Что будет, когда вечером придёт стражник?

Неужели и это ей придётся вытерпеть, чтобы отомстить?

— А ты нездешняя, дощька… — Старуха дососала лепёшку и стала разглядывать Ханну, как украшение в лавке. Есть такая особенная старческая бесцеремонность, которая даже и не стесняет.

— Издалека пришла, — отозвалась Ханна уклончиво.

— Молодая… А муш твой хде? — удивилась старуха.

— Умер, — отрезала Ханна. — Заболел долгой зимой и умер.

Заболел. Заразился мирской властью. Правителем Серединного мира стать захотел, на чёрный трон решил сесть, скотина проклятая.

Ханна скривила губы в болезненной гримасе.

— Шалеешь его? — спросила старуха.

— Нет, — отрезала женщина. — Издох — туда ему и дорога.

Она заранее хоронила Александэра. Чтобы не жалеть потом. Потому что жалела. Ненавидела и жалела.

— А я вщё равно люблю швоего шынка, — заулыбалась старуха. И ответила на удивлённый взгляд Ханны. — Это он меня шюда пошелил. Я-то деревеншкая. Шынок ушёл в город, дошлушился до места. А дом мой шгорел, и я припёрлашь к нему за помощью, штарая перешница. Опошорить шахотела швоего крашавца, вошомнила, что он пуштит в швой дом гряшную нищенку-погорелку. Он меня и приштроил в тюрьму. А куда бы меня ещё?

— Сын? — поразилась Ханна.

— Он у меня нащальник штражи! — с гордостью произнесла старуха. — Только ты молщи, девка. Не велел он мне говорить, щья я мать. Штобы не позорила.

Ханна всмотрелась в морщинистое лицо старухи. Она хорошо запомнила начальника стражи — длинная нижняя челюсть, хрящеватый нос, и в самом деле похожий на нос старухи.

— Да неужто вот так? — поразилась она.

Наверное, бабка просто выжила из ума? А сходство — оно бывает здесь деревнями, где все друг другу родня.

— Так вот ще… — Старуха сунула руку между грудей, достала деревянную ладанку, а из неё — плотно свёрнутый кусочек пергамента. Родовую запись, что раньше давали в церквях Сатаны, о том, что душа младенца изначально запродана. — Шмотри: тут имя его, шыночка. Накиш. Он у меня такой штатный, такой крашивый…

«Статный? Мать в тюрьму бросил! «Гостиницу» ей нашёл бесплатную! И даже хлеба не даёт, скотина!» — Ханна оскалилась, как волчица, всматриваясь в темноту коридора.

***

Бургомистр мэтр Сорен с постели сегодня поднялся поздно.

Ночью его мучали кошмары. Снилась центральная улица столичной Вирны, сплошь залитая кровью. И пустой чёрный трон правителя, от которого расходились волны пульсирующей боли так, что никто теперь не мог к нему подойти.

Два года назад мир людей изменился в одну страшную ночь. Пали церкви Сатаны, разбежались советы магистров. Нарочные повезли из столицы письма о том, что магия исчезла.

Да он и сам ощутил, как перестали работать даже самые простые заклятия. Теперь он не мог ни свечу зажечь, ни отправить с письмо с вороном.

Но трон? Почему так вышло?

Почему никто из людей не может больше сесть на высокий трон правителя Серединных земель?

И… если трон заколдован, то кто мог сотворить такое в отсутствие самой магии? Значит, кто-то втайне властвует в Вирне и магия ему всё ещё подчиняется?

Мэтр Сорен в беспокойстве от мыслей и страшного сна заходил по комнате, дожидаясь слуги, что оденет, и служанки, что будет укладывать волосы.

Спальня его была обустроена просто: большая кровать с балдахином, шкаф, комод да единственная дорогая вещь — ростовое зеркало.

Роскошные наряды смотрелись здесь глупо, но других он с собой не привёз. И шить не хотел. Где в такой дыре найдёшь приличную швею?

Должность бургомистра была тесна мэтру Сорену — расшитые камзолы он наготовил совсем для другой.

Бургомистр… Смешно, даже и не префект!

Как низко он пал! Он, наследный принц!

И как же теперь жить в этом никчёмном и бесполезном мире, где невозможно силою заклинаний зажечь свечу?! Где в столице царит безвластие и каждый город сам решает свою судьбу, демоны его раздери!

Раздался стук в дверь, и бургомистр успокоил породистое лицо, намотал на палец длинную прядь спутанных сном волос.

Слуга заглянул, несмело, не понимая, в каком настроении поднялся с постели его господин.

Мэтр Сорен кивнул, и слуга втиснулся, боясь даже дверь пошире открыть.

— Доброго здравьичка, менгир, — проблеял он, пряча глаза. — Там, на низу, ведьмы пришли и лютуют.

— Ведьмы? — удивился бургомистр. Но прогнать не повелел. Буркнул: — И чего им опять надо?

Ссориться с ковеном было ему не с руки. Говаривали, что именно ведьмы сумели сохранить малую толику магии.

Потому он старался сблизиться с главной ведьмой и даже рассказал ей по пятой бутыли вина про дочь. И не пожалел об этом.

— Бают, что стража захватила на заре пришлицу с белыми волосами… — Слуга даже попятился, так покраснело от этой новости лицо его господина.

— Чужестранку? — вскинулся бургомистр.

Именно главная ведьма ковена, старая Иссият, предупредила его, что неудачная жертва может подняться из ада и отомстить тому, кто вверг её душу в раннюю тьму.

С тех пор он и не мог нормально спать по ночам. И на башню ходил, как проклятый.

Вот только сегодня проспал.

— Кто дежурил на башне? — строго спросил он слугу.

— М-мастер Гийом. Он там, в низе, с ведьмами бает. Мол, не входила в ворота никакая беловолосая. Тайком, верно, пролезла.

Бургомистра прошиб холодный пот: неужели она?

— Дай мне одеться! — приказал он слуге. — И пришли, чтобы причесали. А ведьмам передай: пусть подождут!

***

Ведьм было три. Закутанные в чёрные тряпки, они походили на веретёна, снующие по кабинету бургомистра.

Возглавляла их старая Иссият. Её мэтр Сорен узнал, несмотря на маску и капюшон.

— Что за девка? — спросил он строго.

Шитый серебром синий камзол сидел на нём лихо, как на настоящем правителе.

— Молодая, беловолосая. — Иссият смерила бургомистра презрительным взглядом смоляных глаз. — Не будь там меня, твоя дурная стража увела бы её в городскую тюрьму, дырявую, как решето!

Иссият сдвинула с лица тряпичную маску, развязала и сунула в поясную суму бренчащий пояс и по-свойски уселась в одно из кресел, предназначенных для гостей.

— Боюсь, что… — Она помедлила, усмехнулась хищно. — На этот раз — она! Лицо её молодо и прекрасно, а глаза старые.

— Как это — старые? — удивился мэтр Сорен.

— Да словно бы не её. Телом дрожит, а в глазах — ярость, — задумчиво пояснила ведьма. — Даже если это и не твоя дочь — девка она не простая. Налей-ка вина, и я поведаю тебе кое-что.

Иссият велела товаркам-ведьмам идти по своим делам. А бургомистр с готовностью раскрыл шкафчик и достал бутыль с вином. Он и сам был не против снять волнение алкоголем.

Он разлил вино в две длинные серебряные чаши и протянул одну ведьме. Та осушила её в один глоток и вернула пустую, требуя ещё.

— Хитрые вести прискакали утром с гонцом из Вирны, — пояснила она.

Бургомистр кивнул. Ковен ведьм и до катастрофы с магией был сильным орденом и связей своих в столице не потерял.

Ведьма выпила вторую чашу вина, утёрла рот рукавом длинной чёрной рубахи.

— Хорошее у тебя вино, — ухмыльнулась она. — Ты был бы знатным виноторговцем, но жажда тебя гнетёт другая. Так слушай же! — Иссият возвысила голос. — Объявился тот, кто заколдовал трон Правителя!

— Как?! — вскинулся бургомистр, забыв, что держит в руке чашу, и вино выплеснулось на пол. Так, значит, трон и вправду был заколдован?! Но кто же это?

— Высший демон из самого глубокого ада. Он объявился в Вирне и кричал страшным голосом, что Сатана не отрёкся от мира людей, а бился с ним и не удержал власть. И теперь рождённый демоном Ангелус — наш грозный судья, и он сам назначит правителя.

Бургомистр от волнения схватился за грудь. Он знал, что письмо о его назначении уже лежало в Вирне перед советом магистров. Правитель сильно болел, и маги начали было обсуждать возможные кандидатуры.