– Как вам Бёлль?

– Мне очень близок главный герой, – ответил я, несколько смутившись.

– Чем же?

В воздухе повисла пауза, только бабочка билась о стекло, не прекращая попыток освобождения. Я уже не сопротивлялся.

– Когда-нибудь я тоже буду делать то, что люблю. Знаю, что это будет, потому что человек достигает наибольших высот, когда занимается любимым делом. Нельзя из-под палки что-либо делать хорошо.

– Да вы романтик! Юноша, живущий в придуманном мире… – она едва улыбнулась уголками глаз. Бабочка продолжала неистовствовать. Мне казалось, что Армине дразнит меня, хотя скорее всего это была беседа читателя и библиотекаря, так называемая дань вежливости.

– Нельзя научить птицу в клетке летать.

Мой ответ был таким пылким, что Армине рассмеялась. Я поддержал её смех, и между нами как-то вдруг установились те самые невесомые отношения, которые позволяют вести лёгкий, но не фамильярный, разговор. Наверное, всё определяет симпатия, а она была. «Дети Арбата» благополучно были вписаны в мой формуляр читателя, произнесены слова прощания, душа начала неумолимый разгон по взлётной полосе. Бабочка не оставляла попыток разбить стекло.

Паша Целяк много лет был влюблён в Наталью Бестемьянову, фигуристку, чемпионку мира и Олимпийских игр. В восьмидесятые какого-либо фан-движения не было, да и слово фанат поблёскивало определённо буржуазными оттенками. А нам с этим загнивающим классом не по пути, то ли дело комсомол, жалящий наконечник нашей любимой коммунистической партии. Вот где размах, вот где сила! Правда, не всем хотелось быть членами ВЛКСМ, как и другими членами, но практически всегда получалось, как в анекдоте: «Колхоз – дело добровольное, не пойдёшь – застрелим». От комсомола, как и от армии, можно было откосить двумя способами: быть глубоко религиозным, даже ортодоксальным, верующим или психическим больным. Конечно, это накладывало отпечаток на дальнейшую жизнь, о карьере можно было сразу забыть, но кому-то она не нужна вовсе и ему совершенно уютно в зрительном зале. Сейчас, после развала Союза, о комсомоле многие ностальгируют. Главный закон неумолимого времени: голодная молодость всегда богаче сытой старости.

Да, Паша Целяк был влюблён в Наталью Бестемьянову, скрупулёзно следил за её выступлениями, собирал в заветную папку газетные и журнальные материалы, даже имел фотографию с автографом и подписью «Павлу с любовью…». Он любил вспоминать, как подписал это фото на показательных выступлениях в Москве, как жутко стеснялся подойти, но всё-таки пересилил страх, как в эйфорическом состоянии шарахался по ночному городу, как чуть не опоздал на утренний поезд до Одессы, потому что витал в облаках. Эту историю я слышал сотню раз и знал все Пашкины интонации, жесты и мимику, но рассказ влюблённого всегда одинаково заканчивал я:

– Паша! Я знал, что ты дурак, но не до такой же степени!

Мы громко хохотали.

– Павел, зачем тебе эта иллюзорная знаменитость? – как-то спросил я. – Она наверняка замужем за каким-нибудь фигуристом или тренером. Такая красивая женщина априори не может быть одна. А ты чёрт-те что накрутил в мозгу и не хочешь спускаться с небес. Когда-нибудь свалишься вниз головой и без парашюта.

– Эх, Лёха, ты не понимаешь всего трагизма ситуации. Я влюблён в богиню, в мечту. А ты? Иллюзорная знаменитость. Надо такое придумать! – Павел счастливо закатил глаза и скрестил руки на груди.

Мы валялись на койках в общаге после очередного дня службы и предавались незамысловатым рассуждениям, а в армии все дни похожи один на другой, если не случается ЧП, чрезвычайного происшествия. Ну, ещё бывают форс-мажорные обстоятельства.

– Разве это мечта?

– А разве нет?

– Нет, Паша, это блажь и даже дурь. Ты просто сам себе не хочешь в этом признаться. Неужели тебе не нравятся обычные земные, наполняющие окрестности светом, девушки?

– Нисколько. Поначалу вроде ничего, мягко стелют, но со временем эти милые невинные создания выкатывают такие предъявы, что становится тошно, и всё больше начинает хотеться на работу. Так что насчёт света ты загнул.

– Ты разве никогда не влюблялся? Представляешь, внутри тебя необъяснимая невесомость, и ёкает сердце, когда прекрасная дама появляется на горизонте.

– Конечно-конечно! Моё сердце ёкает, когда думаю о своей фигуристке. Это ты, Лёха, специалист по окружающему противоположному полу, – Пашка повернулся на бок и уставился на меня.

– А тебе всё небожительниц подавай! Почему тогда ты не влюбился в Катарину Витт? Она тоже красавица и фигуристка, и чемпионка мира, – сказал я.

Разговор о женщинах – самая популярная тема среди холостого состава военнослужащих. Но и выбор тем изначально скуден: бабы, политика и служба. Три кита. Во время пьянок только об этом и говорят: начинают с баб – заканчивают политикой, начинают со службы – заканчивают бабами, и так по кругу до бесконечности. Несомненно, есть и другие темы типа футбола, преферанса, рыбалки, но не все рыбаки, картёжники и футболисты, и многие в этих вещах совершенные профаны. То ли дело служба, политика и бабы! Тут все компетентны: и спорят до усрачки, и советы дают, попроси – и свечку подержат.

Павел прикурил сигарету и жадно затянулся. Кольца дыма мягко поплыли в мою сторону, я сел и с удовольствием закурил тоже. Мне всегда почему-то казалось, что табачный дым прочищает мозг.

– Во-первых, Лёша, сердцу не прикажешь. Во-вторых, она красивая, но не в моём вкусе. В-третьих, добрая половина мужского населения Германии её уже любит трепетно и безнадежно. А я, как понимаешь, не хочу устраивать международного скандала. И ещё: я пока вдоволь не попил доброго немецкого пивка.

– Да, с твоими доводами не поспоришь, но согласно здравому смыслу ты никогда не будешь со своей фигуристкой. Шанс – один на миллион. Даже не шанс, а малюсенький шансик.

– Но шансик, хоть и малюсенький, у меня всё же есть. Вот ты, например, сколько раз влюблялся в свои неполные двадцать два?

– Не знаю, Павел! Может, три раза. Может, ни разу. Вообще, влюблённость – иногда кажущееся состояние. Сначала вроде девушка нравится, а потом какое-то отрезвление. Думаешь, где же она искорка, была ведь недавно, и вдруг погасла. Ты же не хотел, чтобы она гасла, но какая-то высшая сила её с методической последовательностью тушит и тушит. Все мои бывшие девицы меня вдохновенно ненавидят, считают чуть ли не исчадием ада. А уж как проклинают! Представляешь, вот с последней и складывалось всё хорошо: и добрая, и сиськи классные, и из хорошей семьи, и готовит вкусно. Уже загс реально маячил, но в один прекрасный день я просто свалил по-тихому, без объяснений. Правильней сказать – сбежал. Заметь, Паша, не к другой женщине сбежал, а сбежал в своё холостяцкое одиночество. Видимо, мне в нём лучше. И как мне ей всё это объяснить? Сказать про угасшую искорку, про высшую силу? Она меня негодяем считает, а будет считать ещё и придурком. Прошу заметить, что в своих похождениях я обходился без детей, иначе пути отхода были бы отрезаны и пришлось бы принять сан примерного семьянина.

– Я понял тебя, мой друг! – Павел снова закурил. Дымящаяся сигарета – хорошее средство для поддержания беседы. – У тебя гипертрофированное чувство свободы, и свободы тебе мало. Тебе нужна воля. Это плохо, Лёша! Тебе будет очень тяжело найти вторую половину, потому что она будет всячески ущемлять твою волю, и ты опять сбежишь. Я-то более в выгодном положении. Если вдруг найдётся та самая, без которой никак, я спущусь со своего облака, и мне будет это легче сделать, чем тебе остаться со счастьем настоящим непридуманным, которого ты даже под носом отказываешься замечать. Увы, моя иллюзорная знаменитость зовёт в объятья Морфея. Давай спать, завтра на «подъём» личного состава.

Распорядок дня офицерского состава примерно одинаков. Подъём в семь ноль-ноль, потому что с восьми до девяти завтрак. Если ты дежурный офицер, то приходишь к шести на подъём подразделения и вместо старшины проводишь физзарядку. Мы с Павлом были достаточно спортивные молодые лейтенанты, которые ещё не растеряли здоровье по кабакам, поэтому главной составляющей зарядки у нас был бег, долгий и упорный, на дистанцию пять-шесть километров. Мы в отличие от старших офицеров бегали вместе с солдатами: один впереди колонны делал зачин, второй был замыкающим, подгонял отстающих. Кроссы и марш-броски в армии любят мало, но они главные элементы манёвра и в бою побеждает тот, кто быстрее. Бойцы, конечно, ныли и задыхались, но не сачковали: они видели личный пример, а этого порою достаточно.