Я уже думал, мне придётся объясняться с Цилей насчёт брата Самвела, как вдруг ко мне в перерыве подошёл руководитель ресторанного ансамбля Петрас Фомин и заговорил со мной. Взяв у меня из рук тарелку, он вдруг сказал:

– Я слышал, ты тоже музицировал?

– Ну, да, играл тут в группе, а потом ещё в одной. – Буркнул я.

– Здорово, что ты ещё готовить умеешь, – похвалил меня он.– Правильно говорят, талантливый человек, талантлив во всём!

– Не так уж хорошо у меня и получается, – смутился я.

– Это твоя там девушка в зале нас слушает, симпатичная такая? –Спросил Петрас.

– Да.

– Ты за неё не бойся, – сказал Фомин. – К ней тут пару подходили всякие, думали, она такая, ну, знаешь…. А я видел, что она к тебе ходит. Ну, и попросил Анастаса, чтобы он за ней приглядывал. Он парень здоровый, дзюдо в школе занимался. А то мало ли что. Он её просто охраняет! Так что не переживай. Свои должны помогать друг другу. Верно? А за Стасика я ручаюсь, он хороший парень!

После этог разговора у меня отлегло от сердца. Петрас, будучи наполовину литовцем, был очень рассудительным и его спокойствие, по крайней мере внешнее, лично у меня вызывало зависть. Не ожидая такого поворота, я положил ему ещё добавки в виде колбасной нарезки и, когда он уходил, сказал ему: «Спасибо! Обращайся, если что». «Добро», усмехнулся он. Я ведь не знал, что через всего пару лет мне придётся действительно к нему обратиться.

Вечером, когда мы с Цилей возвращались домой, идя пешком, потому что транспорт уже не ходил, я спросил, чтобы не молчать:

– О чём вы разговаривали со Стасиком? – Спросил я её по дороге.

– С Анастасом? О музыке, о поэзии. Ты знаешь, у него мама с Украины, она врач, а папа армянин, тоже музыкант…

– Знаю. Он у нас в городском пионерском лагере завклубом работал, Григорий Вартанович его зовут. На баяне играл.

– Да?

– Точно. А мама у него с западной Украины. Учительница литературы в школе.

– Вот почему он столько знает! И стихи, и всякую литературу…

– Да.

– А вот в физике слаб. Мне ему пришлось объяснять, как возникает эффект резонанса.

Вдруг мы увидели, как подходит к остановке автобус, вероятно дежурный, в советское время так делали, и побежали к нему.

– И ты ему объяснила? – Засмеялся я, когда забежав в пустой салон, мы сели вместе и прижались друг к другу.

– Ну, да. – Сказала Циля.

– И поэтому вы шли, толкаясь бёдрами? – Я едва не выдал себя, испытав приступ ревности в этот момент и чтобы не показать гримасы злости, возникшей на моём лице, отвернулся к окну, прикусив губу.

– Нет. Я ему просто показывала ему, как танцуют «ча-ча-ча!».

– Тебе не пришло в голову, что это нескромно со стороны выглядело. – Произнёс я немного раздражённо.

– Ой, ну, извини! Такой танец. –Отмахнулась она.– Я просто пыталась не умереть от скуки в твоём ресторане!

Циля отвернулась и стала смотреть в другую сторону.

– Если бы он был мой! – Хмыкнул я. – Мне не пришлось бы стоять на раздаче до полуночи. А кто там к тебе приставал?

– Кто это тебе сказал? – Удивилась она.

– Петрас.

– Какие –то типы, представляешь. Подошли, говорят, девушка, поедемте с нами, у нас всё есть! И с таким акцентом ещё, как у кавказцев. Я испугалась.

– Испугалась?

– Ну, можно и так сказать. Я ведь знала, что ты не выйдешь и не дашь им по морде.

Здесь я покраснел.

– Ну, а если ты испугалась, почему не пришла на кухню и не переждала там? – Спросил я, взяв её за руку.

– На самом деле, я не испугалась, – высвободила она руку. – Было бы кого бояться! Ты у нас ещё в Торжке не сидел в Новоямской! Вот, где тебя и накормят, и напоят, и утанцуют до потери сознания, причём не спрашивая! Просто я привыкла, что Гриша за меня, если что, любому глотку перережет…

Чтобы не слушать про Гришу, я встал и пошёл к дверям.

– Подожди…ты куда пошёл? –Удивлённо спросила она. – А я?

– Извини, не хочу просто про твоего геройского Гришу слушать.– Буркнул я, натягивая капюшон своей ветровки на голову.

– М-м, вот что…– буркнула Циля, отворачиваясь и скрещивая руки на груди.

Я постоял у дверей. Увидев в окно, что ехать ещё далеко, вернулся и сел на место. Циля сидела всё также, надувшись, скрестив руки и глядя перед собой. Я увидел, как на шее у неё появилась гусиная кожа от холода.

– Холодно? – Спросил я, снимая куртку и кладя ей на колени.

– Не очень. – Сняв со своих колен мою куртку, она отбросила её мне. – Переживу.

Я надел снова куртку, затем попытался обнять её, сказав: «ну, хватит, не дуйся». Но, она, дёрнув плечом, показала, что не хочет этого, отвернулась и начала смотреть в окно.

До нашей остановки мы ехали молча. Мелькали за окном жёлтые фонари и освещённые ими довольно пустынные в это позднее время тротуары. Пробегали мимо автобусные пункты с гуляющими тенями от столбов внутри, тёмные фасады длинных многоэтажек, редкие прохожие, выгуливающие не дотерпевших до утра собак, наряд патрульной милиции, решающий забирать пьяного мужика, вяло телепающегося домой или не забрать.

– А что ещё там у тебя за фотосессия была? – Спросил я, глядя ей в затылок.

– Какая фотосессия? – Повернула она ко мне лицо, нахмурившись.

Я молчал, разглядывая её без единой морщинки лоб, край гладко зачёсанных тёмных волос, аккуратно припудренный носик, подведённые тушью глаза и красиво очерченные губы, из -под которых немного выглядывали сейчас её жемчужно белые зубы.

– А! – Она вдруг радостно хлопнула меня по руке, будто вспоминая что –то приятное. – Сейчас расскажу. Значит, сижу я, скучаю, вдруг подходит ко мне мужик и говорит: девушка, я не местный в командировке. В жизни, говорит, не видел такого красивого лица: дайте я с вами сфотографируюсь! И начал: и так, и так. Надоел, прямо. Да ещё, говорит, сядьте ко мне на колени и официанту говорит: сфотографируй нас.

– И ты села?

– Да. А что? Раз человек просит!

Ещё минут десять мы сидели молча, глядя в разные стороны. Меня душила ревность, но я понимал, что если начну показывать это, то нашей любви придёт конец. Кое –как я поборол это чувство. Но когда начал говорить, то понял, что пережил свою ревность не до конца:

– Тебе, наверно, лучше не приезжать больше в ресторан.

– Почему? –Удивилась она.

– Одной, по крайней мере.

– А с кем же я приеду? – Ещё более удивлённо спросила она.

– Не знаю, просто одной нельзя. Тебя приглашают, с тобой танцуют, тебя фотографируют… Ты что, интерьер?

– Я же не сама, они первые начинают!

– Да. Но ты вправе отказаться!

– Говорю же –мне скучно!

Некоторое время мы опять ехали молча, потом, не в силах держать это в себе, я спросил:

– Значит, тебе было скучно и поэтому села на колени первому встречному мужчине?

Циля прикусила губу, и некоторое время молча смотрела в окно. Потом заговорила:

– Послушай, Лео, я здесь совершенно одна, тебе этого не понять! Вчера, проснувшись, я открыла глаза в пустой квартире, где нет мебели, штор и тюли, будильника, нет даже элементарного зеркала! Понимаешь ли ты, что чувствует женщина, которой некуда даже посмотреться время от времени?! Ты не понимаешь, каково это быть в чужом городе, где у тебя нет друзей и знакомых. Где у тебя дома нет даже бигудей с щипцами!

Иногда мне кажется, что я не живу и что всё вокруг это карцер, специально сделанный для меня. Такое всё вокруг унылое и некрасивое. А ведь это не наш захолустный Торжок, это почти Москва! Здесь есть концертные залы, театры… Мне всего двадцать два, ты забыл? Я, может, всю жизнь мечтала жить тут и теперь уже тысячу раз спросила себя, что тут делаю! А ты? Ты хоть раз спросил, чего я хочу от жизни, какие у меня желания ?! Даже не пригласил меня в ресторан поужинать ни разу, мне пришлось самой напроситься!

В этом месте я благоразумно промолчал. У меня действительно не было времени возить Цилю по выставкам и концертным залам. В ресторан приглашать близких не приветствовалось. Даже за те угощения, которые я ей послал, мне хотя и в шуточной форме, но высказали, и, хотя денег с меня на первый раз не взяли, всё равно дали понять, что с этим надо заканчивать. В конце концов, моя девушка не такая важная шишка, чтобы её обслуживали, как королеву!