И вот пока он заходит, расстёгивает куртку, проходит к прилавку, предполагая, что бы заказать, решая, говоря с кассиром, она, всё это время глядя на него, совершенно точно замечает, что у него вымокла куртка, что ботинки давно не чищены, брюки не глажены и что шарф накручен на шее аккуратно, но так, что видна бирка из-под ворота. И даже манжеты его голубой рубашки, чуть испачканные снизу синими чернилами — всё это она видит при одном поверхностном взгляде. А ей больше и не надо.

Он несет чашку, держа за блюдце, на котором она стоит, ещё раз примечает место и тут чувствует чей-то взгляд. Не направленный на него, но совершенно точно выхватывающий заправленную им за ухо прядь волос, и он понимает, что его только что неожиданно застали врасплох вот таким вот разглядыванием. Она застала его врасплох.

Неловко он садится за столик напротив неё и, глядя куда-то внутрь себя, осматривает свою рубашку, брюки, куртку и ботинки, проверяет перчатки, небрежно брошенные на край стола, и не знает, что, собственно, делать, раз его только что просканировали.

И именно в этот момент она поднимает к нему голову, отводя взгляд от продрогшего кофе. Он замирает с застрявшим в горле глотком чая и аккуратненько опускает ложечку на край блюдца.

Два взгляда: серо-желтых, как запутавшиеся одуванчики, глаз и синих, похожих на отражение в озере. Приподняв одну бровь, она смотрит на него и будто спрашивает о чем-то. А он, так и не проглотив свой горячий чай, неловко ёжится на стуле, вплотную придвинутому к такому же пластиковому столику, как и тот, за которым сидит она.

Наконец он проглатывает чай, на миг защипывает большим и указательным пальцами нижнюю губу и, не отводя взгляда, произносит:

— Можно к вам присесть?

Она вздрагивает от неожиданного звука голоса. Оглядывается по сторонам и возвращается взглядом к этому молодому человеку напротив.

Но столик пуст. Голоса на самом деле не было. И, как обычно, всё это произошло у неё в голове.

«Надо что-то с этим делать», — подумала она, залпом выпила холодный кофе, поморщилась, и с тупым звоном поставила чашку на блюдце.

За стеклом витрины проехал трамвай. Пустой столик напротив зашатался, отражая рассеянный свет люстр, прикрепленных к потолку на длинных тонких проводах.

«Хоть бы снег, что ли, пошёл».

Она встала, намотала на шею шарф, въехала в рукава куртки и застегнула пуговицы. Взяв сумку, ещё раз кинула взгляд на столик напротив. Всё. Пошла.

— Можно к вам присесть?

— А… Ну да, конечно.

— Я вас сразу заметил. Вы, в самом деле, не против?

— Нет-нет. Что вы…

Хлопнула входная дверь. Звук улицы на мгновение нарушил тишину кафе. И только голос иностранца-мальчика, похожий на девчачий, пропал в пустоте одинокого воздуха.

«Очередь»

Сколько уже прошло времени?

Давно ли я здесь?

Ощущение времени и пространства исчезло напрочь. Я только вошёл в этот коридор, а в моей голове уже совершенно всё перепуталось.

— Простите, кто здесь последний?

Наверное, сто человек обернулись на меня и посмотрели как на идиота.

Никто не ответил, и лишь продолжился гул их голосов, наполняющий белый стерильный коридор.

— Кто последний в очереди? — немного рассердившись и уже громче спросил я. — Чего молчите?

— Непонятно, кто последний. По ходу дела разберёмся, — ответил коренастый мужик и откинулся на спинку кресла. Вид у него был утомлённо-раздражённый.

— Нормально…

Я встал около стены и обвёл коридор внимательным взглядом. Нет, кажется, не сотня — намного больше людей заполнили его. На другом конце его была высокая белая дверь, но она всё это время оставалась закрытой.

Большую часть коридора занимали очень старенькие бабульки. И каждая из них сжимала длинную ручку большой сумки-тележки из грубой ткани.

«Почему в очередях всегда так много старушек?» — спросил я сам себя, но этот вопрос не имел ответа.

Сбоку разговаривали две женщины с детьми на руках. Глаза у них были усталые и настолько печальные, что мне, непонятно почему, стало ужасно стыдно. Дети их не слушались, капризничали и сидеть спокойно совершенно не собирались, но матери терпели это и продолжали разговор.

— …а пособие на ребёнка просто мизерное. Я не понимаю… это издевательство какое-то! Попробовали бы они сами что-нибудь купить на эти деньги!

— И не говори. Одна видимость. И ведь им не стыдно. Если бы Андрей не работал, не пахал как проклятый, мы бы с голодухи померли. Паршивцы поганые.

От них так веяло негативом и безысходностью, что мой стыд улетучился, и вместо этого стало как-то противно на душе.

Я решил поговорить с мужиком, который ответил на мой вопрос в самом начале. Пусть грубо, но он хотя бы что-то сказал.

— А вы давно здесь сидите?

— Ты бы лучше, вместо того чтобы попусту болтать, подготовился как следует. Чай не к терапевту на приём идёшь.

А к кому я иду?

Внезапно меня словно что-то схватило за лёгкие ледяными щупальцами.

Со стороны белой двери в мою сторону прошаркала старушка. Волосы у неё были растрёпанные, но чистые, башмаки на ногах — совсем стоптаны. Она была на кого-то очень сердита и бормотала себе под нос.

С того конца коридора послышалось:

— Вы что, всё? Больше не будете в очереди стоять? — молодая девушка закинула сумку на плечо.

— Да она глухая, не слышит ничего! — ответила ей женщина, очень полная и с такой миной, будто ей все должны.

— Да задержите её!

Я шагнул навстречу старушке и приостановил её за плечо.

— Вы уходите из очереди? — громко и чётко спросил я, настойчиво глядя ей в лицо, так, чтобы она могла прочесть по губам.

— А? — старушка загнула ухо и повернулась ко мне боком.

— Уходите, спрашиваю?!

— Я чайник на плите оставила…

Она двинулась в мою сторону, и мне пришлось отступить с её пути.

— Уходит, — пожал я плечами.

— Щас вы, да? — заговорила девушка с улыбчивым старичком. Тот кивнул.

Только сейчас я заметил, что девушка одета в винтажное платье в горошек. Оно ей очень шло.

Одна из матерей, держа ребёнка на руках, направилась к двери.

— А потом вы, да? — перехватив сына поудобнее, спросила она девушку.

— Нет, потом я, — строго и не допуская возражений, ответила тучная женщина.

— Можете меня с ребёнком пропустить? Он ещё маленький, руки уже болят… Даже место никто не уступает.

— А я тут при чём? Всё устали, — взъерепенилась толстуха. — Я тут с восемьдесят седьмого стою — и вы поте́рпите.

— Женщина, садитесь на моё место, — молодой парень с ампутированной ногой и перебинтованной головой — судя по всему, солдат афганской войны — встал и проковылял на костылях туда, где раньше стояла мать с ребёнком. — Займите моё место в очереди.

Никто не стал с ним спорить, даже из вежливости.

Я смотрел на толстую женщину, и мне было стыдно за неё. Мамаша села на освободившееся место. Уместив сына на одном колене, она достала из сумочки газету и стала ею обмахиваться.

Прошло ещё сколько-то времени, а очередь не двигалась. Потом ещё… Мужик рядом со мной громко захрапел, и спортсмену, сидевшему на соседнем кресле, пришлось толкнуть его локтем.

Наконец дверь в конце коридора отворилась, и оттуда вышла заплаканная девушка в помятой белой рубашке. Похоже, студентка…

Она плакала, и тушь с её ресниц пачкала щёки и веки, а слёзы всё катились…

— Что? Что сказали? — загудели люди в очереди.

— Не взя-я-яли-и-и…

— То есть, как не взяли? Почему? — уже в тишине спросила девушка в винтажном платье.

— Ребёнка родила, а замуж не вы-ы… не вы-ы-ышла…

— Иди сюда, доченька, — улыбчивый старик притянул её к себе и крепко обнял, и стал гладить по голове.

— Это его дочь? — тихо спросил я женщину с ребёнком, оставшуюся стоять.

— Они вроде не знакомы, — растерянно ответила она.

Голос её дрожал, она смотрела себе под ноги, крепко прижав дочку к груди, и старалась успокоить дыхание.