— А вот и вы!.. Зовите меня, пожалуйста, Виктор. Никаких отчеств не надо. И, ради Бога, никаких там «мастер»… он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и неожиданно завершил в рифму: — Фломастер!

— Владислав.

Влад обречённо понял, что от бирки с цветным прозвищем на этом, в общем-то, серьёзном человеке в собственной голове будет теперь не так-то просто избавиться. Как бы не ляпнуть ненароком вслух…

— Рустам Сергеевич, — старичок уставился в глаза Владу. «Щёлк!» — капкан захлопнулся, и Влад понял, что никуда не может деться от этих блеклых совиных глаз. — Всё-таки уехал?

— Наверное.

Внутренний карман джинсовой куртки оттягивали ключи от мастерской — Рустаму больше не на кого было её оставить. Влад дал ему обещание иногда туда заходить.

— От родственников одни беспокойства. Где мы найдём такого же хорошего мастера по выкройкам? У меня вот не осталось ни единого сородича, и я нисколько об этом не жалею.

«Охотно верится», — чуть не сказал Влад. Ему представлялось, что все сородичи Виктора вымерли давным-давно, как динозавры, что он единственный представитель своего вида.

Следом за хозяином Влад ступил внутрь.

Мастерская представляла собой волшебное и гнетущее зрелище. Грудами свалены старые костюмы, старые костюмы на плечиках, развешаны по спинкам стульев, почерневшие старые костюмы свешиваются с трубы под потолком. Всё вокруг напоминало казематы замка. В голове Влада появлялись странные ассоциации: если, к примеру, притушить свет, всё это будет похоже на пыточную или тюремную камеру с невообразимым количеством останков. Воображение рисовало ему картину за картиной, и Влад непроизвольно задерживал дыхание. Смрад казался ему почти настоящим.

— Здесь я работаю, — вещал тем временем Виктор. — Здесь же будете работать и вы. Рустам попросил взять вас на воспитание, сказал, что у вас отличные задатки… откровенно говоря, у меня никогда не было учеников, да я и не профессор, чтобы их иметь, но… а, вот и рабочее место!

Раздвинув вешалки, как занавески, Виктор явил Владу необычное зрелище. Встык тут стояли два больших стола, вращающееся кресло (очевидно, принадлежащее хозяину) сияло лакированной кожей и напоминало трон. Элементы одежды — плюмажи, маски, головные уборы, прочее, прочее — покоились на специальных подставках и держателях, будто насаженные на крюки скальпы. Всю дальнюю стену занимали книжные полки с книгами по истории костюма: когда-то протёкшие трубы оставили на корешках рыжие подтёки. Мастерская преобразилась в голове Влада из пыточной в прибежище какого-то сумасшедшего алхимика. Завершали картину остатки завтрака на столе и гамак, растянутый между стеной и одной из нагруженных книгами полок. И запах… вряд ли что-то можно спутать с запахом жилого помещения, такого, в котором видят уютные сны и, зевая, шаркают утром умываться. Влад опустил глаза и узрел на ногах своего нового учителя линялые тапочки.

До самого вечера Виктор разглагольствовал об особенностях кроя театрального костюма и эволюции его из эпохи в эпоху. Слушать было интересно, но ещё интереснее (и немного страшно) было смотреть на хозяина. Он мог говорить без остановки часами, а потом превращаться вдруг в самого нелюдимого человека на земле, выражая щёлканьем ножниц всю свою ненависть к миру людей.

Владу не слишком здесь нравилось — хотя, конечно, это был отличный опыт. Костюмы смущали его хитростью кроя, невозможными, казалось бы, дизайнерскими решениями, и он, как припозднившийся турист, пыльной египетской ночью жаждущий разгадать загадку пирамид, просиживал над ними целыми днями. За этими костюмами приходили столь же загадочные и высокомерные люди, которые одним своим видом, одним взглядом рыбьих глаз ставили Влада в тупик. Должно быть, это всё костюмы. Они обретают возможность двигаться, помещая внутрь себя живой организм, и люди подчиняются своей одежде легко и охотно. Даже настоящие глаза отдают маскам. Не удивительно в таком случае их мастерство на сцене: все эти холодные, точные движения, заученные интонации. Как можно залажать, если тобой управляют, а ты всего лишь прячешься в нутре своего костюма, как слизень?

Поэтому Влад как мог наслаждался обществом единственного живого человека в этой компании — Виктора, временами странного, временами пугающего, но живого.

Тем не менее Владу казалось, что он тоже боится своих костюмов. Он никогда не примерял их на себе и не позволял примерять Владу. «Для того есть манекены, — говорил он чуть ли не с отвращением. — И эти вот…»

Под «этими» он имел в виду артистов.

Несмотря на гнетущую атмосферу, Влад побил свой же собственный рекорд: одиннадцать часов ежедневно в мастерской Рустама превратились в тринадцать часов в мастерской Виктора. Освободившись от работы, Влад целые вечера проводил за книгами. Мастерская могла легко претендовать на звание библиотеки: страницы вдыхали во Влада историю моды, модных домов, эволюцию кроя, и прочая, и прочая. Выделялась здесь подшивка «Отечественные записки мод» почти пятидесятилетней давности и насчитывающая около ста пятидесяти выпусков. Он выделил для себя, как эта хитрая бестия, называемая модой, сначала обрастала деталями и ограничениями, а потом сменила курс в сторону упрощения и удобства, даже кое-где нарочной невзрачности. Он рассматривал выкройки корсета двухсотлетней давности на жёсткой, даже жестокой шнуровке и пытался представить, как бы чувствовала себя в нём современная женщина. Над книжкой о японской моде воображал женщин в деревянных сандалиях поккури, которые могли привлечь к себе внимание всего лишь деликатным звуком шагов.

Идя по этой дороге, Влад почти не задумывался, куда она приведёт. Он не строил планы на будущее — и за это отец бы его тоже не похвалил. Он любил говорить: «Если у тебя нет чёткого плана, тебя размажут. Чёткий план — он как стержень. А стержень — это железо. Монолит». Влад лишь знал, что занимается тем, что ему нравится. Другой вопрос, можно ли тем, что не вызывает внутреннего отторжения, заниматься бесцельно?

Когда Влада настигали такие мысли, он говорил себе бескомпромиссно: я узнаю новое. Я впитываю знания. Он был достаточно амбициозен, чтобы мечтать однажды пошить что-то своё, но не более того. Кто это будет носить? Кому это будет интересно? Если подобные вопросы и всплывали в голове Влада, он отвечал на них односложно и просто. Никто и никому. Кому может понравиться моё бездарное рукоделие?

Виктор постоянно курил трубку и разносил пепел по всей мастерской. Вытряхивал трубку там, где считал необходимым забить её заново — часто пепельницей служили карманы висящих везде костюмов. Одной из обязанностей Влада было по вечерам выметать многочисленные кучки, и мастер оценивал эту работу куда более придирчиво, чем любую другую. По поводу всего остального он говорил:

— Здесь ты не найдёшь никаких новых веяний.

Влад будто бы не возражал, и Виктор раздражённо вскидывал брови.

— Это же неправда! Почему ты меня не поправляешь? Боишься сказать слово поперёк? Но я же тебя за это не съем!

— Но это правда, — спокойно говорит Влад.

Виктор вскакивал так резво, что хотелось поднять голову и найти глазами пятно, которое этот человек-фломастер оставил на потолке.

— Каждое, каждое из этих платьев и сейчас остаётся новым веянием, застывшее, как… — он водит глазами, подыскивая сравнение, — как муха в янтаре. Нужно уметь это разглядеть, а не смотреть на костюмы как на гору старого тряпья.

Влада раздражал тон мастера, но он заставлял себя успокоиться. Виктор говорил очень дельные вещи. Только так и нужно смотреть на эти груды одежды. Прошедшие годы, десятилетия и столетия только заточили их актуальность, выправили, как нож на ремне.

Иногда в театре появлялись молодые артисты, выпускники театральных вузов или те, кто ещё учился на последних курсах. Надолго они тут не задерживались, но неизменно приходили знакомиться с костюмерной. Виктор поджимал губы, но позволял беспрепятственно гулять по своей вотчине. Кажется, ему льстило внимание.