Мэйдзин Кью ( Meijin Q)
СТРАННЫЕ РАССКАЗЫ
Источниковедение
Наверное, в тот момент, когда солнце опалило ему кожу, краем задело и меня. Где-то в районе грудной клетки, слева. Там, где боль сочится сквозь рёбра. Чёрен он, но красив, как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы. Имя его словно дыхание ветра в полуденный зной. Слишком широкие спины отгородили его от меня. Слишком высоко он смотрит, чтобы заметить влюбленный взгляд такого тощего задрота… Ну и пусть. Тому, кто распробовал горький вкус одиночества, не привыкать быть невидимым.
Я знал про него то, что знали все: отец его – дипломатический работник среднего звена – некоторое время служил в бразильском консульстве в Санкт-Петербурге, где и познакомился с его матерью – журналисткой местного информационного агентства. Вопреки всем бродячим сюжетам, любовь не прожила и трёх лет. Дипломат укатил в Европу вслед за карьерой, оставив девушке ребёнка с кожей цвета какао с молоком и необычным для русских широт именем – Жоау Нельсон Рибейру да Кошту.
В отличие от МГУ и Вышки, наш университет не так популярен среди иностранцев, поэтому появление на первом курсе статного красавца с внешностью африканского принца сразу привлекло внимание всех неравнодушных, включая и меня.
Жоау, тем не менее, предпочитал девушек. Группа узнала об этом в первую же сессию, когда он привел на экзамен для поддержки яркую блондинку с длинными ногами и четвертым размером груди. Возможно, это и поубавило прыти большинству наших университетских красавиц. Не знаю… Меня же, который и до этого ни на что не рассчитывал, подобный выбор спутницы разочаровал скорее своей стереотипностью. Почему-то хотелось думать, что Жоау другой…
Смешно, наверное. Каким бы другим он ни был, вряд ли это означало, что он обратит внимание на такого, как я. Если судить объективно, то даже на нашем курсе есть парни куда более фактурные. Например, Гриша Горчинский или Егор Ванкевич. Первый, правда, тоже по девочкам, а вот про второго говорили разное… С любым из них Жоау смотрелся бы очень гармонично. Но не со мной. Мне для этого не хватало почти всего. Роста, мышечной массы, чувства стиля. Я даже какой-то особенно хорошей учебой похвастаться не мог, не то что внешностью… Ну и пусть. Когда тебе ничего не светит с самого начала, с этим и смириться проще. Что я и сделал, с головой уйдя в тайное созерцание объекта моей любви, регулярно разбавляемое самоудовлетворением.
Пища для глаз была избыточной и богатой. Меня волновало всё: рельефные смуглые мускулы под майкой, плоский живот с кубиками пресса, рваные джинсы в обтяжку и, конечно, выпуклость, регулярно возникающая у него ниже пояса. То, что было недоступно взору, прекрасно поддавалось фантазии. Порой, мне казалось, он специально так одевается в университет, чтобы свести меня с ума. В опровержение этой версии говорило лишь одно: по нему сходили с ума все, включая дипломников и преподавательский состав. Я никак не мог считать себя эксклюзивной жертвой его сексуального обаяния.
В те редкие мгновения, когда его черные как уголь глаза встречались с моими, происходило что-то, что, наверное, можно было бы назвать опьянением, если я хотя бы близко представлял себе, что это такое. У меня потели ладони, начинала кружиться голова, а земля уходила из-под ног. Но самое странное, мне постоянно казалось, будто в этот момент ему становится неловко. Бывает такое, в глазах словно подсаживаются батарейки. Вот ты только что сжигал всё вокруг своим взглядом, а сейчас только и делаешь, что пытаешься сосчитать количество ступенек на лестнице главного корпуса. Стоит ли говорить, что моя самооценка в такие минуты превращалась в грязь под ногтями грузчика.
Ни шатко ни валко учебный процесс доковылял до начала второго семестра. К весне все студенты определились с темами курсовых и наметили примерный план работ. Спектр был невелик – наш преподаватель по истории древнего мира, пережив все ужасы школы Медушевской, свято уверовал в то, что источниковедение есть альфа и омега исторической науки. Пред нами развернули перечень хрестоматийных произведений древности, от поэмы “О всё видавшем” до Лукиана Самосатского, с требованием выбрать один и, используя его в качестве источника, написать два-три десятка страниц осмысленного текста. Учитывая традиционную слабость студиозусов в древнем языкознании, разбор оригиналов нам никто не навязывал, а русские переводы все как один были в интернете уже лет двадцать.
Тем не менее, нашлись те, кто даже при таком раскладе пошел в библиотеку. Вряд ли в поисках самих источников, скорее в надежде найти себе в помощь ту или иную научную литературу по теме. Среди них оказался и Жоау. Будучи по природе человеком открытым, он не стал прятать от однокашников этот факт, чем сразу направил поток моих развратных фантазий в мир зеленых ламп и книжной пыли. В конце концов, разве это не романтично, каждую субботу, на протяжении четырех месяцев, наблюдать объект своего вожделения, корпящим над книгами? Было из-за чего встать пораньше.
Первое утро в Старосадском переулке встретило меня атмосферой зевоты, уставшей от посетителей охраной и камерным звоном колокола евангелического собора. Так как тему курсовой я давно уже выбрал и перенес в лэптоп текст источника, моё пребывание в читальном зале носило сугубо конспиративный характер. Я нашел место поуютней, включил лампу, разложил тетради и приготовился ждать отраду моих беспокойных чресел.
К сожалению, он подтянулся только через два часа. За это время я успел устать и проголодаться, а читальный зал – набиться дипломниками под завязку. Выбор свободных мест уже был предельно ограничен, и Жоау оказался от меня в девяти рядах. Мысленно взвыв от досады, я начал ходить по залу, изображая муки творчества и подумывая, как бы с кем-нибудь поменяться, но внезапно почувствовал, как меня дернули за рукав.
– Феликс… Ты как здесь?
Ясные голубые глаза Милы Арциховской – идейной отличницы и хорошей девочки всея исторической науки – смотрели на меня снизу с немалым удивлением, будто не веря в мою реальность.
– Ты же говорил, у твоего отца литературы по Ксенофонту – хоть жопой ешь. Думала, ты будешь дома писать…
– Да я как бы эммм…
Хоть мы с Милой и пребывали в приятельских отношения, она ровным счетом ничего не знала о моем взгляде на половой вопрос в целом и о чувствах к Жоау в частности. Не хотелось просвещать её и сейчас.
– Решил приобщиться, так сказать… Ну, мало ли, вдруг что интересное нарою…
– Понятно… За ненаглядным своим следишь?
Прежде чем сказанное девушкой дошло до клеток моего мозга, я на автомате посмотрел в сторону Жоау, который как раз выгнулся дугой над столом метрах в десяти от меня. Полоска смуглой кожи показалась из-под белой майки, вызвав у меня обильное слюноотделение.
– Что?!
– Не кричи, дурила, люди вокруг, а мы в библиотеке, – Мила с силой дернула меня за руку, усаживая рядом с собой, – где твой ноут?
– Я это… без ноута сегодня. Как бы ээээ… забыл, – на язык лезли самые идиотские оправдания, – думал, это… может и…
– Ой, ясно… Ты сюда не за этим. Я поняла, не утруждайся. – девушка беззвучно хохотнула себе под нос. – Сегодня решил другие источники поизучать? Ну и как успехи?
– С чего ты это взяла?
– Да ладно тебе… Тоже мне секрет нашел. О том, что ты – радужный, шептаться еще в сентябре начали, после того, как ты Дашку Ковалеву проигнорировал. Сначала, правда, думали, просто застенчивый, но после того, как…
– В каком смысле, проигнорировал? – я покрутил головой, внезапно испугавшись того, что наш разговор услышит кто-то из знакомых.
– Во… Ты даже не заметил, что она к тебе клинья подбивала. А ведь это Дашка! Сам понимаешь, как она вывернулась ради тебя… Да не ссы ты, никому нет дела до нас.
– Бля…
– Не переживай, голуба моя, – Мила по-дружески хлопнула меня по коленке, – насколько я знаю, у нас все – адекватные, а я – так вообще фанатка – тащусь, когда красивые мальчики друг друга любят. Не говоря уже о том, что в группе есть и люди из твоей команды… Вроде бы.
