– А вас в чем-то обвиняли, Полин, в детстве, когда вы совсем маленькой были? – психолог писала что-то в блокноте простым карандашом.

– Да, постоянно. Я правда не понимала в чем была виноватой перед ней. Однажды подошла просто к креслу, где она сидела перед телевизором, что-то спросить, она разоралась и влепила мне пощечину. Вот по левой стороне ударила, – Полина приложила ладонь к щеке. – Я расплакалась, отошла от нее и подумала, что вот было бы здорово больше никогда не общаться с ней.

– А сколько вам тогда было лет, помните?

– Лет семь-восемь. Я точно в школу ходила. Потому что после того, как она влепила мне по лицу, я развернулась и пошла в свою комнату, села за тетрадки. Подумала, что если буду изображать из себя прилежную ученицу, то может она успокоится? – Полина начала всхлипывать.

– Полина, можно я возьму вас за руку? – Тихо спросила Дина. Полина протянула сама ладонь и вложила ее в мягкие руки психолога. Рыдания бились в груди. Она выглядела очень подавленной. – Полина, я очень вам сочувствую и понимаю как вам было тяжело. Это слишком для любого человека и подавно для ребенка. Держите меня за руку столько, сколько вам нужно. Мы продолжим тогда, когда вы будете готовы.

Полина плакала, закрыв глаза. Синяя тушь тонкими струйками стекала с ресниц. Губы ее стали ватными, она пыталась что-то сказать, но не получалось. Наконец она немного успокоилась, высвободила руку из ладоней Дины Алексеевны и вытерла лицо салфетками, которые стояли на столике возле дивана.

– Продолжим. Я никому про это не рассказывала раньше. Мне очень больно. Но я понимаю, что здесь ключ к моим вопросам.

– Я слушаю вас, Полина, очень внимательно. Мы можем прерваться в любой момент, если вы посчитаете, что вам нужна пауза. – Сказала психолог.

После того как ушел папа, мать не стала спокойнее. Как-то я подслушала ее разговор с подружкой у нас в кухне. Она жаловалась, что ей трудно без мужчины, а вот где его взять только не знает. Подружка ей какие-то советы давала и обещала поискать в своем окружении свободных мужчин. Фу, это звучит как сводничество, откровенно говоря. Меня передергивает. Я понимаю сейчас, что она настолько была сама себе неинтересна, что боялась остаться одной, наедине с собой. В итоге к нам в квартиру стали наведываться какие-то женихи, не знаю где она их добывала. Но каждый был омерзительнее предыдущего. Один мне все эти яйца шоколадные таскал с сюрпризом… Он был огромный как горилла. Однажды вечером, когда я вышла из своей комнаты, чтобы пойти в кухню, обнаружила его разгуливающего в семейках в нашем коридоре. Мне стало настолько стыдно и страшно, что я моментально вернулась назад и не пошла даже за водой, или за едой, за чем я туда собиралась…

В глазах Полины снова начали собираться слезы. Дина видела насколько тяжело девушке вспоминать свое детство и маминых кавалеров на фоне утраты отца. Но вот Полина справилась с эмоциями и продолжила говорить. Рассказывала она быстро, словно боялась, что если остановится, то уже не сможет продолжать. Отчаянные признания, которые возможно больше никто и не услышит.

– Понимаете, для меня до сих пор это дико! Как можно приводить какого-то чужого мужика в свой дом и тут же оставлять его ночевать, когда у тебя ребенок твой в соседней комнате. В разуме ребенок, который может задавать вопросы, он имеет на это право. Но я не делала этого. Я знала заранее, что ничего вразумительного она мне не ответит, а только лишь начнет таращить глаза и орать, причем бессвязно. Лет с десяти я начала ждать того, что как только еще чуть-чуть подрасту, то сразу же куда-то уеду жить в другое место, чтобы только не с ней. Вы знаете, Дина, мне отчий дом до сих пор в кошмар снится. Правда. Если я понервничаю сильно даже вот по поводу работы, или из-за отношений с Мишей, то мне сразу снится эта квартира, где я росла.

– А что это за сны, Полина. Хотите поговорить о них? – Деликатно уточнила Дина.

Полина сказала, что сны о той квартире – это ее личный ад. И когда все умрут, они попадут куда-то там в свои персональные котлы, а конкретно она – в родительский дом. Бывает, сказала Полина, что эту квартиру во сне затапливало волной. Будто Москва-река вышла из берегов и волной выбило все окна, квартира погружалась в воду. А в материнской комнате была она и отчим Полины – официальный второй мамин муж, за которого та вышла, когда Полине было 12 лет. Еще во сне Полина оказывалась в этой квартире после того, как наяву ей кто-то пытался навязать свою волю, убедить в чем-то или запретить. Иногда в этой квартире ползали огромные змеи и пауки. На вопрос Дины Алексеевны о том, какие она эмоции испытывает когда видит сны о той квартире, Полина отвечала: бесконечный ужас, безысходность, беспомощность, страх, ненависть, отчаяние, желание убежать, спрятаться. Девушка сказала, что всегда после таких снов просыпается в слезах и долго не может успокоиться.

Когда наконец-то мать встретила “свою любовь” – нынешнего моего отчима дядю Эдика, то она на время успокоилась. И они с полгода где-то играли в образцовую семью. Но я уже тогда была достаточно подросшей, мне было 12, и быстро поняла, что эта идиллия долго не продлится. Мать всегда после ухода моего папы обвиняла его в том, что он пил и из-за этого семья развалилась. Сама она не любила раньше алкоголь. Но потом все изменилось. А дядя Эдик на каждое свидание к нам домой приходил с бутылкой водки. Мать радостно суетилась вокруг стола, разносолы готовила. Вот он выпьет рюмку, другую, закусит, разомлеет и начинает разглагольствовать о чем-то там. Я не знаю о чем они говорили. Старалась поменьше в такие моменты дома бывать – уходила гулять с подружками, мне противно было на это смотреть.

– А с вами он контактировал, Полина? Дядя Эдик.

– Да, подлизывался, шоколадки таскал. Пытался о чем-то поговорить. Ну о чем может пьяный незнакомый мужик говорить с девочкой–подростком? О чем? О географии, о группе “Продиджи”, о плеере “Сони”? Я не хотела ни о чем с ним говорить, брезгую пьяными рожами. Мать причем уже тогда начинала губы дуть, если я не шла на контакт. Ей, Дина, надо было срочно новую идеальную семью! – Полина нервно засмеялась и хлопнула ладонью по столику. – А я ломала сценарий! Нежеланный ребенок от прошлого брака с мужчиной, которого она не любила. Не может такой ребенок быть частью новой идеальной семьи, понимаете? – В глазах девушки блестели слезы гнева. Она замолчала на пару минут. Дина не отрывала от нее глаз, смотрела ласково и с сочувствием.

Потом Полина продолжила и рассказала о том, что ее пророчество в итоге сбылось. Семейная идиллия продлилась недолго. Трезвым дядю Эдика она не видела у них дома никогда. Он начал говорить все громче и увереннее, когда они закрывались с матерью в ее комнате, сидя за накрытым столом, и в выступлениях его уже слышались какие-то истеричные нотки. Мать оправдывалась, потом сама повышала голос. И несколько раз дядя Эдик пулей вылетал из их квартиры, едва успев обуться. Мать рыдала в комнате. Полина говорила, что это ее совсем не трогало. Она знала лишь одно, что после таких сцен ей следует сводить общение с матерью к минимуму. Но даже так она все равно получит свою порцию воплей, потому что родительнице необходимо было выместить на ком-то свой гнев. “Она до сих пор ведет себя как ребенок”. Чуть что в слезы, в позу, в драму, у нее все виноваты, она может раскидать вещи, опрокинуть тарелку… “Это все отвратительно. И я так не хочу сама делать. Но стала ловить себя на мысли, что у меня есть порыв что-то рушить, когда Миша не делает так, как хочу я”.