Волонтёры выделялись на общем фоне, поэтому, едва они вышли на поляну, к Моррису рысью подскочил чёрный паренёк, начал что-то живо объяснять, жестикулируя и размахивая руками. На шее его прыгали многочисленные украшения: всякий мусор, нанизанный на нитки.

Моррис счёл нужным прояснить для Влада:

— Они говорят, им нужен наш… мм… — возникла заминка. — Мы, вроде как, посредники. Наблюдатели.

— Наш арбитраж, — пришёл на помощь Винни. — Моррис, надеюсь, ты сделать всё правильно, и…

Его не слушали, и Винни обижено засопел. Влад отчаянно пытался понять, что происходит. Здесь старик, судя по абсолютно белым глазам, слепой. Одет в растянутую зелёную майку с чужого плеча — через отверстие для шеи виднелись его тонкие ключицы — в закатанные до колена штаны, и был бос. Он стоял, вытянувшись по струнке, и пальцы нервно перебирали тесёмки на штанах. Да другой стороне поляны другой человек привлёк внимание Влада. Это паренёк с кутьёй вместо одной руки, с головой удивительно правильной овальной формы, похожей на дыню, и шеей, такой, будто каждую минуту своего бодрствования владелец пытался растянуть её сильнее, чтобы глядеть на мир с чуточку, быть может самую малость, но большей высоты, чем вчера. Он сидел в окружении сверстников и прижимал локтем здоровой руки к боку какой-то музыкальный инструмент. Влад почувствовал на себе затравленный взгляд — такой вещественный, что его нельзя не почувствовать. Потом взгляд перекочевал на кого-то из волонтёров.

— Этот — Моррис ткнул в яйцеголового паренька — украл кору у старика.

— Музыкальный инструмент?

— Точно. Среди безвылазных бедняков, несчастных, которые не способны сделать свою жизнь хоть чуть-чуть лучше, такое бывает.

На лице Морриса не двигался ни один мускул. Улыбка пряталась где-то за облаками на небе его лица.

— Если ты уличён в воровстве, ты расплачиваешься. У нас здесь нет судов.

— Вообще-то есть, — встрял Винни.

Он стоял чуть в стороне, скрестив на груди руки. Видно было, что ему не нравится то, что должно произойти. Влад вспомнил, как Эдгар сказал: «Винни разделяет не все наши взгляды. Он любит Африку, иначе давно бы отсюда уехал. Он пребывает уже третий волонтёрский срок. Он мечтает, насколько я понял, о курсе, близком к тому, какой держат ориентирующиеся на Европу и на запад страны». «Не совсем понимаю», — ответил Влад, и Эдгар сказал: «Ну, ты же видел, как он возмущается по поводу любой нашей инициативы. Спроси как-нибудь сам». Что до Влада, он считал, что Винни возмущает как раз отсутствие инициатив. После Эдгар сказал: «Ты, наверное, хочешь узнать, почему мы держим его в штате? Он отличный механик и его знания бесценны. А знания и возможность ими делиться всё ещё имеют для нас первостепенное значение. Винни же, очевидно, хочет занимать более активную позицию».

Моррис без выражения посмотрел на напарника.

— Конечно, есть. У нас цивилизованная страна. Но туда обращаются только иностранцы и люди, которые делают здесь бизнес. То есть другие иностранцы. Иностранцы судятся с иностранцами. Суд для простых людей же проходит прямо здесь.

— Что значит «расплачиваешься»? — встрял Влад. — Значит, платишь за то, что украл?

— Да. Платишь тем, чем можешь заплатить. Если у тебя ничего нет, то кровью. Будет драка.

— Зачем он обокрал музыканта? — спросил Влад. — Он умеет играть?

— С одной рукой — вряд ли, — покачал головой Винни. На коре играют, как на лютне… скорее, хотел сбыть на другом конце этого же рынка. Такие зрелища здесь каждый день, а бывает, и одно за другим подряд.

Вокруг курили; у Влада закружилась голова. Курили здесь, в Уганде, вообще все, посмотреть в пространство и не увидеть человека с сигаретой было сродни тому, чтобы увидеть спускающегося с небес ангела.

Винни, очевидно, не терпелось сделать заявление насчёт варварских обычаев, но он молчал. Он понимал, что ничего прямо сейчас сделать не сможет, да и кто здесь стал бы его слушать? Разве что, Влад.

А Влад наблюдал во все глаза. Моррис выступил вперёд и начал командовать. Люди сгрудились по краю поляны, образовав подобие круга; приутихли. Старик не сдвинулся с места, он что-то резко, отрывисто вещал в пространство перед собой. Ковры перевернули, на обратной их стороне обнаружились засохшие пятна крови.

— Он же не может драться, — сказал Влад Винни, имея ввиду однорукого паренька. Потом поправился: — Они оба не могут драться!

Винни не ответил, он тряхнул головой: мол, смотри.

Под раскрашенным небом творилось что-то, похожее на древнее колдовство, которое неизменно ассоциировалось у обывателя с непролазными джунглями и костром, через дым которого и пляску теней взывается к духам предков. Люди в «зрительном зале» разворачивали свои бейсболки козырьком вперёд, так, чтобы тень падала на лицо, и мгновенно становились участниками действа. Иные доставали откуда-то бумажные или тканевые маски с прорезями для глаз. Влад заприметил на ком-то перевёрнутую маску человека-паука: героя победно шествующий по всему миру героя комиксов и фильмов. Смотрелась она жутко. Резкий запах пота и испражнений, звуки, похожие на звериные, горький дым дешёвых сигарет — всё смешивалось в гремучий коктейль, яд, что клокочет в железах гадюки, готовится соприкоснуться с кислородом и потечь по клыкам. Влад подумал: природа, видимо, прознала, что он до сих пор не видел джунглей, и пришла с джунглями сюда, в город. Обычаи никуда не уходят, они прячутся на дне жестяных кружек, за грязными воротниками негритянских рубашек да в гнёздах клопов под потолком, да и кровь в жилах одна и та же.

На арене происходил какой-то диалог, толпа немного оживилась. Моррис вернулся, чтобы комментировать для Влада. Остальные волонтёры, похоже, прекрасно понимали, что происходит, они заняли зрительские места, усевшись на свои шлема, разве что те две девушки, что поехали сегодня с ними, исчезли. Моррис выглядел возбуждённым:

— За парня вступился один из его товарищей. Он будет драться. Теперь смотри… смотри, сколько желающих драться за старого музыканта! Правда на его стороне…

Моррис замолчал и только смотрел во все глаза. Старик что-то громко вещал, и толпа поддержала его восторженным рёвом и громкими хлопками — по животу, по коленям и бёдрам. Звуки получались влажные и звонкие — как будто кто-то швыряет в воду огромные камни.

— Он что, хочет драться сам? — осторожно поинтересовался Влад. Кто-то подёргал его сзади за штанину, мол, мешаешь смотреть. Влад сел.

— Этот старик настоящий воин, — тихо и уважительно произнёс Моррис. — Хотел бы я увидеть его лет тридцать назад. Чёрт, да хоть пятнадцать! Уверен, он и тогда выглядел, как высыхающий стареющий дуб. Сейчас он уже полностью высох, но какой-то стержень ещё остался.

Парень, который вышел на ковёр, выглядел слегка растерянным. Когда старик, расставив руки, пошёл на него, он даже не попытался присесть или уйти в сторону. Это был молодой человек в самом расцвете сил, с отчаянно блестящими икрами ног и мощными сухожилиями, выглядящими, как верёвки — за такие ноги Влад окрестил его про себя бегуном; он позволил старику обхватить его за корпус и повалить на землю. После чего боднул в подбородок, и, сложив руки в кулаки, не пытаясь подняться, принялся наносить удары по животу и груди слепца.

— Никто не откажется от драки. Это позорно. Только старики и калеки имеют право отказаться, — пояснил Моррис. — Но если соглашаются, скидку им делают небольшую.

Только в книгах, да ещё в любимых Савелием кино, герои всегда что-то делают ради справедливости. Они вмешиваются в естественный ход вещей, мнут его голыми руками, получают свою долю синяков и шишек, но в конце концов выходят победителями. Или проигравшими, но с хорошо вколоченным уроком. Влад же не делал ничего, когда молодой поднял старика на руки и уронил на землю. Был всего лишь одним из многих зрителей.

По рядам прокатился ропот, редкие хлопки. Моррис сорвался с места, приблизился к бойцам и послушал дыхание старика. Коротким кивком подвёл черту схватке. Молодой коротко вскинул руки (снова жидкие аплодисменты, конечно, его никто не осуждал, но все симпатии были на стороне старика) и поспешно убрался с арены. Самому ему тоже немного досталось: на шее вздувался синяк, и те, кто его заметил, с одобрением цокали языками. Старика тихо втянули в толпу сочувствующих по другую сторону, будто язык втянулся обратно в пасть, оставляя за собой мокрые следы из пота с небольшим количеством крови.