Как попал во время очередного дежурства вместе с охраняемым торговым центром в неведомый мир с втрое меньшей силой тяжести и полуторной плотностью воздуха. И как чудом выжил при первой встрече с занесенным сюда подобно мне и размножившимся доисторическим зверьем. Как столкнулся с удивительными людьми, принятыми сначала за мифических эльфов, а оказавшихся просто сильно изменившимися в новых условиях за два тысячелетия потомками древних евреев. А потом и с потомками других народов. И, в качестве своеобразного десерта к этому диковинному сэндвичу — настоящие нацисты на паровых дирижаблях, занесенные сюда недоброй осенью сорок четвертого года.
Вспомнил плен, невероятный побег и организацию общего сопротивления фашистской гадине. Первые победы над ранее недосягаемыми воздушными машинами, ответные шаги противника, рост наших потерь и безумное решение бить прямо по логову врага с помощью трофейного дирижабля. И тот, последний, полет...
...Покрытый десятками пробоин от снарядов так неудачно подвернувшихся на пути "Эрликонов" воздушный гигант рухнул, не дотянув километра три до внешнего периметра Метрополии. Выжившие члены экипажа организовали оборону, желая подороже продать свои жизни. А куда деваться? В плену ничего хорошего не светит, особенно учитывая только что разбомбленные предприятия стратегического значения. Я, неудачно ударившись левым локтем при не больно-то мягком приземлении, возглавил группу, оборонявшую правый борт изрядно помятой гондолы. Свой карабин отдал кому-то из техников — все равно одной рукой нормально стрелять из него не смог бы.
Немцы подтянулись довольно быстро, но сразу атаковать не стали, предложив через громкоговорители сдаться в плен. Желающих не нашлось и тогда фигурки в ненавистной серой форме засуетились за ближайшими естественными укрытиями, начав штурм. Мы ответили слабо скоординированной стрельбой из карабинов и дирижабельных "противодраконьих" картечниц. Враги залегли и начали неторопливый обстрел из чего-то тяжелого, похожего на минометы. Над нами, в остатках оболочки, раздались мощные взрывы, на головы посыпался всякий мусор. Все остававшиеся в живых члены экипажа попрятались внутри металлических помещений бывшей гондолы, дававших хоть какую-то защиту от визжащих вокруг осколков. Я тоже, забежав в спальный отсек, влез, рядом с другими бойцами, под откидную стальную койку, которая при следующем разрыве и стукнула меня по башке, сорвавшись, видимо, с креплений. На этом воспоминания обрывались...
Так что, надо полагать, нас не добили на месте, а взяли и плен. Не уверен, что я рад именно такому исходу. Вряд ли они меня сейчас лечат ради любви к ближнему или в память о принятых некогда на Земле конвенциях. Скорее, подлечив, захотят выпытать побольше подробностей о наших планах и новом снаряжении, ну и рассчитаться за чувствительную атаку, само собой. Боюсь, ни та, ни другая процедура мне особо не понравятся!
Размышления прервала лощеная рожа в белой шапочке, выплывшая из тумана периферийного зрения и нависшая прямо надо мной. Рожа, судя по антуражу и внимательному осмотру, которому ее обладатель подверг меня, принадлежала местному медработнику. Видимо, результаты осмотра ее вполне удовлетворили, так как, вдоволь насмотревшись и наслушавшись в традиционный старомодный стетоскоп, бросила на столь знакомом языке немецких осин еще кому-то, остающемуся пока невидимым мне: "Хорошо! Продолжайте соблюдать режим!" и испарилась, не попрощавшись. Впрочем, при появлении она не здоровалась, так что все логично.
Тем временем, в поле зрения появился новый персонаж. Густо заросшее бородой лицо и маленькие злые глаза. Если предыдущим посетителем был врач, то теперь, по логике вещей, ожидалась вроде как медсестра, однако склонившийся над кроватью бородач мало соответствовал моим представлениям о внешнем облике представительниц этой профессии. Тем не менее, именно он, увы, и оказался заботящейся обо мне сиделкой. Поднеся к моим губам нечто вроде маленького чайничка, бородач произнес по-русски с сильным и странным, но слегка знакомым акцентом:
- Випей, Валентин! Ньядо!
Автоматически присосавшись к носику чайничка, откуда потекла довольно приятная на вкус жидкость, стал лениво размышлять на тему: почему санитар, или кто он там, назвал меня Валентином, если я на самом деле Валерий? А точно ли я Валерий? Ничего не напутал после удара по голове? Да вроде нет...
Промочив горло, почувствовал себя в силах попытаться что-то сказать. Например, осведомиться: где я? Хотя ответ вроде как очевиден. Тогда лучше поинтересуюсь, почему он меня назвал чужим именем? Только дипломатично, а то вдруг обидится:
- Отку...да ты знаешь, как... меня зо...вут? — с трудом прохрипел я, слегка переоценив свои возможность по ведению разговора.
- Отсьюда! - неожиданно охотно ответил бородач и, протянув куда-то руку, продемонстрировал прямоугольную металлическую пластинку с выгравированной надписью. Такие "смертные медальоны", носимые на цепочке на шее, по моему же собственному предложению были изготовлены для всех бойцов, отправлявшихся и опаснейший рейд. Но на этом вместо "Валерий Кожевников" было выгравировано "Валентин Дроздов". Это же не мой! Я чуть было не поделился открытием вслух, но вовремя спохватился. Потому что кажется понял, как это могло произойти. Когда я потерял сознание, кто-то из бойцов подменил мне медальон, сняв другой с убитого товарища. Понимали, что в плену мне придется похуже, чем остальным и попытались запутать врага. Если это так, то стоит поддерживать легенду.
Я помнил Валю Дроздова. Это один из кочегаров из машинного отделения. Я же их всех инструктировал. Хороший парень! Был, судя по тому, что его медальон оказался на мне. Но почему другие выжившие не "сдали" меня? Все такие стойкие? Или просто, кроме меня, никто не выжил в том бою?. Размышляя об этих невеселых вещах, провалился в спасительный сон...
Так прошло несколько дней. Точнее даже затрудняюсь сказать. Может пять-шесть, а может - и все десять. Большую часть этого времени я отсыпался. В перерывах гном, оказавшийся "медсестрой", кормил и поил меня, а также делал перевязки нескольких осколочных, видимо, ранений. Разговаривать, кроме как по непосредственно касающимся лечения вопросам, бородатая морда отказывалась наотрез. Ночью дежурного санитара менял точно такой же гном, поначалу казалось даже, что брат-близнец. Но через некоторое время я стал их различать. У "дневного" нос был покрупнее, с красноватыми прыщиками, а борода — посветлее и погуще. А у "ночного" из ушей торчали могучие пучки волос. Кроме того, у "ночного" был совсем уж жуткий акцент.
Дважды в день заходил доктор Шульц — та самая лощеная рожа. Молча осматривал и уходил, иногда давая указания санитарам. Со мной говорить не пытался. Я с ним тоже — судя по всему, доктор по-русски не понимал, а на немецкий перейти было нельзя, чтобы не выйти за рамки "легенды". Откуда простой кочегар мог знать язык противника?
Вскоре меня заставили встать с постели и делать регулярные разминки и лечебную гимнастику. Выполнял я все это, что называется, добровольно-принудительно. С одной стороны хотелось поскорее прийти в норму, но с другой понимал, что сразу после этого окрепшим пленником займутся по-настоящему. И уже совсем не врачи. А даже, как бы, наоборот... Однако моим мнением насчет интенсивности лечебных процедур никто не интересовался. С истинно немецкой пунктуальностью гномы выполняли все предписания лощеного доктора. Даром, что сами далеко не арийцы. Сказано четыре раза в день вставать для разминки — изволь подчиняться, нравится тебе это или нет.
Но доктор свое дело знал туго. С каждым днем я чувствовал себя заметно лучше. Хотя, насколько удалось понять, и повреждения оказались не столь уж и серьезные. Контузия и легкое сотрясение мозга, скорее всего. А также пара десятков ушибов и неглубоких резаных ран. До свадьбы заживет...
