Моему отцу

Аркадию Несторовичу Шуваеву,

Ветерану Великой Отечественной войны,

Гвардии старшему сержанту разведки

455 авиаполка Авиации дальнего действия

п о с в я щ а е т с я

Бой идет не ради славы,

Ради жизни на Земле.

А.Твардовский

Бомбардировщик тяжело плюхнулся на нелепо торчащие шасси и, переваливаясь с крыла на крыло и подпрыгивая, покатился по темному зеленому полю. Рассвет в этот теплый майский день 1944 года только-только начал вступать в свои права, но цвета в утренней полупрозрачной дымке уже проступили. На крыльях и киле самолета можно было различить красные звезды, а на фюзеляже белый номер 84.

ИЛ-41 медленно развернулся и направился в сторону опушки леса, где находились стояночные места, прикрытые маскировочной сеткой. Там его окружили механики и летчики, свободные от полетов. Оба мотора заглохли, и лопасти, сделав последние обороты, замерли. В нижней части стеклянного фонаря кабины штурмана открылся люк, высунулась лестница, и на землю спрыгнули два человека – младший лейтенант штурман Георгий, красивый, высокий, чернявый парень и старший сержант контролер-фотограф авиаразведки полка Аркадий – среднего роста, крепкий русый паренек. Кто-то из механиков приставил лестницу к зеленому фюзеляжу ИЛа, забрался на нее и помог командиру экипажа лейтенанту Володе Крылову открыть фонарь и выбраться из пилотской кабины.

– Аркадий, ты давай сразу с пленками в штаб дивизии, – быстро проговорил Георгий. – Командиру я сам доложу.

– А на чем, Гоша? – развел руки старший сержант, стягивая с головы пропотевший кожаный шлем с лингафоном и направляясь к нижней огневой точке самолета, переоборудованной под блок аэрофотосъемки. – На Виллисе я туда только к вечеру доберусь, а надо срочно!

Георгий на секунду замер, задумчиво посмотрел на вылезшего из самолета стрелка-радиста и задрал голову:

– Командир, надо бы Аркаше почтаря организовать до штаба дивизии. Сходишь к комэску, договоришься?

Володя уже спускался по лестнице, придерживая одной рукой болтающийся у колен планшет:

– Вот как договариваться, или устроить что – всегда я! Сами не пробовали, экипаж?

– Ну, ты же командир! – резонно заметил контролер-фотограф, поставил на траву кассеты с бесценной пленкой и стал стягивать парашют.

– Черт с вами, ждите в столовке! Пойду договорюсь вам насчет помела.

Командир скинул с себя трапецию с парашютом, которую принял механик Елисеич, пожилой хромой мужик в промасленной спецовке. Сняв шлем, Крылов устало побежал в сторону штабной землянки. Аркадий дождался, пока штурман снимет с себя парашют, подобрал кассеты, которые вынул из фотоаппаратов, и оба бомбера направились к столовке полевого аэродрома. У самолета остались лишь механики и стрелок-радист. Он в раздумьях стоял у хвоста самолета, разглядывая рваные дыры в стабилизаторах. Сзади к нему подошел Елисеич и, вытирая руки ветошью, слегка толкнул в плечо:

– Не дрейфь, авиация! Дыры запломбируем, будет как новенький.

Радист хмуро посмотрел на механика, потом опять перевел взгляд на самолет:

– Замерз я, Елисеич, там на высоте сквозняк был.

– Сквозняк? – не понял техник.

– Проверь ШКАС2, что-то он взбрыкивает у меня… Сразу и не попадешь…

– Проверим, Леша, обязательно проверим, ты не сомневайся! А УБТ3 так и не хочешь поставить, а?

– Нет, – коротко ответил стрелок-радист.

– Хорошо, хорошо. А, что – никак прицепился кто? Я-то подумал зенитки вас… – насторожился Елисеич.

– Прицепился… – пробормотал радист и отдал механику свою парашютную сбрую.

Елисеич несколько минут стоял неподвижно и смотрел вслед удаляющемуся Алексею, удивляясь про себя грустному настрою всегда такого веселого радиста. Потом он повнимательнее присмотрелся к парашюту, который держал в руках. Одна из лямок трапеции была почти полностью перерублена. «Калибр 7,92, мессер», – машинально и со знанием дела отметил механик. Он приставил к фюзеляжу лестницу и подобрался к прозрачной башенке воздушного стрелка. Так и есть – одна стеклянная секция была продырявлена пулями. Теперь и ему передалось философское настроение стрелка-радиста.

«А командир почему ничего не сказал? И эти хороши, Гоша с Аркашкой – молча смылись!»

Он наклонился и крикнул возившемуся под крылом технику:

– Эй, Гена, тут парашют подштопать надо!.. И это, краску приготовь, похоже, они мессера завалили.

Гоша и Аркадий примостились на скамеечке снаружи землянки, где располагалась столовая. Штурман дымил папиросой, а некурящий контролер-фотограф отломил немного лендлизовского шоколада и с удовольствием покусывал его. Оба сидели с закрытыми глазами и заново переживали весь ночной полет.

«Зависнув» над целью и сбросив по команде штурмана основной фугас, командир не стал уходить с прямой, а выровнял машину и прокричал в лингафон:

– Аркадий, курс!

В эти несколько десятков секунд бомбардировщиком фактически командовал контролер-фотограф. По его команде штурман одну за другой сбросил четыре ФотАБа4, которые загорались ярчайшими солнцами посреди пронизанной трассерами и разрывами зенитных снарядов ночи. Пока эти «люстры» вспыхивали, Аркадий следил за аппаратурой, снимавшей в автоматическом режиме. Он не был постоянным членом экипажа бомбардировщика, а только приписан к нему. Положа руку на сердце, он мог бы не летать с экипажем, ведь боевые вылеты не были ему никем предписаны. Но после одного случая отказа фотоаппаратуры, он предпочитал лично следить за капризной, сложной техникой и часто совершал полеты вместе с экипажем.

Вот и сегодня, когда другие отбомбились и стали отворачивать, бомбер № 84, встав на боевой курс, сбросил ФотАБы и начал съемку. Тем самым он фактически подставил себя под огонь пришедших в себя зенитчиков противника. Немцы прекрасно знали, что такое ФотАБы и как их сбрасывают, поэтому, после третьей вспышки в ночном небе, уверенно могли вычислить примерное положение русского самолета. Не случайно экипаж уже два раза сбивали: под Мозелем и недавно, во время дальнего рейда на Свинемюнде – ракетный центр Третьего Рейха. Слава Богу, оба раза все успешно покинули самолет и добрались потом до своих. Не без приключений, но об этом как-нибудь в следующий раз.

– Командир, снято! – прокричал в лингафон Аркадий, стараясь перекрыть гул моторов и грохот канонады.

Лейтенант только этого и ждал – сразу заложил такой вираж, уходя с простреливаемого маршрута, что крылья завибрировали, а движки завыли натужнее. ИЛу удалось соскочить с линии огня, набрать высоту и спрятаться в редких облаках, но при подлете к линии фронта случилось необычное. В предрассветных сумерках мимо них встречным курсом пролетел одинокий Мессершмитт Ме 410. Откуда взялся этот двухмоторный тяжелый истребитель один и почти над линией фронта, непонятно. Но он, гад, заметил звено бомбардировщиков и стал разворачиваться, чтобы зайти кому-нибудь в хвост. Фашистский летчик справедливо рассудил, что возвращающееся с задания звено русских бомберов легкая добыча: идет на пределе топлива, и пилоты не могут себе позволить маневрировать. И потом – какое тут маневрирование, если разница в скорости составляет почти 100 километров в час! Единственное, что сделали летчики, это выполнили маневр «разбегаемся» и пошли каждый своим курсом. Жестокая, но единственно верная тактика, позволяющая сохранить большую часть машин.

Текст предоставлен ООО «Литрес».