Вскоре самодовольство превратилось в вопиющее торжество над слабыми.

Простите. Простите меня.

Осуждаемый сообществом собственных чувств, я вглядывался в зеркало самоосуждения, и глаза затмились от истинного понимания горбатого бытия.

Оказывается насилие над слабыми способно сближать людей.

Мерзких, гнилых и гнусных, не заслуживающих существования маргиналов. Настоящее отребье… Людей, частью которых, хоть и на короткое время, я стал.

Это длилось всего три месяца. Три месяца и наступило лето, следовательно, каникулы. Три месяца у меня было, чтобы заняться саморефлексией. Как и до этого, встав перед зеркалом, я взглянул в свои отражающиеся там глаза, в блестящем стекле разглядев отражение своей потемневшей души. Ощутил боль, нанесённую другим, и горечь, которую испытал от совершённого сам.

Не было моё желание впечатлить их чем-то, что осталось от родителей, когда я пытался угождать взрослым. Это было желание одобрения или же восхищения окружающих, присущее, наверно, большинству людей.

Когда снова началась учёба, я решил, что больше не нуждаюсь в их одобрении.

Нет, точнее будет сказать… Я решил, что не нуждаюсь в любом одобрении. Тем более в погоне за которым есть риск потерять самого себя.

Я ожидал, что они снова позовут меня поиздеваться над каким-нибудь учеником, однако этого не произошло. Можно сказать, они просто про меня забыли. В конце концов, я остался просто наблюдать за тем, как они травили других.

* * *

Слушая историю Анаэль, я не мог не задуматься о своём прошлом.

Издевательства…

Сердце разрывалось от печали, когда слушал мрачную судьбу девочки, попавшей в ловушку жизненной несправедливости. И в то же время испытывал ненависть к тем, кто совершал все эти поступки.

… Помню, как только издевательства надо мной прекратились, я порадовался, но в то же время не переставал думать о том, что мог бы помочь остальным жертвам… Но всë равно ничего не сделал. Ведь я слаб. И боялся, что они снова начнут приставать ко мне.

Сейчас я редко вспоминаю об этом, но тогда, особенно после последовавших событий, винить себя не переставал.

Слушая Анаэль, я задумчиво смотрел в пол, а когда она закончила, то поднял на неё глаза. Она сидела на собственном хвосте и всё время отводила взгляд, ожидая моей реакции. Слышно, как снаружи дождик ударяет по крыше домика и как капли становятся частью луж. Пахнет свежестью.

— Анаэль, — начал я, от чего ламия вздрогнула.

— Д-да! — резко выпрямилась она, уперев в меня взгляд.

— Ты молодец.

— … Ч-что? — растерялась змейка.

Еë взгляд начал метаться из стороны в сторону, в конце остановившись на Лин, пытаясь найти объяснение сказанному. Но Лин и сама ничего не понимает.

— Многие лю… — начал я объяснять, но тот же осëкся, — Разумные… столкнувшись с подобным, становятся злобными и не в состоянии кому-либо доверять. Ты же не озлобилась и доверилась мне. И это хорошо.

— Умм… Ладно…

Хотя от части это также может быть следствием глупость, но не суть.

— И я тебя прекрасно понимаю.

— Эмм…

— Раз уж ты рассказала о себе, думаю, пришла и моя очередь, — кивнув, — Когда я был маленьким…

Глаза лимии от удивления расширились, а сидящий в тени дух подползла чуть ближе.

— Тогда мне было… примерно лет десять…

И я продолжал рассказывать свою историю, не углубляясь в подробности. Правда, Анаэль часто спрашивала: «А дальше?» или «А потом?», пока я формулировал в голове мысли. Можно точно сказать, что узнать обо мне побольше ей было очень интересно.

И рассказал я ей всё. Даже про то, что сам в итоге стал подобен им.

— Я мог помочь им, но в итоге остался в стороне. Потом просто закончил школу и ушёл оттуда. И сейчас толком не знаю, как поживают остальные.

Лож.

— Ммм… — обдумывала всё сказанное Анаэль.

На самом деле на этом всё не закончилось. В девятый класс невысокий мальчик, травимый мной во второй половине восьмого класса, вернулся с сильно опущенными плечами, пытаясь всё время скрываться. За прошлый год он, должно быть, понял, насколько был наивен. На самом деле у него не было друзей в этом классе. Без меня его всё так же продолжали травить.

Как и двух девочек в нашем классе. Хотя делали это в основном другие девочки.

Всё началось с них.

Не знаю почему, не знаю, как это происходило и что их довело. Могу лишь предполагать.

Испытывая бурлящие ярость и гнев, подгоняющие кровавые фантазии в их беззащитные, страждущие души, затравленные девочки, видимо, наконец, доведённые до предела, решают устроить поджог дома Георгия, живущего в частном секторе. Это произошло ночью, когда все мирно спали. Вероятно, они рассчитывали убить парня, не обращая внимания на жертвы. В результате, что ожидаемо, погибли невинные люди. Однако самого Георгия вовсе не оказалось дома.

Пожар унёс жизни лишь невинных людей: двадцатилетней девушки (сестры Георгия) и его родителей с бабушкой.

Скорее всего, они винили себя за произошедшее. Прекрасно понимали свершённый ими грех и… решили искупить его собственными страданиями. А может, девочки собирались сделать это с самого начала?

Пока шло расследование, выбравшись глубокой ночью в поле, лишённое каких-либо трав и людей, они ставят палатку, залазят в неё и сами себя поджигают.

Может, не получали они поддержки со стороны близких людей, которые могли бы помочь им справиться с возникшими проблемами. Скорее всего, они были доведены до отчаяния. Вероятно, даже толком не отдавали отчёта своим действиям. Возможно, в конце пожалели о своём выборе.

Но для меня в этой истории важнее всего другое.

Их жизнь в школе была тяжела. Одноклассники никогда не пропускали случая, чтобы издеваться над ними, а их попытки как-то исправить положение приводили к ещё большей жестокости со стороны сверстников. Но двое нашли друг друга и стали близкими друзьями. Они проводили много времени вместе, беседовали, изливая души, и по возможности помогали друг другу.

От самого начала до самого конца они были вместе.

Стали бы они также дружны, не сложись обстоятельства подобным образом?

Вряд ли.

Эта возникшая между ними связь вызвана ничем иным, как общей пережитой болью.

Общие раны, страхи, трудности и муки имеют огромную силу в создании связи.

Невозможно испытать истинное утешение, если не выразить боль, также как невозможно испытать истинную радость, не преодолев горе.

Две девочки стали утешением друг для друга.

Виноват ли я в том, что не помог им? Едва ли. Даже тогда я придерживался этого мнения:

«Виноваты, прежде всего задиравшие их сверстники и не протянувшие руку помощи родители с учителями».

Но задаваться вопросом: «что если…» мальчик, тогдашний я, перестать не мог. Ведь действительно: если бы он не был трусом, подошёл, чтобы помочь им, всё могло сложиться иначе. Невинные люди бы не погибли, а дети остались в живых.

Умом он понимал — вины его здесь нет, а сердце всё равно корило за бездействие…

— Анвил, — сказала тихо Анаэль, смотря на меня исподлобья, сомкнув пальцами ладони, — Я… Ну, я думаю…

Нервничая, она перебирала своими большими пальчиками. Потом подняла голову, резко вдохнула полную грудь и робко, закрыв глаза, крикнула:

— Я всегда буду тебя поддерживать! — выпалила она, не в состоянии сформулировать мысль.

И эти сказанные тонким голосом слава эхом отозвались у меня в голове.

— Ты делал всё это потому что тебя вынудили! — продолжила она меня подбадривать, — Ты добрый и поэтому… это… ухх…

Чёрт… Как столь наивные слова, сказанные такой малышкой, могут вызвать настолько сильный отклик?

Молча я подношу к формирующей свои мысли Анаэль руку и ложу перед ней раскрытую ладонь. Она удивляется, переводя взгляд с меня на ладонь, но всё же забирается на неё. Я же подношу её к себе и прижимаю к груди, обнимая, одновременно поглаживая головку.

— Ууу~, — выдыхает ламия.