В кабинете Киры Владимировны сидел рентгенолог Николай Алексеевич, за глаза Колька. Он был молод, носат и прогрессивен.

– Подумай сама: когда жили мамонты? – спросил Колька.

– В эпоху раннего плейстоцена, – ответила Кира Владимировна и включила в розетку электрический чайник.

– Правильно. А сейчас какой год?

– 1984-й после Рождества Христова.

– Правильно. А почему вымерли мамонты?

– Изменился климат. Изменилась флора. Им стало нечего есть. Очень просто.

– При чем тут твой инженер?

– Несоответствие индивида и окружающей среды. Ген обреченности.

– Это гипотеза, – возразил Колька.

– Ничего подобного. Недавно в Якутии в вечной мерзлоте нашли мамонтенка. Подробно обследовали и обнаружили этот ген: икс, игрек, зет, один к двум.

– Неужели ты думаешь, что от эпохи плейстоцена что-то сохранилось в наши дни?

– Папоротники, клопы и муравьи. Выжили те, кто приспособился.

– Интересно… – Колька почесал нос. – Муравьи работали, а клопы присосались.

Кира Владимировна выключила закипевший электрический чайник. Разлила чай по стаканам.

– А как ты собираешься его лечить? – спросил Колька.

– Приспособить индивид к окружающей среде.

– А если не приспособится? – спросил Колька.

– Значит, надо приспособить среду к индивиду. Пусть эмигрирует, пока не вымер.

– Он еврей?

– Нет, по-моему.

– Диссидент?

– Биологический диссидент.

В дверь постучали. Заглянул Алексей.

– Можно? – спросил он.

– Заходите, – отозвалась Кира Владимировна. – Хотите горячего чаю?

– Очень хочу, – признался Алексей. – Спасибо. У меня есть сушки. Я их все время грызу.

Алексей положил на стол пакет с сушками и сухарями.

Колька с интересом рассматривал Алексея.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Кира Владимировна.

– У меня радикулит, – соврал Алексей. – Ни согнуться, ни разогнуться.

– Вы с кем живете? – спросил Колька.

– С женой. А что? – насторожился Алексей.

– А дети у вас есть?

– Есть. Дочь.

– Ну вот видишь, размножается, – отметил Колька, глядя на Киру Владимировну.

– Садитесь, – пригласила Кира Владимировна.

Алексей присел к столу, начал пить чай, грея руки о стакан.

– Вы где работаете? – спросил Колька.

– Мы проектируем строительство.

– А вы конкретно чем занимаетесь?

– Я придумал автономные дома, без коммуникаций. Батареи от солнца. Можно построить Белые города.

– Я это где-то читала, кажется, у Алексея Толстого: голубые города.

– Алексей Толстой, между прочим, впервые выдумал лазерный луч. В повести «Гиперболоид инженера Гарина». Это был плод его фантазии. А сейчас этот луч незаменим в науке и медицине.

– Вас поддерживают? – спросил Колька.

– Нет. Мои Белые города никому не нужны. Только мне.

– А любовница у вас есть? – вдруг спросил Колька.

Алексей покраснел и приблизил лицо к стакану.

– Не смущайтесь, – сказала Кира Владимировна. – Это мы не запишем в историю болезни.

Алексей молчал, грыз сухарь.

– А она тянет вас из семьи? – спросил Колька.

– Нет, – ответил Алексей.

– Ее устраивает статус любовницы?

– Не думаю, – ответил Алексей.

– Сколько вы зарабатываете?

– Сто восемьдесят рублей.

– Вам хватает?

– Нет.

– А как вы выкручиваетесь?

– Жена работает.

– Все ясно, – сказал Колька.

– Я попрошу вас пригласить ко мне вашу жену, – сказала Кира Владимировна.

– Зачем? – испугался Алексей.

– Небольшая формальность, – успокоила Кира Владимировна и посмотрела на часы. – Если сможет, пусть подойдет в течение часа.

– А бюллетень дадите? – настороженно поинтересовался Алексей.

– Ну конечно.

– На неделю, – уточнил Алексей и показал на пальцах семь дней.

– Можно и больше.

– Больше не надо, – благородно отказался Коржиков. – У меня дела, которые за меня никто не сделает.

– Это наше с вами заблуждение, – вставил Колька. – Все сделают и без нас. Всех нас можно заменить и подменить другими.

– Другие – это уже другие. А мы – это мы, – не согласился Алексей и поднялся.

Он попрощался и вышел за дверь.

Кира Владимировна и Колька молчали какое-то время.

– Никакой обреченности в нем нет, – заключил Колька. – Для стовосьмидесятирублевого инженера он неплохо приспособился. Жена работает. Любовница терпит. Белые города – это комплекс непонятого гения.

– Материальная неудовлетворенность. Гиперсексуальность. Отсутствие творческой реализации. Не приспособится. Вымрет.

Кира Владимировна стала молча пить чай и так же, как Коржиков, грела руки о стакан.

Лена Коржикова, жена Алексея, обожала цветы, и ее квартира была похожа на зимний сад: цветы в горшках и горшочках, фикус в кадке и даже маленькая пальма с шерстяным стволом.

Сама Лена тоже походила на нежный цветок: бледная блондинка с тонкими руками и тихим голосом.

В данную минуту она сидела за машинкой и печатала одним пальцем. Диктовала себе:

– Условия квалификационного соответствия…

Дочь Наташа, пятнадцатилетняя девушка, слушала Челентано. Наташа любила мерить купальники и ходить в них под музыку. Может быть, она готовилась к конкурсу на фотомодель.

Наташа поет вместе с Челентано. У них вместе получается просто замечательно.

– Кайф, правда?

– Поди проверь жаркое, – предложила Лена.

– Щас. Представляешь, ко мне Ленка Харлампьева подходит и говорит: «Какое ты имеешь право любить Сорокина, если я уже его первая полюбила. Я его давно люблю». Я говорю: «Когда это ты успела его полюбить, если он в третьем классе уехал с родителями в Бельгию, а вернулся только в этом году?» А она мне: «Вот в третьем классе я его и полюбила». Представляешь? Идиотка.

– Все у тебя психи и идиоты, одна ты хорошая.

– Не знаю, хорошая я или нет, но все вокруг действительно психи ненормальные.

– По-моему, горит, – предположила Лена.

– А Сорокин мне сказал: «Исполнится восемнадцать лет – поженимся». Я с его родителями буду жить.

– У его мамаши шапочка из перьев. А папаша – вообще мордоворот, – прокомментировала Лена.

– Откуда ты знаешь?

– На классном собрании видела. Лысый. Нос, как клубника. Сорок лет, а выглядит на шестьдесят. Вон наш папочка – как мальчик.

– Ответственная работа делает ответственную внешность, – защищает Наташа своего будущего свекра.

Появляется Алексей:

– По-моему, чем-то пахнет.

– В духовке обед пропадает, – спокойно доложила Наташа.

Алексей отвешивает дочери подзатыльник. Она живо выходит на кухню. Он неодобрительно смотрит ей вслед.

– А я третью главу закончила печатать, – доложила Лена. – С семи утра сижу. Спина затекла.

– Напрасно ты эту главу перепечатала. Шеф сегодня все зарубил.

– Боже мой… Это не кончится никогда. Это какая-то прорва!

– Значит, так… Быстро одевайся и беги в поликлинику. Кабинет 24. На третьем этаже. Возьмешь мой бюллетень. На неделю.

– Ты болен?

– Да. Радикулит. Ни согнуться, ни разогнуться.

– По-моему, ты прекрасно сгибаешься и разгибаешься.

– Некогда. Беги быстрей. А то она уйдет.

– Ничего не понимаю: почему я должна идти к врачу, если ты болен?

– Так надо.

– Дом на мне. Студенты на мне. Твоя диссертация на мне. Так еще и твой радикулит на мне.

– Она сказала: в течение часа, а уже прошло сорок минут. Здесь еще ходу пятнадцать минут.

– Но у меня обед на огне.

– А эта корова на что?

– Это не корова, а девушка.

Лена набрасывает пальто. Уходит.

Появляется Наташа, в халате поверх купальника.

– Что ты получила по истории? – строго спросил Алексей.

– Ничего. Меня не спрашивали.

– А ну покажи дневник.

– Я его в школе забыла.

Алеша находит портфель. Достает оттуда дневник:

– Вот он.

Наташа опускает голову, нервно кусает губы. Рыдает. Входит Лена:

– Ну что, опять гражданская война?

– Заявляю официально: твоя дочь тупица и врунья!

Протягивает Лене дневник с двойкой.

– Что за манера унижать? – заступается Лена.

– Это не унижение, а объективная реальность. Чтобы выучить историю, не надо никаких специальных способностей. Надо только сесть и выучить. И больше ничего. А за вранье я не буду тебя бить. Я буду тебя убивать. Поняла?

Наташа рыдает во всю силу души и тела.

– Алексей… – пытается остановить Лена.

Коржиков всем корпусом оборачивается к жене, совершенно забыв о том, что ему ни согнуться, ни разогнуться.

– Вот к чему приводит твоя демократия! У них практика – ты освобождаешь ее от практики. Все должны таскать в библиотеке книги, а она не должна. Ей тяжело. Отдаешь ей свою дубленку, сама всю зиму ходишь в лыжной куртке. Все – пыль населения, а она звезда в тумане. Подожди, она начнет курить, а ты умиляться и говорить, что это патология одаренности.

– А ты держишь ее под плетью, как раба. Нарабатываешь в ней комплексы неполноценности.

Чувствуя поддержку одной из сторон, Наташа рыдает с упоением.

– Поди к себе в комнату, – распоряжается Лена. – Поди и подумай.

– «Поди и подумай», – передразнивает Алексей. – Английское воспитание. Англичанка. Взять бы сейчас ремень и высечь. Чтобы сесть не могла. Не хочет учиться из любви к знаниям, пусть учится из страха. Но учится! У нее же ни к чему нет никакого интереса. Никого не любит. Ничего не делает. И выражение лица, как у мизантропа.

– Алеша… – тихо, вкрадчиво окликает Лена.

– Ну что «Алеша»?

– Она же в тебя, – тихо, как по секрету, говорит Лена. – Что ты от нее хочешь?

– Я не хочу, чтобы она была в меня. Я себе не нравлюсь. Я себя терпеть не могу. Поразительно. Она взяла все худшее от тебя и все худшее от меня.

– А получилось замечательно.

– Вот и говори с тобой… Зачем тебя врачиха вызывала?

– Да ну ее! И кого набирают? Кого выпускают? Врач, называется…

– А в чем дело?

– Да ну… Идиотка законченная. Представляешь, сказала, что у тебя синдром мамонта и ты должен вымереть. Не умереть, а вымереть.

– А бюллетень дала?

Лена достает и протягивает Алеше синенький листок. Тот разглядывает.

– На две недели! Здорово! Значит, сегодня вечером я выезжаю на объект!

– На какой объект? Куда? – Лена вытаращивает и без того большие глаза.

– Не могу сказать. Это секретно. Военное строительство.

– Ты же штатский.

– Но я строитель.

– Ты же болен. У тебя бюллетень.

– Это не имеет значения: болен, здоров. Приказ есть приказ.

– А почему ты мне ничего раньше не сказал?

– А я раньше и сам не знал.

– Я дам тебе с собой копченую колбасу и консервы.

Лена лезет на антресоли. Достает чемодан.

На пол падает пыльный Дед Мороз.