Вся накопленная ярость была выпущена в одном убийственном порыве. Целую ночь беременная женщина бегала из комнаты в комнату, кричала и безуспешно пыталась добраться до открытого окна, чтобы позвать на помощь. Когда муж настигал её, она обхватывала живот обеими руками и терпела побои. Затем мужчина успокоился. Он пошёл спать, а жена валялась на кухне с разбитым лицом. Услышав его храп, она поднялась на колени и на цыпочках вышла из квартиры. В одной ночнушке женщина похромала в сторону восходящего солнца, где находилась больница.

На полпути её подхватил милицейский «Уазик» и повёз в травматологию. Попытки допроса не увенчались успехом: женщина отвечала коротко и невнятно, в словах чувствовалась паника. Чем дольше они ехали в машине, тем страшнее были картины, списанные с реальности и дорисованные её воображением: женщине чудилось, что муж бил не её, а их новорождённую дочь. В одной из сцен жена лежала на полу перед кухней, будто парализованная, в то время как здоровый садист избивал грудного ребёнка на кухонном столе. Мать видела, как лицо плачущей девочки покрывалось синяками, как пухлые губки рвались и из них брызгала кровь, а когда муж швырял дочь на пол, она слышала хруст маленьких рёбер.

Галлюцинации сломили женщину. В кабинете у врача она захлёбывалась в слезах и чуть ли не теряла сознание. Всё было как в тумане. Она не слышала, как врач диагностировал перелом носа и вывих левой ноги, однако два слова донеслись до неё чётко: «Надо рожать».

— Что, что вы сказали?

— Я говорю, рожать надо, Наталья Максимовна, — подтвердил доктор.

— А ребёнок… что будет с ним? Я ведь ещё на седьмом месяце…

— Да не переживайте вы, здесь знаете сколько семимесячных рождаются! Так что вы уж погостите у нас пару дней, а потом можете и домой возвращаться.

Женщина действительно ожила, вплоть до того, что по дороге к своей койке она уже почувствовала лёгкие схватки.

Через пять часов родился ребёнок. Это был мальчик. Мальчик с пухлыми щеками, которого когда-то хотел муж. После тщательного осмотра врач не обнаружил ни единого изъяна у новорожденного, и мать вздохнула с облегчением. Оставалась одна проблема: как назвать малыша? В мирные времена супружества родители решили разделить эту задачу между собой: муж должен был придумать имя мальчику, а жена — девочке. Но теперь, когда супруг потерял право на отцовство, нужно было думать самой. Тогда мать пошла на хитрость: она назвала сына «Викентий», но всегда ласково сокращала это имя как «Вика».

На следующий день пришли милиционеры. Те самые, которые подобрали её, идущую по улице с окровавленным лицом. На этот раз допрос прошёл удачнее: женщина описала акт домашнего насилия в мельчайших подробностях. Новоиспечённая мать подошла к этому вопросу серьёзно — никакого волнения, никаких слёз. Оно и понятно, ведь задетое женское самолюбие пересилил материнский инстинкт. Женщина знала, что её муж опасен, а значит, от него следует избавляться. Выйдя из больницы, она завела уголовное дело, тем самым заставив мужчину подписать документы о разводе и отказе от отцовства. Он не сопротивлялся, даже отказался от имущества, уволился с работы и уехал куда-то на Украину.

Надо сказать, что с ролью матери Наталья Максимовна справилась почти безупречно. Я говорю «почти», потому что навязчивая идея о розовощёкой девочке всё ещё не давала ей покоя. К счастью, проявлялась эта идея только в мелочах. Например, многие горожане удивились, когда заметили косынку на голове маленького Викентия. Ещё больший эффект вызвала его щегольская коляска с бантиками по бокам и розовой подушкой. В некотором смысле у Натальи Максимовной был повод для гордости: ведь такой роскошью не обладала ни одна девочка в Унгенах.

Мать, конечно же, безумно любила своего сына, но с каждым днём ей становилось всё труднее разглядеть нежность и утончённость в этом смуглом, тёмноглазом пацанёнке. Поэтому, когда малыш подрос, Наталья Максимовна отбросила идею феминизации сына. Теперь женщина решила вырастить юного гения или, по крайней мере, будущего интеллектуала. Викентий сам себе читал сказки перед сном, практически не общался с «плохими ребятами» во дворе и любил одну маму. А когда мальчик пошёл в школу (где русский язык преподавала Наталья Максимовна), у него не было друзей. Ни одного. Только книги.

Несмотря на свою непопулярность, Викентий получил больше прозвищ, чем кто-либо из одноклассников. Сначала мальчика звали просто «Вика»; в десять лет он стал «Краснозубым» (один из клыков окрасился в лёгкий розовый цвет из-за неудачного использования резорцина советскими дантистами); а в семнадцать — «Кривоносовым». Последнее прозвище Викентий, можно сказать, унаследовал от матери, которую по возвращении из декретного отпуска ученики дразнили именно так. Для женщины перекошенный нос был напоминанием о муже, а для её сына — объектом гордости.

Но не будем забегать вперёд и продолжим повествование с момента, когда Краснозубый после многих лет одиночества наконец-то ощутил значимость живого общения. Викентий был тогда в девятом классе и готовился к экзаменам. Книги больше не спасали его, а параллельные реальности, описанные в романах, больше не отвлекали от одиночества. Мальчик пытался влиться в коллектив, но ситуация только усугубилась — теперь сына кривоносой училки открыто ненавидели. Всеобщая неприязнь приняла форму откровенной травли. Её зачинщиком стал низкорослый парень по фамилии Пчелоед.

Этот юноша был воплощением колхозного Наполеона. В чём бы ни заключалось соревнование, Пчелоед хотел быть первым. Дети видели в нём примёр для подражания: староста класса, отличник, самбист. Помимо этого он был гениальным стратегом — Пчелоед знал, с кем и как надо дружить, над чьими шутками смеяться и кого бить, чтобы завоевать авторитет. Этот парень был похож на одного из тех детей в детском саду, которые много месяцев не издают ни звука, чтобы однажды сразу начать разговаривать предложениями. В начальных классах он неприметно сидел за партой и собирал информацию о том, как устроена школьная иерархия, с целью позже использовать эти сведения в своём возвышении. Нетрудно догадаться, насколько изменился характер Пчелоеда после того, как недозрелые умы провозгласили его королём: он стал чаще противиться учителям, начал зажимать старшеклассниц на переменах и взял привычку раздавать пощёчины направо и налево. Я думаю, где-то в глубине души Пчелоед осознавал, что лучшего периода в его жизни не будет. Поэтому он так противился общению с Викентием. Ведь только сын училки имел смелость не подчиняться королю и при желании мог свергнуть его с пьедестала.

Пчелоед точил зуб на своего одноклассника не первый год. Ещё бы: в то время как староста шёл по головам и унижался ради лучшей оценки, Викентий хорошо учился без особого энтузиазма. Однако, несмотря на всю желчь, которая в нём копилась, Пчелоед не мог избить Вику среди белого дня. Он слишком боялся влияния Кривоносовой. Поэтому и началась травля, с провокациями, издёвками, подколами, а иногда и массовым бойкотом. Пчелоед был настолько изощрён в своих пытках, что даже подговорил всех одноклассников избегать Краснозубого, как прокаженного. Долго идея не протянула, но представьте, каково было Викентию! Я уверен, каждый из вас сталкивался, а возможно, и затевал подобные забавы над не вписавшимся в коллектив меланхоликом.

«Надо бы с ним разобраться», — говорил Пчелоед своему однокласснику, а также лучшему другу по кличке Шарпей. Изначально его прозвище пошло от внешности (широкий нос, маленькие уши), но, с какой стороны ни посмотри, такая кличка подходила парню как нельзя лучше. Об этом можно было судить хотя бы по его дружбе с Пчелоедом, которая больше напоминала отношения между хозяином и его питомцем. Такой пёс был полезен старосте класса: ведь только Шарпей не боялся лаять на преподавателей, кусать старших или писать исподтишка на чей-то ковёр. В знак благодарности Пчелоед помог ему найти девушку и окончить школу с парой четвёрок в аттестате.

Итак, если Пчелоед отличался хитростью, а Викентий — загадочностью, то Шарпей был прост как две копейки. Единственное, чем запомнился одноклассникам этот персонаж, был его смех, пропитанный тупостью, и коронная фраза: «Я — дурак».