Вот вкратце об образе жизни моей и моих сверстников на Новой Земле. В нашу взрослую жизнь увлечение виртуальными снами привнесло свои плоды: многие из старших наших братьев и сестёр – они ещё успели до Хрона – стали знаменитыми и видными военными, бизнесменами, спортсменами, деятелями культуры, искусства и литературы. Некоторые приобрели зависимость: остались закоренелыми почитателями похождений «по ту».

* * *

Теперь вернёмся в скульптурную мастерскую, где я сижу на табурете и морщусь от боли в паху.

Напомнив Изабелле, что не только за поцелуи, но и за покусы установлен штраф, зоологичка обернулась к классному авторитету. Она ещё не знала, насколько богаты отрадновские эфиопы: им что поцеловала, что укусила – штраф заплатить, хоть какой без разницы. Но Батый, шептавшийся с Плохишом у стеллажа, никак не отреагировал: он к этому времени норму в два протокола уже выполнил, «мараться» третьим не желал. На такую халтуру классных авторитетов мэр и директор школы господин Вандевельде закрывал глаза – чтобы не обдирать до нитки своих избирателей. Потери в злотых компенсировал, создав обширную сеть «науськивателей» из учеников других школ – из числа потенциальных кандидатов в классные авторитеты. Мэры мешками тягали ему наличку.

– Все по местам и начнём урок! – облегчённо сказала Маргарита Астафьевна, несколько спустилась по ступенькам, мне видной осталась по шею.

Выстоять! Выстоять! Не сорваться, заставлял я себя. В первый свой полёт приглашу тебя, Изабелла Баба. Только согласись, и обмочишь свои трусики цвета кофе.

Прежде чем рассесться по местам, девчонки и мальчишки подходили к стеллажу. Батый и Плохиш, стоя по сторонам в позе приглашающего реверанса, вторили друг дружке:

– Плиз.

– Плиииз.

Девчонки прыскали со смеху, мальчишки шли к своим станкам, косясь на меня. С опаской поглядывали: мне, Покрышкину, не пристало спуска им давать, боялись даже не драки у «Полярника», а виртуальной разборки, той же «благородной дуэли» – ни одному из них со мной не совладать, а значит, рейтинг их падал бы, проценты взносов набегали бы.

С бегемота моего потешаются, терялся тем временем я в догадках. Так он на верхней полке, укрыт тряпицей с поделкой Марго. А что как Запрудный обнаружил, вытащил из-под тряпицы и переставил на среднею полку, с чего-то на ней смеются? Так, вроде, похож на бегемота. У самих-то как вышло? Ленка черепаху лепила, так это ж умора – лепёшка с шестью хвостиками. А ёжик Глашкин? Рукоять приделать, – расчёска массажная. Или Батыев тигр. Червяк с ногами и налепленными лентами, изображающими, надо полагать, тигровые полосы на шкуре. Жираф эфиопки, да скунсы Карима и Мазепы – одни только на жирафа и скунсов похожи. Ну, ещё Доцента хомячок реалистичен, хоть и огромен невообразимо.

– Да что ж это такое?! Прямо вертеп какой-то устроили! Быстренько рассаживайтесь! – негодовала Маргарита Астафьевна. Она отложила вязанье и, хлопая в ладоши, призывала учеников к порядку. – Есть не совсем удачные, даже смешные, но не настолько же! И требуется от вас, в конечном счёте, рассказ о любимом млекопитающем, фигурка из пластилина – только иллюстрация к нему. Расскажете что за вид, каков подвид, где водится, чем питается, как размножается.

– Во-во! У Покрышкина иллюстрация самая показательная и выразительная, с него и начнём, – убеждал её Батый.

– Покрышкин? Это кто? – Маргарите Астафьевне не в новинку то, что в школе учеников и учителей называют по прозвищам, но ещё не все их помнила.

– Франц Курт. Уже достоин кунсткамеры Петра Великого.

Что за фигня, к чему это он о кунсткамере? Там есть бегемоты заспиртованные? – повернулся я к Салавату.

– Франц?.. Он бегемота вылепил… Очень интересное животное, и рассказ послушать о нём полезно тем более, что тему об этом млекопитающем вы пропустили.

Выбрал! Олух, обругал я себя. Носорога надо было слепить. Или медведя. Рассказал бы про вчерашний случай в Быково или сказку «Три медведя».

– Кстати, получился бегемот очень реалистичным. А в кунсткамере Петра Великого, Хизатуллин, выставлены совсем не поделки простых животных, а…

– Так Батый о том, – перебил учительницу Плохиш, снял обёртку и бросил в рот ириску. – Диковины там выставлены, у Франца имеется такое.

Класс выдал вторую порцию улюлюканья – явно, в мою честь.

– Тише! Тише! – стучала по графину вязальным крючком Маргарита Астафьевна.

Доцент, последним проходивший мимо на «камчатку», проронил на ходу:

– Ты это зря, Франц.

Со смутной догадкой я ринулся к стеллажу, но успел пробежать только четверть расстояния, как вдруг:

– Что за шум, а драки нет?!

Директор! За рост, голос, за то, что до конца уроков в школе прогуливался у склада сельпо, господину Вандевельде дали прозвище Квартальный. У меня в семье его запросто звали Ваней и Дядей Ваней. Мэром называла одна Катька, и в случае только, когда за чаепитием, забирая у меня ананас с куском торта, заграбастывала и порцию гостя, обращаясь с елейной констатацией: «Господин мэр, я тут собираю «застольные роскошества» в пользу бедных. Безработным. Вы же им не откажете, они же избиратели, ваш электорат».

Я задом попятился к станку и сел на табурет. Позыркал по сторонам. На меня не смотрели, внимание всех приковывал Квартальный.

Лажанулся ты, Покрышкин, смеялся я над собой. Ретировка задом к табурету разве что уступит крылышкам херувимчика, изображённого тобой, когда эфиопка целовала.

Квартальный стоял в проёме входа, в мастерскую не входил – видимо, кого-то поджидал.

Мальчишки притихли. А те немногие из девчонок, кому посчастливилось надеть длинные юбки, на всякий случай натянули их ниже коленок, те же, кто только что светил бёдрами под юбчонками, крутанулись на табуретах и спрятали ноги под столешницами станков. Батый с Плохишем отменили свои стойки. Первый поспешно заправил под наушник сигарету, а второй, бросив в рот ириску, начал деловито поправлять на стеллаже пластилиновые фигурки. Маргарита Астафьевна, не отрывая испуганного взгляда от директора, шарила руками под полкой кафедры – вязание прятала.

– Вера Павловна, отпустите господина Курта… Мы ждём, – обратился Квартальный в коридор к учительнице из соседней химической лаборатории.

Отец. За завтраком после объявления купить мне вертолёт сказал, что сегодня в школу зайдёт, вспомнил я. В химлаборатории идёт урок класса сестры Катьки – «проныры, пройдохи и безобразницы» по словам дяди Франца: за её проделки чаще моего вызывали отца в школу и штрафовали.

Прокушенная губа! Спохватился я. Опухла как назло. Промял её зубами, но та от этого вздулась ещё больше.

Квартальный, посторонясь, пропустил гостя вперёд. Смущённый таким к нему вниманием отец вошёл, пригнувшись под дверную притолоку, повернулся и пригласил войти директора. Раскланивались, друг дружку приглашая первому пройти к кафедре. Оба – могучие великаны, лицами похожи очень. Голубые глаза, завитые по моде пшеничные усы под большим прямым носом, рот волевых очертаний, ямочка на подбородке, прямые ниспадающие до плеч соломенные волосы. Люди несведущие считали их братьями-близнецами. В молодости они работали бригадирами монтажников, познакомились, схлестнувшись в соревновании по армреслингу. Длилась тяжба на руках чуть ли не четверть часа – ни голландец, ни российский немец не могли одержать победы. Растаскивали их силами бригад. С тех пор подружились. Да так крепко! Мне с Дамой талдычат, что дети от нас пойдут такие же здоровые и красивые, как дедовья. Ну да, красивые, только пусть попробуют сначала нас поженить, злопыхал на это я. Дама же не противилась, папашам выражала согласие, и, видя моё безразличие к ней, как-то попросила Портоса и та на дискотеке, отбивая со мной стэп, излила мне чаяния подруги.

Дядю Ваню отрадновцы отличали по шляпе – в тридцать лет он начал лысеть. А отца моего по берестяным лаптям, носил на хуторе под «миской», в доме, в парнике и под «миской» посёлка, лето не снимал. Оригиналом в этом не был, Хизатуллин-старший, отец Салавата, владелец ресторана «Эх, тачанка!» первым подал пример. Интерьер ресторана он оформил в этническом стиле, весь персонал кухни и официанты носили лапти, на входе посетителей встречал метрдотель в лаптях же.