— Да ладно тебе. Егор-то при чём? Никто Валентину твоему насильно самогон в рот не лил.
— Все они там из одного теста! Хочешь — договаривайся, я лучше сама вилами помашу!
Прасковья махнула на сестру рукой, воткнула вилы в землю и двинулась в сторону дома, где жил Егор.
— Егор! Егор, открой!
Прасковья долго грохотала кулаком в за́пертые ворота, а когда собралась уже уходить, услышала, как заскрипела дверь в се́нках1, по настланным доскам во дворе прошлёпали босые ноги, и в проеме калитки возникла всклокоченная Ирина.
— Чего тебе?
— Егор дома?
— Спит Егор. А ты чего по чужим мужикам шляешься? — усмехнулась Ирина.
— Работа, скажи, есть. Пусть зайдет на́ поле, как проспится.
На поле Прасковья вернулась злющая, яростно принялась втыкать вилы в мягкую землю, копая сразу по два куста.
— Ты чего это? — Удивилась Ольга. — Собака бешеная у Егора тебя покусала?
— Да и правда, что собака бешеная. Шалава эта у него трётся. Всю ночь гудели похоже. Вышла, как ведьма, косматая. Тянет сивухой — на другом конце улицы слыхать. «Чего по чужим мужикам шляешься» — передразнила Прасковья писклявым голосом Ирину.
— Ох, батюшки, — вздохнула Ольга, опёршись на вилы. — А дитё опять дома одно. Ой, бедный парень, ни отца, ни матери..
И осеклась под тяжёлым прасковьиным взглядом.
К вечеру сил не было не то что копать, даже собирать тяжёлые обсушенные картофелины в вёдра.
— Всё, шабаш! Скотине готовить пора. — Скомандовала Ольга. — Ты гляди-ко, очнулся, болезный.
С дальнего конца поля к ним приближался Егор. Порядком помятый, обросший щетиной, хмурый, но трезвый.
— Чего хотели, бабоньки?
— По роже твоей соскучились. — Ольга раздраженно похватала вилы и направилась к дому.
— Да погоди ты. — Махнула на Ольгу Прасковья. — Егор, картошку надо выкопать. Не одолеем мы её, окаянную. Ну и мешки перевезти в подпол помочь. Бутылку поставлю, сделаешь?
— Шутишь, Прасковья Ивановна? Трактор-то мне бутылкой заправлять прикажешь? Денег возьму. 500 за сотку.
— Сколько? — Брови Прасковьи подпрыгнули вверх. — Откуда ж, ирод, я тебе столько деньжищ-то возьму!
Егор хмыкнул, отбросил докуренную сигарету и притянул к себе Прасковью.
— Можешь и не деньгами отдать. Ты баба ладная, по ласке, поди, тоже соскучилась. А я ж тебе и не откажу.
Прасковья с силой его оттолкнула:
— Пошел ты, кобель проклятый. Иринку меси свою, а ко мне не лезь!
— Так я и Иринку могу. Она тоже баба справная. Ну думай, Прасковья Ивановна. На неделе уже дожди обещают.
Подмигнул Прасковье похабно, сплюнул и пошёл к дому.
Ночью Прасковья долго ворочалась без сна, стараясь не разбудить спящую рядом Анютку. Трактор председатель не даст, все на колхозных полях. Отгулы — и те на коленях выпрашивала. А без картошки им зимой — смерть!
В конце концов тихонько оделась, осторожно прикрыла дверь и, пробираясь в тени палисадников, направилась к дому Егора.
Дожди зарядили к концу недели. С прохудившейся крыши набегало за день по три таза. Митрич слёг в больницу, ремонт обещанный так и не сделал. Пришлось снова Прасковье тёмной ночью пробираться к Егору на поклон.
А там то кран потечёт, то двери с петель слетят, то в стайке пол провалится.
Ольга всё чаще с подозрением поглядывала на сестру.
— Что-то зачастил к нам Егор. Ты у Пузанихи весь самогон, наверное, уже скупила?
Прасковья молчала.
— Чего глаза прячешь? Ну-ка на меня смотри! Есть у тебя чего с ним?
— Ну а если и есть? — Вскинувшись, бросила в лицо сестре Прасковья. — Тебе-то что? Ты мне не мать, сама разберусь!
Ольга рухнула на грузный табурет и всплеснула руками.
— Ой, дура! Ну и дура!
Бегала Прасковья теперь к Егору почти каждую ночь. Щёки ввалились, глаза светили лихорадочным блеском из очерченных тёмными кругами глубоких глазниц.
Ольга, вздыхая смотрела, как та ушивает каждую неделю одежду, качала головой, но больше ничего не говорила.
Зима подобралась незаметно. Намела колючего снега, замела редкие тропки, натоптанные десятками усталых ног. Солнце, еле показавшись над горизонтом, замертво падало без сил обратно, оставляя людей с тоскливой темноте.
Выходя с фермы, Прасковья не сразу заметила в темноте щуплую фигурку.
— Ох, бабоньки, темень-то какая, жуть! Ты, Пашка, дорогу нам подсветишь, поди? Вон глаза-то как горят! — звонким визгливым голосом подначивала Прасковью толстая Пузаниха.
Фигурка метнулась из темноты, налетела на Прасковью, как коршун:
— Ах ты, паскуда! Мало тебе Кольки было, ты и этого мужика увести у меня решила! Ах ты, б. дь, — верещала Ирина, таская Прасковью за́ волосы прямо перед толпой доярок. — Я тебе покажу, как под чужих мужиков ложиться!
Оторопевшая сначала Прасковья начала бить, не глядя, по всему, до чего доставали руки. Бабы с трудом растащили сцепившихся женщин.
Ирина сбежала обратно в темноту и метель, поминутно оборачиваясь и выкрикивая ругательства.
Прасковья тяжело отдышалась, обвела глазами притихших баб и кинулась со всех ног к дому.
Вечером в доме было тихо. Санька усадил ребятню за книги, Ванятка, младший, терпеливо чертил каракули на листках старых тетрадок, Ольга растопила печь и месила тесто.
Прасковья молча сидела на колченогом табурете и невидящим взглядом утопала в пляшущем огне. Вспоминался ей Колька, недолгая с ним семейная жизнь, букетики полевых цветов. Сгорали воспоминания в жаркой печи, коптились и чернели, растворяясь с каждым отсчётом настенных ходиков.
В сенях громко забухало, шумно сморкнулось, и в избу вошел председатель, принеся с мороза облако холодного пара.
— Вечер добрый, бабоньки. Можно ли?
— Проходи, Иван Степаныч. — Ольга обмахнула табурет и пододвинула его ближе к председателю. Тот нерешительно помялся на пороге, кряхтя, выудил ноги из огромных валенок и уселся напротив Прасковьи.
— Ну, как вы тут справляйтесь-то?
— Да ничего, живем, слава Богу, — отозвалась Ольга.
— Тут, бабоньки, дело такое… Не выделил район вам пока дотацию на дом. Придётся ещё потерпеть.
— Ну что ж делать, потерпим.
Повисло неловкое молчание, председатель прокашлялся, смял шапку.
— Ну пойду я, бабоньки.
Ещё потоптался и наконец решился.
— Пошептаться бы мне с тобой, Паша.
— Да говори уж, чего там, — глухо прошептала Прасковья.
— Да бабы тут судачат, — завел председатель, смущённо оглянувшись на Ольгу. — Ты бы не связывалась с Егором-то, сама знаешь, ненадёжный мужичонка, обидит тебя. А ты и так уже горя хлебнула через край…
Прасковья, не дослушав, приподнялась с табурета, уставилась на председателя недобрыми глазами и, приблизившись к нему вплотную, больно ткнула пальцем в грудь.
— А ты чего это, Иван Степаныч, забеспокоился вдруг. Как дом мне поставить — так потерпи́те, а как бабьи сплетни собирать — так пожалста! А? Или хочешь чего? А что, баба молодая, одинокая, никому не откажет, да!? Так у тебя жена вроде есть, кобель старый! Или мне ей рассказать, как ты тут вьёшься?!
Прасковья сорвалась на крик, ребятня испуганно столпилась в дверном проёме, а Ольга охнув, прижала ладони к щекам:
— Паша! Паш! Опомнись! Ты что такое несёшь-то!
Председатель крякнул от неожиданности, задом попятился к выходу и, на ходу пихая ноги в валенки, выбежал, громко хлопнув дверью.
Прасковья обвела взглядом притихших домочадцев, схватила платок, шубу и вылетела вслед за председателем.
На крыльце долго вдыхала морозный воздух, пыталась унять дрожь в коленях и коло́тящееся сердце. В конце концов медленно двинулась в сторону егорова дома.
Кожа на спине Егора была тонкой-тонкой, усеянной конопушками и редкими волосинками. Прасковья нежно вела пальцем по торчащим рёбрам и лопаткам.
