Новый, резкий крик донесся до их ушей из церкви, и Динарий вздрогнул. Джеймс успокаивающе положил руку ему на предплечье.

“Два”, - сказал он смеющейся женщине.

“Вы, сукины дети, приехали не в тот чертов город”, - сказала она, когда ее смех стих, а голос приобрел зловещие нотки. “Старейшине не будет отказано, и Владетель будет—”

“Мадам,” сказал Джеймс, прерывая ее, “ваш Владеиель, по всей вероятности, убит, пока мы говорим. Я честно предупредил вас, и я намерен сдержать свое слово. Когда я досчитаю до трех, тебе лучше положить этот рассеивающий ствол на землю и отодвинуть от него свою задницу.”

Глаза женщины испуганно расширились всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы Джеймс заметил. В это краткое мгновение присутствовал страх, но тучи ненависти и злобы накатили обратно, затмив все остальное.

“Мне будет приятно наблюдать за тобой...” — начала она, затем резко остановилась.

Джеймс вытянул свободную руку, и дробовик полетел сквозь дождь — как по рельсам — прямо в нее. Он хлопнул у него в руке с влажным шлепком. Он быстро убрал револьвер в кобуру и вскрыл дробовик, осматривая содержимое. Удовлетворенный видом двух нетронутых капсюлей-детонаторов, уставившихся на него, он снова захлопнул ее и направился к ней.

“Отойди в сторону!” Динарий кричал на женщину рядом с ним.

Она не отступила в сторону, а вместо этого рухнула на колени, ее руки поднялись в знак капитуляции, на лице отразились шок, изумление и страх. Страх вернулся в полную силу, вся злоба и ненависть развеялись на все четыре стороны.

Джеймс взвел курок дробовика.

Динарий протянул руку, когда они остановились перед женщиной, примерно в пяти футах от нее. Он не прикоснулся к Джеймсу, только жестом попросил его остановиться.

“Она безоружна, мистер Джеймс”, - сказал он. “Мы здесь не для этого. Теперь она не сможет причинить нам никакого вреда.”

Джеймс сердито посмотрел на женщину перед ним, которая теперь дрожала до такой степени, что тряслась от ужаса, из ее широко раскрытых глаз текли слезы, и она молила о пощаде через отвратительные обрубки во рту.

“Ты не мужчина!” - бормотала она. “Такого человека я никогда не видела! Отпусти меня! Я умоляю тебя!”

“Мистер Джеймс, пожалуйста”, - снова вмешался Денарий. “У тебя здесь дело, но это не она. И моя семья нуждается во мне. Не делай этого. Подумай, что это значит!”

Джеймс уже думал о том, что это значит.

У тебя чистое сердце... Но ты не хороший человек.

“Я нехороший человек, Денарий”, - сказал Джеймс, не отводя холодного взгляда от пресмыкающейся женщины в конце бочек. “Пришло время тебе признать это”.

Денарий покачал головой. “Да, это так, мистер Джеймс! Ты хороший человек, и ты привел меня сюда, чтобы забрать мою семью, потому что ты хороший внутри тебя!”

“Нет”, - сказал Джеймс почти шепотом. “Я привел тебя сюда, потому что именно здесь находится маркер. То, что твоя семья находится в одном и том же месте, - это просто совпадение”.

“Я в это не верю!” - закричал Денарий. Его глаза были смелыми на фоне шоколадной кожи, полными праведности и порядочности, всего того, кем Джеймс мечтал быть в детстве. Все то, что он надеялся однажды вернуть.

Но сегодня был не тот день.

Дробовик дернулся в руках Джеймса, когда пламя лизнуло его ствол, и женщина превратилась в багровый туман от верхушек ее обвисших грудей вверх. Брызнула кровь и покрыла их обоих, горячая под холодным дождем, и то, что осталось от нее, рухнуло набок, отрубленные руки шлепнулись рядом с ней.

Затем Джеймс посмотрел на Денария, чье лицо исказилось выражением ужаса и шока, когда он посмотрел на разорванные останки безумной женщины.

“У-у тебя не было никаких причин...” - прошептал Денарий и замолчал. Больше нечего было сказать.

Джеймс оглянулся на дверь в церковь и взвел второй курок дробовика, поднимая его к плечу.

“Я же говорил тебе, что я нехороший человек”.

Дверь взорвалась.

28

Марлена закричала.

Мужчина стоял над ней, его грязное лицо было открыто над отвратительными почерневшими культями внутри его слюнявого рта. Его глаза были дикими и горели предвкушением и вожделением — без сомнения, как к ее сексу, так и к крови, подумала Марлена, — когда она поползла назад на ягодицах. У мужчины были расстегнуты штаны, и он боролся с пуговицами на своем длинном нижнем белье. Грязь прилипла к открытой ткани его нижнего белья, грязь, желтые и коричневые пятна расцвели в нездоровой пародии на искусство.

Тогда Мартин закричал, заставив Марлену дернуть головой вправо. Она увидела там своего сына, съежившегося у подножия лестницы, которая поднималась с этажа святилища к отвратительному черному кубу, который, казалось, служил чем-то вроде алтаря в этом безбожном молитвенном доме. Глаза Марлены защипало от новых слез, но не за себя, а за своего мальчика, испуганного и одинокого, хотя он был не более чем в десяти футах от нее.

“Мама!” - воскликнул он между рыданиями. “Мама, заставь его остановиться!”

Если человеческое сердце могло разорваться под тяжестью тоски по своему ребенку, то сердце Марлены могло бы тогда разорваться. Она чувствовала, как это пытается подавить само себя, смятение и страх ее сына, словно свинцовая гора, давят на саму ее душу.

Мужчина вытащил свой член. Казалось, Бог проявил краткость в Своем фаллическом распределении в тот день, когда вдохнул жизнь в монстра, стоящего сейчас перед ней, и за это, как она полагала, она должна быть благодарна. Там было недостаточно, чтобы причинить ей какой-либо значительный ущерб, даже в таком состоянии, как сейчас. Тем не менее, на самом деле она беспокоилась не о могучей маленькой мышке этого человека. Его лицо было искажено злобой, но глаза выдавали истинную глубину его порочности.

Каким бы путем ни шел этот человек в своей жизни, где-то на этом пути он обнаружил близость к своим самым низменным желаниям. Нет, это был не просто секс — это темное мясо, как он сказал за несколько мгновений до этого, — за которым охотился мужчина. Это была сила. Власть над другим, контроль над другой жизнью.

И он намеревался взять все под свой контроль сейчас.

“У меня никогда раньше не было черномазой сучки!” - взвыл мужчина, когда откуда-то снаружи донеслись отдаленные звуки стрельбы, крики и воющие вопли мерзостей сквозь тонкие стены. “У вас у всех есть урывки, достаточно большие, чтобы отобрать кочергу у настоящего мужчины?”

Марлена постоянно отползала от мужчины, но пока он говорил, ее спина и голова ударились обо что-то твердое позади нее, и она не могла отодвинуться дальше. Как только она добралась до препятствия — беглый взгляд сказал ей, что это был обсидиановый куб, — мужчина произнес эту последнюю фразу. Весь ее страх и ужас от того, что происходило с ней, с ее сыном, весь адреналин, несущийся по ее венам и заставляющий ее кожу покрываться рябью и раскачиваться, - все это, казалось, на мгновение затихло. Слова этого человека, какими бы жестокими и отвратительными они ни были, сумели задеть ее за живое, и теперь они начали щекотать. Абсурдный смех вырвался из ее горла, неконтролируемый, и сорвался с ее губ. Мужчина на мгновение остановился в трех шагах от нее, его искаженное злобой лицо сменилось растерянным изумлением.

С ее губ сорвался еще один смешок, еще более абсурдный, чем первый. Потом еще один. Они продолжали проскальзывать мимо ее горла и выходить изо рта, несмотря на усилия ее разума остановить их. Она не могла их остановить. Перед ней, даже сейчас, был развратный и злой мужчина, намеревавшийся причинить ей, возможно, худший вред, который мужчина может причинить женщине. Но, несмотря на это, она не могла перестать смеяться над ним. Был ли он действительно настолько невежествен, чтобы поверить, что анатомия между расами на самом деле различна? И даже если так, был ли он настолько бредовым, чтобы поверить, что жалкий маленький член, задыхающийся в его руке — увядающий, она видела, даже когда смеялась, — способен заполнить что-то большее, чем муравьиную нору?