– Выпустите меня! Выпустите меня! Выпустите меня!

Значит, эта уже очнулась после снотворного.

Никто не пытался успокоить кричавшую женщину. Никто не пытался утешить женщину, которая плакала. Большинство сидели тихо, молча, как Мэгги; их позы и выражения лиц говорили о том, что они смирились с судьбой.

Все женщины были одеты одинаково: в черные легинсы, серые футболки и белые кроссовки. На спине у каждой была напечатана ярко-оранжевая цифра. Мэгги досталась цифра три – она обернулась и оттянула футболку, чтобы увидеть ее.

Определенно не она надела на себя дурацкую одежду, и это сильно злило Мэгги. Это означало, что кто-то трогал ее своими грязными лапами, снимал с нее пижаму, пялился на ее тело без разрешения – а возможно, это были несколько человек. Может, они ржали. Может, щупали ее грудь или ягодицы, а она ничего не чувствовала, не видела, не слышала, не могла сопротивляться. Мэгги притворялась, что равнодушна к происходящему вокруг, однако это было совсем не так. Она была в ярости. Она точно знала, кто виноват во всем этом. Ноа.

Ноа, ее бывший муж, был настоящим подонком, и Мэгги сказала себе, что, когда увидит его в следующий раз (если, конечно, сумеет остаться в живых в ближайшие двенадцать часов), ему не поздоровится.

Она не очутилась бы в подобной ситуации, если бы не он. Мэгги была уверена в этом на сто процентов. Источником большинства неприятностей в ее жизни был именно Ноа. Сейчас ей уже трудно было вспомнить, за что она полюбила его в свое время, почему решила, что сможет быть счастлива с ним. Иногда Мэгги думала о тех временах, когда они были моложе, когда смеялись вместо того, чтобы орать друг на друга целыми днями, и ей казалось, что она вспоминает не свою жизнь, а телесериал, виденный давным-давно.

И вот она сидела в большом помещении с металлическими стенками, полом и потолком – насколько она понимала, это был контейнер для морских перевозок – вместе с девятью другими женщинами, с которыми жизнь обошлась жестоко и несправедливо.

Нет, не жизнь. А мужики в нашей жизни. Все зло от них.

Мэгги не знала их историй, не знала их имен, но была уверена, что с ними случился тот же самый ужас, что и с ней, – что каждая из них проснулась в незнакомом месте, ничего не соображая от успокоительного, а потом ей в лицо ударил луч яркого света.

Мэгги хотела заговорить, но язык не слушался. Но, по правде говоря, это не имело значения. Почти сразу же после того, как она открыла глаза, в тесную комнатку, где ее держали, вошел какой-то мужчина. Лишь в этот момент она осознала, что привязана к стулу, и начала дергать руками и ногами, пытаясь высвободиться.

Мужчина рассмеялся.

– Да, он сказал, что ты боец. Очень рад. Надеюсь, ты нас не разочаруешь. Некоторые из них ни на что не годятся, знаешь ли. Только ревут и ревут без конца.

Мэгги не видела лица мужчины, потому что лампа висела у нее прямо над головой, а он стоял за границей круга света. Она ничего не понимала.

– Что… что т-ты… – Это было все, что ей удалось выдавить, прежде чем неизвестный оборвал ее.

– Говорить без разрешения запрещено. Слушай меня. Твоя дочь Пейдж у нас. Если хочешь увидеть ее, будешь выполнять в точности все, что мы скажем, и тогда, когда мы скажем, не задавая вопросов.

Мэгги прекратила вырываться в тот момент, когда неизвестный произнес имя Пейдж. Этот сукин сын похитил ее дочь? Она цела? Наверное, она перепугана до смерти! Что они собираются с ней сделать?

– Она цела и невредима, – продолжал мужчина. – Мы не сделаем ей ничего плохого, если ты не будешь создавать нам проблемы. Ты будешь создавать проблемы? Махни головой, если ответ – «нет».

Мэгги покачала головой. Она должна выбраться отсюда живой, выбраться из этой переделки, что бы это ни было, сказала она себе. Она должна найти Пейдж.

– Хорошо. А теперь слушай внимательно, потому что инструкции даются только один раз. Ты здесь для того, чтобы участвовать в игре на выживание. В назначенное время тебя и девять других участниц выпустят в Лабиринт.

Он произнес это слово таким тоном, что Мэгги стало ясно: оно пишется с заглавной буквы. Что еще за Лабиринт, твою мать? Меня что, захватили какие-то чертовы фанаты Дэшнера?[21]

– В Лабиринте ждут различные препятствия, призванные помешать тебе и другим участницам дойти до конца. Твоя задача – попытаться преодолеть эти препятствия. Что бы они собой ни представляли, отказываться от участия запрещено.

Это прозвучало весьма зловеще. Мэгги прищурилась, пытаясь разглядеть лицо мужчины. Это было нужно ей для того, чтобы иметь возможность описать его внешность в полиции, когда она выберется отсюда.

Я справлюсь. Я выберусь. Я спасу тебя, Пейдж.

– Тебе и остальным дается двенадцать часов на то, чтобы преодолеть препятствия Лабиринта. Тот, кто не сумеет за это время дойти до конца, будет устранен. Тот, кто нарушит хотя бы одно правило или не выполнит инструкцию хотя бы один раз за это время, будет устранен.

– Устранен?

Из темноты появилась рука, и спустя мгновение у Мэгги зазвенело в ушах.

– Говорить без разрешения запрещено.

Мэгги заскрежетала зубами. Она не знала, кто это такой, но была намерена выяснить это и заставить его заплатить за все. После того как освободится. После того как найдет Пейдж.

– Игрокам, которые пройдут Лабиринт за указанное время, соблюдая правила, будет позволено уйти. Мы хотели бы убедиться в том, что ты понимаешь всю серьезность ситуации.

Мужчина поднял руку с телефоном и развернул его экраном к Мэгги. На телефоне воспроизводилось видео. Звука не было, на видео была снята Пейдж. Она не была связана, но сидела одна в какой-то просторной комнате с белыми стенами, скорчившись, обняв колени; по ее щекам текли слезы. На ней была пижама, которую она выбрала вчера вечером – мятно-зеленого цвета, с рисунком в виде маленьких трубочек мороженого.

«Я убью этого гада», – пообещала себе Мэгги. Они могли сколько угодно издеваться над ней, но тот, кто заставил ее ребенка плакать, должен был умереть. Она не остановится, ей не будет покоя, пока он не издохнет, повторяла Мэгги мысленно.

– У нас нет никакого желания причинять вред твоей дочери, – говорил мужчина. – Но мы готовы пойти на это, если ты вынудишь нас.

Эти слова снова и снова звучали в ушах Мэгги, пока ее развязывали двое других мужчин, оба в черных лыжных масках, скрывавших лица, и солнцезащитных очках. Мужчины завязали ей глаза, тащили ее некоторое время – она не поняла, насколько далеко, – а потом сдернули с ее лица повязку и толкнули в эту металлическую «комнату». В тот момент в контейнере находились всего четыре женщины, и ни одна из пленниц не заговорила с ней. Мэгги ждала, а в это время приводили других «участниц».

Сейчас в камере сидели десять пленниц – ждали знака или сигнала, который должен был дать им понять, что их кошмар скоро закончится, что у них появился шанс, что они могут каким-то образом повлиять на ситуацию.

У Мэгги урчало в животе, в горле пересохло. Наверное, они – кем бы они ни были – специально не давали пленницам ни еды, ни воды. По-видимому, женщины, попавшие в лапы к этим тварям, должны были испытывать как можно больше страданий. А человеком, который сильнее всех на свете жаждал причинить Мэгги страдания, был Ноа. Он единственный, у кого хватило бы подлости устроить такое. Неизвестный упомянул о «нем», о некоем мужчине, который сказал, что Мэгги была «бойцом». Это мог быть только Ноа. Он ненавидел ее со страшной силой.

Все из-за решения по поводу опеки, вынесенного на слушании дела. Но Мэгги не виновата в том, что бывший муж был наркоманом и, нанюхавшись кокаина, перепугал до смерти их десятилетнюю дочь.

Пейдж сказала судье, что она не хочет жить с папой, что боится его. Несмотря на то что она была несовершеннолетней и адвокат Ноа энергично настаивал на том, что Ноа со своими доходами и образом жизни сможет обеспечить Пейдж лучшее будущее (как будто в этом мире только деньги имеют значение), судья вынесла решение предоставить Мэгги единоличную опеку над ребенком.