Дверь он бросил открытой, а в решётку воткнул дополнительный факел. И теперь ел Ханну глазами и разворачивал скатку тяжёлого походного плаща.

Ханна вскочила и отшатнулась к стене.

Стражник осклабился, показав жёлтые, нечистые зубы, расстелил плащ на полу и пошёл на Ханну, растопырив руки.

«Куда ты теперь денешься, девка?» — было написано у него на лице.

— Хлебушка, — заблажила в своём углу старуха, растревоженная всё усиливающимся запахом каши.

— Заткнись! — шикнул на неё стражник.

Ханна, воспользовавшись моментом, кинулась к оставленной открытой двери, но стражник легко перехватил её и сдавил в объятиях.

Глава 4. Зеркальце

— Иди-ка, поиграем с тобой! — Стражник тащил Ханну к расстеленному на полу плащу.

Ханна телом ощущала, что его прямо-таки распирает мужское желание.

Улучив момент, она вцепилась зубами в плечо стражника: пониже кожаного колета и повыше таких же наручей на его руке была полоса тёмной от загара кожи.

Но… Голая рука мужчины оказалась такой волосатой и жёсткой, что Ханна не смогла её прокусить.

Стражник даже не ослабил хватки. Схватил другой рукой за волосы, заставляя разжать зубы.

— От же кусучая! — рассмеялся он, запрокидывая Ханне голову и влепляя пощёчину.

Оглушённая, она вмиг оказалась на плаще, а стражник навис сверху, спешно расстёгивая ремень на штанах.

— Хлебушка! — закричала старуха.

Мужчина навалился на Ханну, и она зажмурилась, задыхаясь от его вони. Хотя бы не видеть его, думать, что всё это снится…

— Хлебушка! — запах каши стал нестерпимым, перебивая ароматы немытого мужского тела и запах из его рта.

— Заткнись! — рявкнул на старуху стражник и… кубарем скатился с Ханны.

Она открыла глаза и непонимающе уставилась совсем в другое лицо — длинное, носатое. Над нею стоял начальник стражи.

Он почему-то всё ещё не сменился, и непонятно было: что ему за дело до подчинённого, решившего вот так весело позабавиться?

Ведь не пожалел же узницу. Вон какое лицо: недовольное, злое.

— Это чего?.. Это… — губастый стражник, морщась от боли, пытался натянуть штаны.

Он путался в ремне и в словах — разгорячённый, багровый. Тоже не понимал, почему вдруг получил пинка от начальства по самому святому.

— Бургомистр велел присмотреть за девкой! — мрачно пояснил начальник стражи. — Он идёт сюда с ведьмой. С самой страшной, которая глава городского ковена. Так что… уматывай поживее! А ты… — Он посмотрел на Ханну. — Вставай! Разлеглась тут, как уличная!

Женщина замешкалась, пытаясь одёрнуть юбку. Начальник стражи схватил её за запястье руки, что судорожно сжимала зеркальце, дёрнул вверх и по привычке выкрутил кисть, освобождая блестящую вещицу.

— А это ещё чего у тебя?

Ханна так и обмерла.

Заклятие не было составлено специально под Александэра. У неё не имелось ни портрета его, ни вещей, чтобы показать адскому магу. И тот сотворил ловушку под злую натуру, бросившую родное существо… в ад.

Но ведь тюрьма — тоже ад, только устроенный людьми!

— Хлебушка… — заныла голодная старуха. — Хлебушка!..

Начальник стражи всё ещё делал вид, что не замечает «нищенку» — родную мать, брошенную им в тюремный подвал подыхать с голоду.

Он с любопытством покосился на Ханну, побледневшую от страха, повертел зеркальце, не понимая, что же в нём за угроза.

Зеркальце в его руках заблестело, прояснилось, стало как новенькое.

Мужчина задумчиво заглянул в него, почесал щёку, нашёл глазами старуху и посмотрел на неё так, словно увидел только сейчас — сначала с удивлением, а потом с ужасом и жалостью.

И вдруг его пальцы дрогнули.

Начальник стражи уронил разом почерневшее зеркальце и закричал:

— Мама? Мамочка!

Он бросился к нищенке и упал перед ней на колени.

Ханна схватила потерявшее силу зеркальце и беспомощно прижала к груди — теперь оно никуда не годилось. Магия была одноразовой.

Накаявшись, начальник стражи вытер рукавом длинный раскрасневшийся нос. Велел позвать неопрятную рыжую кухарку со свежим фингалом на левом глазу.

Голодная старуха была накормлена кашей и препровождена из подвала.

Досталось каши и Ханне, хоть и не полагалось вроде. И даже миску она получила чистую. И воду в кувшине.

Начальник стражи ушёл, предупредив Ханну, чтобы умыла лицо. Бургомистр, мол, не любит свиней.

Пробуждение совести не повлияло на исполнение им привычной работы. Он всё так же взирал на узницу, как на грязь под ногами.

Можно любить свою мать и убивать чужих — одно другому и не родня, верно?

***

Демон-инкуб Ангелус Борн листал нарядно украшенную летопись в дворцовой библиотеке правителя Серединного мира.

Он сидел за роскошным бюро эбенового дерева среди книжных полок. Тысячи свитков и фолиантов источали здесь свой незабываемый аромат, радовали его обоняние и сердце.

Борн очень любил развлекать себя чтением. Он знал все языки, существовавшие когда-либо на Земле, и легко погружался в минувшие красочные эпохи, полные необычных идей и смыслов.

Локки — крошечный дракон, серо-зелёный, с плоской мордочкой, тихо дремал на плече хозяина, уткнувшись носом в мягкий бархат камзола.

Бывшей лавовой твари очень нравился бархат. Борн, предпочитающий кожу и тонкую кольчугу, часто баловал питомца, выбирая одежду помягче.

Ещё больше Локки любил обвивать горячее запястье хозяина, но решительно не выносил новые перчатки для чтения. Те, что сейчас украшали руки демона — жёсткие, несъедобные, из грубой кожи, усыпанной колючими рубинами.

Некоторые драгоценные камни, в том числе и рубины, обладали известной огнеупорностью, и Борн сам приказал сшить такие перчатки, чтобы листать книги.

Зачитавшись, он мог так воспламениться, проникнувшись содержанием, что драгоценные страницы вспыхивали. Приходилось изобретать средства противопожарной безопасности.

Выглядел демон прекрасно. За два года стёрлись следы от ран, полученных в Междумирье во время сражения с Сатаной за Серединный мир. А блеск красноватых глаз стал сытым и скептическим.

Борн отъелся на бесхозных человеческих душах. Ради друга, человеческого магистра Фабиуса, и собственного спокойствия он потреблял только преступников и бунтовщиков, и прекрасно чувствовал себя на этой диете.

Впрочем, закостенелые грешники как раз обладают особенным ароматом, если, конечно, ваш вкус не испорчен святошами и невинными девицами.

У Борна с гастрономией всё было в полном порядке. Он отродясь не крутился у трона Сатаны, поедая невинных. И не испортил себе желудок.

А для демонов нормальной гастрономической ориентации лучшее лакомство — души порочные. Таких на Земле всегда было с избытком. И чем страшнее порок — тем вкуснее.

Пролистав летопись и так и не разобравшись с механизмом назначения человеческого правителя, Борн взялся за письма и за доносы.

И вот тут одна история зацепила его. Он нашёл переписку с одним из кандидатов на пост правителя.

Кандидат был весьма родовитым, но не богатым. И это вызывало сомнения у совета магистров. Они не могли решить, сумеет ли править страной вельможа, не привыкший к роскоши? Ведь правитель уже своим видом должен демонстрировать и спесь, и пресыщенность?

Маги соврали кандидату, написав ему, что трон правителя не стерпит бедного человека, да и Сатана не утвердит такую кандидатуру. «Если ты действительно умён, то почему так беден?» — вопросили они.

И кандидат в ответном письме поклялся разбогатеть в самые сжатые сроки. И вроде бы преуспел.

Борн удивился такой человеческой наглости, уловил тонкую нить магии, тянущуюся сквозь время, и выяснил судьбу этого странного человека.

Звали его Александэр, урождённый Сорен. Он был и в самом деле из очень древнего, но давно обедневшего рода людей.

Чтобы разбогатеть, он выбрал самый простой путь — отдал в заклад барыгам из Нижнего Ада душу. Но не собственную, а душу невинного дитя, дочери. Юной девушки, ещё не познавшей мужчины.