногам, будто бы даже светясь от радости, что он рядом, то ему бывало жалко Рэну, он слушал сочувственно, кивал в нужных местах, задавал правильные вопросы.

А когда сдавливала духота, из-под фуражки по вискам тёк пот, а рубашка липла к спине, он мог на неё и гаркнуть, и прогнать восвояси, и посоветовать захлопнуть шарманку: много раз слышано, наизусть выучено. Рэна обижалась, кричала, уходила навсегда, чтобы вернуться назавтра – с тортиком или самодельными пельмешками, бросаешь которые в кипяток, и они кружатся в вихре горошин чёрного перца и лаврового листа. Пельмени Вырин любил, его организм заглатывал их, не дожёвывая, глаза сами собой закрывались от удовольствия, язык бесстыдно причмокивал. Ел и чувствовал себя виноватым, что намедни нашумел.

Рыжая позвонила в дверь, когда Марта заканчивала втыкать змееподобные лебединые шеи в эклеры. Только что испечённые, со свежим заварным кремом, они пахли обещанием нежно растаять во рту. Это было особенно прекрасно в сочетании с запахом кофе, который бабушка варила в джезве на плите.

Марта обожала крем. Бабушка готовила его в ковшике на водяной бане и в уже готовый, но горячий вмешивала слиток сливочного масла. Марта любила смотреть, как масло размягчается и тает под бабушкиной вилкой, как крем становится от него нежного бледно-жёлтого цвета.

Масло теперь было в универсаме всегда. Ещё пару лет назад баб Мена шла туда к семи, а Марту просила подходить к девяти – чтобы встать в разные места очереди. На руки давали по три упаковки и пару килограммов гречки. Делая вид, что незнакомы, они получали в два раза больше. Маленькой Марте нравилось стоять в очередях: люди в них шутили, угощали друг друга бутербродами и яблоками, пили горячий чай из термоса. Для неё это было приключением.

Потом крему следовало отправиться в холодильник. И уже холодным, студенистым, цвета луны, столовыми ложками они перекладывали его в кондитерские мешки, чтобы наполнять эклеры, только что выпеченные в духовке.

– Обалдеть. – Пролетова вымыла руки и присела на табуретку, и это её полушёпотом «обалдеть» вышло ценнее любых громких восторгов.

– Угощайся, милая, – баб Мена отвернулась от плиты, протянула Майе блюдце. – Ты новая Мартина подружка?

– Ага. – Рыжая осторожно переложила эклерного лебедя с тёмно-синего блюда себе, на зелёное. – Мы в лагере познакомились.

– Бедные мои, – услышав слово «лагерь», бабушка вновь завела пластинку. – Что вам пришлось пережить! Что пришлось! Где ж ты была во время землетрясения этого?

Вопрос застал Майку на половине лебедя.

– Мы вместе с Мартой были, – сказала она.

Баба Мена налила себе кофе в маленькую чашечку, присела с краю.

– Хорошо сегодня получились, а? – скромно спросила она.

– Ага. – Марта оторвала лебедю голову, зачерпывала крем длинной шеей и откусывала по маленькому кусочку. – Давно ты их не готовила.

– Да вот что-то вспомнила, рецепт-то хороший. – Бабушка посмотрела в окно. – Так, значит, вы были вместе? А почему не в лагере?

– Баб Мен, спасибо за эклеры, мы пойдём, – сказала Марта, вставая. Она схватила Рыжую за рукав и потянула к выходу. Та с сожалением отдёрнула руку от третьего пирожного.

– Как, уже? Я думала, мы посидим, кофе попьём… не спеша… поболтаем… – Бабушка выглядела расстроенной.

Майка глянула на подругу: ей явно хотелось того же самого.

– Да мы просто погулять ещё хотели, до темноты. – Марта была непреклонна. – И кстати, нам завтра на тренировку с утра. Тебе Яртышников звонил?

За поликлиникой тянулся до Ясенево Битцевский лесопарк, по-простому – Битца, со своей Лысой горой, туманами, низинами, легендами и тайнами. Из года в год про Битцу говорили, что тут бродят маньяки. Но люди всё равно её любили: гуляли с собаками, гоняли на велосипедах, ходили на свидания.

Обжитые дорожки были вечно грязные. Урны забиты мусором. Скамейки медленно разлагались под дождями. А чуть отступишь в сторону – и по соснам скачут белки, на полянах растёт мята, горланят птицы.

Небо над Битцей было с закруглёнными краями, как над морем, и именно здесь, особенно если встать рядом с покатым валуном на Лысой горе, его хотелось называть куполом.

– Офигенные твоя бабушка пироженки стряпает! – сказала Майя. – Мой папа из десертов только бутерброд с маслом и сахаром умеет.

– Баб Мена сама рецепты выдумывает. У неё ещё капустный пирог знаешь какой? Зашатаешься! И лимонный…

– Зови меня в гости почаще!

– Ты же скогсра вроде, – сказала Марта. – Ты должна вешней росой питаться, листиками, там, веточками…

– Ты меня с гусеницами, походу, путаешь. Я сладенькое люблю. Но самое вкусное, что ела, – это ветчина в банках, которую в третьем классе гуманитаркой давали, помнишь? Американцы, что ли.

Марта кивнула.

– Она ещё в таком бульоне плавала, ммм… На белый хлеб кладёшь, ветчина его сразу пропитывает…

– Май, перестань. От пуза же наелись, а из-за твоих кулинарных мечтаний снова жрать хочется.

Лесопарк начинался с большого поля. Тропинка быстро брала под горку, как бы забавляясь с ними, призывая сбежать вниз. Мимо потянулись первые деревья, поворот с вечной лужей, выдернутые из земли и больше никогда не закопанные отопительные трубы, заброшенный железнодорожный мост.

Марта бывала здесь летом гораздо реже, чем зимой. Зимой же, как только выпадал снег, они с бабушкой вставали на лыжи и шли в лес прямо от дома. У Марты не было настоящих, но были бежевые, пластмассовые, которые привязывались к сапогам, немногим их длиннее. На них можно было рассекать по снегу, как на коньках по льду, а вот по лыжне идти скучно. Бабушка же любила как положено, с палками, и Марта часто обгоняла её, потом ждала, наматывала круги, каталась с самых крутых горок. Там, внизу, текла мелкая речка Чертановка, которая почему-то никогда не замерзала.

Сейчас они спускались к ней как раз по одной из горок.

– Так, ну здесь, наверное, можно, – оглянулась Рыжая.

– Слишком много баб Мена расспрашивает про Крым, не кажется тебе? – Марта присела к воде.

– Да ладно, она просто переволновалась, – отмахнулась Майя. – В чём ты её подозреваешь?

Марта дёргала верхнюю губу.

– Ну а как так получилось, что её сын по ту сторону жил? Со всей своей семьёй? Кроме меня.

– Она ж тебе рассказала. Она и сама не знает.

– Ой, глупости! Не верю ни единому слову! Враньё, в том-то и дело, Май!

– Слушай, – Рыжая обнималась с кривенькой берёзкой, нашла же такую, – я сочувствую тебе – жуть. Честно! Понятия не имею, как вела бы себя на твоём месте, ну, узнав это всё. Да и ваще. Родители – там, парализованные. Брат – тоже там, да ещё и клятва эта… не видеться. Но это ж не значит, что надо всех во лжи подозревать или в чём похуже. А, Мартын?

Марта смотрела на воду. Отвечать ей не хотелось.

– Давай, что ль, тренироваться? – поняв это, предложила Майя.

– Давай, – согласилась Марта. – А как? Ты меня учить обещала.

– Да я сама толком не знаю, – сказала Рыжая. – У меня ж другое: чувства, внушения, общая память. Деревья. А у тебя воздух.