Словно в подтверждение этой мысли из пивняка сейчас, шатко ступая, вышел некий мужчина и, расстегнув ширинку начал мочиться прямо на фасад дома. Через зеркало я увидел, что Циля, увидев его, моментально отвернулась и начала смотреть в другую сторону. Неприятно, когда в твоём городе творится такое. Мне захотелось сразу выйти из машины, побежать и надавать мерзавцу оплеух. Но я лишь сжал кулаки и прикусил губу. Ведь я уже говорил, что не умею драться. Но даже если бы умел, бить пьяного -себе дороже.

Прошёл рядом с машиной какой -то алкаш, залихватски пропев матерную частушку:

О- па! О-па, срослась .анда и .опа!

Этого не может быть,

Промежуток должен быть!

Я видел, как Анастас, дёрнув головой в сторону пьяницы, но затем сразу отвернулся. Он тоже знал, что связываться – себе дороже.

Порыв ветра трепанул окно, кинув мне на колено горсть снежинок. Выкрикнув: "холодно", нырнул в машину Анастас и не опуская воротника замер, глядя перед собой, будто окаменев.

– Когда она уже?..– Не обращаясь ни к кому конкретно, спросил он.

– Скоро, -успокоил я его.

Пьяный возле бара, сделав своё дело начал застёгивать штаны. "Скотина", подумал я. Завыл в подворотне бездомный пёс и от этой жути стало даже как -то весело на душе. «Пусть всё так и будет», спели внутри меня Битлы.

Я чувствовал себя неуютно в родном городе. Мне хотелось сейчас загородить Цилю от всего, что она видит. Но у меня ничего для это не было- ни идей, ни денег для их осуществления. Даже эту мечту – загородить, я наверно у кого –то позаимствовал. Такая беспомощность перед жизнью угнетала больше, чем писающий на улице пьяный мужчина или собачий вой в подворотне! Ну, так, пусть всё так и будет, как пел Маккартни!

Когда у меня было такое настроение, я отдавал себя на волю Воображения. Вот и сейчас, стоило мне закрыть глаза, как оно тут же нарисовало мне другой мир, где было тепло и уютно, где из- за двух остеклённых высоток выглядывало солнце. Откуда взялась эта картина, я не знаю. Но стоило мне закрыть глаза – и вот она! Стоят две башни, между ними восходящее солнце. Где -то высоко, за одним из окон, когда тонкая тюль, колыхнувшись от ветра, открывала внутреннее убранство комнаты, я успевал рассмотреть мебель с дорогой обивкой, кровать с золотыми набалдашниками, царские пуфики с жёлтой бахромой по краям и зеркало в фигурной оправе. Может, однажды мы с Цилей будем жить там, думал я. Поэтому я это вижу! Мне хотелось верить в это, и я этому улыбнулся.

Возле домов в моей мечте по дорожкам ходили благовоспитанные и красиво одетые люди. По небу над башнями летали белые птицы, играла где –то тихо музыка… Но что это? Некий пьяный мужчина, неизвестно как влезший в моё сознание, расстегнув штаны начал справлять свою надобность прямо на фасад одной из высоток. «Сволочь и сюда влез!», подумал я, открывая глаза.

Мир реальный, неприветливый и тёмный, сразу же бросился на меня, ударив по глазам летящими в стёкла ледяными осадками. Снежинки, плавясь от тепла, мгновенно теряли форму, оползая вниз рваным потоком и оставляя в душе озноб. Эта однообразная картина навевала сон.

Спал я и впрямь мало в последнее время, утром институт, вечером работа, и глаза стали сами собой закрываться. Я опять видел дом, а, может, их было много. Всё расплывалось. Мимо машины к пивной, распевая песни, прошла троица. Я открыл глаза. Этих троих я видел уже раньше. В народе их называли «алканавтами», потому что они, достав горючее, тут же улетели на свою планету. А утром появлялись возле пивной или магазина снова. Обычно день у этих троих начинался с того, что они выходили к пивняку собирать подачки. Набрав нужную сумму, они брали пиво и уходили в сквер, в пивняк их не пускали, а после этого шли в какой- нибудь подъезд, чтобы растянуться на лестничной клетке.

Зимой помимо лестниц местом их обитания были также чердаки и подвалы. Сбор подачек у этих троих был отработан. Увидев кого –то подходящего, один из них с заискивающими глазами подбегал к добыче, смешно гуляя ногами, как ящерица, а потом возвращался с мелочью. Я уже знал, что завтра они снова будут стоять возле магазина и искать чьи -то глаза. Ко мне они тоже часто протягивали руку, словно чувствуя: этот не откажет. И впрямь, когда к тебе протягивают руку, то что –то вдруг шевельнётся в тебе, наподобие жалости, и ты сунешь им мелочь. А потом будешь идти и плеваться, потому что из -за твоей человечности они скоро начнут узнать тебя, своего благодетеля, как собака узнаёт своего хозяина, в самом неподходящем месте, к примеру, когда ты, усталый, ничего не подозревая, идёшь домой – и привязаться!

И тогда тебе придётся убегать от них, лавируя во дворах между ларьков, шарахаясь от кошачьего визга фрамуг, оскалов зарешеченных окон и совдеповских морд торговых ларьков. Для маскировки тебе возможно даже придётся затесаться даже в толпу пролетариев, и сделать вид, будто ты возвращаешься вместе с ними с работы. Но вскоре ты сбежишь и от них. Потому что эти, с виду вполне трезвые, но серьёзно обсуждающие решения очередного пленума ЦК КПСС, намного, в миллион раз страшнее тех, пьяных!

Отделавшись от всех своих преследователей, я бежал со всех ног к дому, мысленно уворачиваясь от наковален рабочих спецовок, кувалд ватников и кирпичей лиц, пока не замечал, наконец, родной козырёк подъезда с горящей лампочкой-луной наверху.

Здесь я останавливался и дальше уже шёл не спеша. Кем я только себя не чувствовал, пока лифт шёл наверх – крошечным мотыльком, попавшим в гиперловушку, солнечным зайчиком внутри грандиозного куба, единственным зрителем в пустом кинотеатре, где шёл никому не нужный фильм, преступником, сбежавшим от наказания и попавшим почему –то уже на свободе в изощрённо замаскированный карцер для исправления души, робинзоном!

Не знаю…

Двери лифта, где я ехал, были исписаны кем -то, пол вечно залит мочой…Не могу описать состояние, которое я испытывал! Брезгливость – самое заурядное из них. Когда лифт, наконец, останавливался, я выскакивал на общий балкон, чтобы вдохнуть кислорода. Вокруг были сплошные многоэтажки, крыши которых были соединены проводами. Хлопали от ветра подъездные двери. Полоскалось на верёвках бельё на балконах. В многочисленных квартирах горел свет. И они это называют: "спальным районом", говорил я шёпотом, глядя на это зло и непримиримо.

Здесь точно всё спало! Как на том архитекторском рисунке, где нет живого, а торжествует лишь схема. Вот он триумф школьной геометрии, парад углов, биссектрис и окружностей, диктатура площадей и четырёхугольников, засилье перпендикуляров и линий, победа цифры и владычество рейсфедера – периметр! Милые, хотелось мне крикнуть, где все природные линии, где радужные изгибы и аттики? Где капители, волюты и картуши? Где заурядный декор и элементарный краски, сволочи? Где всё то, что не помогает человеку не спать разумом! Мучители! Я агонизирую здесь, слышите, я умираю! Я просто ору вам: когда вы, наконец, проснётесь?! Что вы тут натворили, соотечественники?!

Из этого мрака хотелось вырваться, шагнув с балкона в вечность и крикнув напоследок: «да пошли вы все»! Но вместо этого, я поворачивался и плёлся по коридору с отвалившейся плиткой домой, где тоже был сон разума, но где, по крайней мере, были книги! В них авторы оптимисты писали, что от жизни надо получать удовольствие. Но я не понимал, как можно получать удовольствие от того, что было вокруг? Даже лебедей на пруду возле дома и тех съели!

Этот мир давил и постепенно по микрону весь оказывался в тебе со всей его любовью и изъянами! Ты сам был плодом его дерева. Вкусным плодом или нет, сами знаете. И надо было либо ждать, пока тебя сорвут, либо упасть вниз, туда, где асфальт, либо приготовиться к тому, чтобы гнить здесь до конца жизни – и не было другого выхода!

На этих моих мыслях багажник «Жигулей» вдруг открылся и туда, судя по характерному толчку, туда бросили, наконец, что –то нужное.