Беседа продолжалась.

«Мы сделаем интервью на разворот», — написала Юля. Размяла пальцы, продолжив яростно писать: — «Я уверена, он прирождённый законодатель мод. Будущий, разумеется. Если вы называете себя его доктором Ватсоном, то могли бы как-то ускорить процесс».

«Я и ускоряю», — возмутился Сав. Из уважения к Владу, вслух он не произнёс ни слова, а записал ответ на полях блокнота. — «Я создаю ему все условия для работы».

«И конечно, ваши интересы корыстны», — был ответ.

«Мигера!» — написал Сав и стал смотреть, как желтеет лицо гостьи. Насладившись зрелищем, он приписал: — «Я бы заработал куда больше денег, если бы занимался собственным делом, а не торчал здесь целыми днями. Мы друзья! Что вы понимаете в мужской дружбе?»

Они выдирали друг у друга блокнот и самозабвенно строчили подколку за подколкой.

— Что вы там делаете? — прозвучал в тишине голос Влада. — Играете в крестики-нолики?

Он давно уже не рисовал, а наблюдал, как сменяются на лицах эмоции.

— Ничего, — смутился Савелий. — Я рассказываю корреспонденту о твоём каждодневном графике. И записываю, чтоб не забыла. Это принесёт куда больше пользы, чем вот этот диктофон.

Корреспондент беззвучно фыркнула, а друзья согнулись от смеха.

После того, как Юлия отыскала и сфотографировала все пятнадцать одетых манекенов, Савелий, превратив лицо в непроницаемую маску, зачитал с листа:

— «Я буду всячески содействовать вашему пиару. Вы самый подающий надежды молодой человек из всех, что я встречала». Это было написано вами дома. Вот, смотри, Владик, идёт под последним пунктом. Вы всем интервьюируемым такое говорите?

Женщина кинула на Савелия уничтожающий взгляд и написала на обороте одного из эскизов:

«Я знала заранее».

С этого времени в личной владовой когорте появился ещё один человек, которого он смог бы назвать полководцем своей пластиковой армии. Второй, и — Влад от души на это надеялся — последний.

Эти двое словно кусочки одного пазла, которые по всем признакам должны были сойтись, но почему-то не сошлись.

Савелий раздражал Юлию. Она, должно быть, считала его за Годзиллу и Кинг-Конга, словом, за разрушителя творческого спокойствия её новоявленного кумира. Хотя Сав видел куда глубже, он мог разглядеть в этом видимом творческом спокойствии целые массы подводных течений, настоящие водовороты под толщей льда и снежной позёмкой мудрости.

— Он молчит, — однажды сказал он ей, — и поэтому кажется кем-то вроде буддистского монаха. На самом деле он обыкновенный раздолбай.

Сам он относился к Юлии вполне благожелательно, хотя и с некоторой иронией. Когда наружу начинали проситься фирменные глупые шутки (которые непременно задевали Влада), лицо её каменело, так, что хотелось сфотографировать его и отправить в журнал «Вокруг Света», как великолепный образчик средневекового каменного зодчества, возможно, кого-то из авторов исполинов с острова Пасхи.

Что-то в жизни Влада поменялось. Она ускоряла темп, словно снежный ком, который докатили до уклона и спихнули вниз. Дальше он уже сам — растёт, набирает скорость.

Теперь в жизни было два человека, которых Влад, собственно, туда не звал, но от которых проблематично было убежать и спрятаться за стеной холодного молчания. Сав с лёгкостью разбивал её какой-нибудь глупой, но ужасно забавной шуткой, а Юлия находила лазейки, пользуясь своей назойливостью и неотступностью.

Как они с Савом узнали позже, Юле было тридцать два. Она работала главным редактором модного журнала, и была, должно быть, на короткой ноге со многими важными людьми. Когда она выходила в свет в чёрном жакете и брюках или длинной юбке, на плечи ей взбиралась самая горделивая осанка, что довелось увидеть Владу. Именно такая, казалось, создаёт пропасти между людьми. Но и тогда Юлия умудрялась одаривать Влада и даже иногда Савелия ласковыми и слегка смущёнными улыбками.

Она возвышалась над мужчинами, словно мама-жирафиха над неокрепшими жирафятами. Если бы это водилось за людьми, она бы непременно каждый день вылизывала им макушки, — полагал Влад.

«Не могу поверить, как тебе удалось какими-то куклами заставить грохнуться меня в обморок», — писала она, и ручка дрожала от негодования.

Влада забавляло то, как пытается она казаться железобетонной. Как демонстрирует всем свою скорлупу, не замечая, что скорлупа эта уже расколота, что стоит приложить усилие в нужном месте, как от неё не останется и следа.

Разведена, есть ребёнок: девочка по имени Ямуна. Семь лет назад у Юлии был период увлечения востоком, томной жаркой Индией, который прошёл так же внезапно, как и начался. Но он оставил свои следы: в свидетельстве о рождении дочери, в строке «имя» значилось название индийской речушки, быстроногой и шумной.

Это была робкая малышка с большими выразительными глазами. Юлия несколько раз брала с собой её к Владу, пока они втроём с Савом пили чай перед «алтарём моды», как окрестила телевизор с вечным fashion'ом Юлия, Ямуна играла в исследователя подземелий, бегая с карманным фонариком по подвалу. Бывало, мать забывалась, пытаясь повелевать ею, как всеми остальными (конечно, разговаривать женщина пока не могла, но обладала уникальной способностью демонстрировать своё отношение к тем или иным вещам осанкой и парой-тройкой незначительных мелочей в мимике, которые в исполнении любого другого человека вряд ли что-то бы значили), и тогда в глазах Ямуны загорался самый настоящий бунтарский огонь. Следуя философии, в которой была зачата и родилась девочка, можно предположить, что её душа — душа кого-то из великих мятежников прошлого.

Возможно, Юля нарастила эту скорлупу именно ради дочери.

Статью напечатали. Как и обещали, интервью на целый разворот, перемежающееся фотографиями и эскизами. Уже через день после выхода номера в тираж Юлия написала на сотовый Саву, что есть пара человек, которые хотели бы пообщаться с юным дарованием.

— Она написала: это представители модельных домов, — выдал свой комментарий Сав.

— Что им нужно?

— Ты что такой испуганный? Хотят поклониться тебе, как идолу, наверно. Я-то почём знаю. Назначишь встречу — узнаешь.

— Назначь, пожалуйста, за меня.

Сав прищурился.

— Ты ведь не сбежишь в окно?

— Не сбегу, — вздохнул Влад.

Почему-то перспектива встречи с представителями модельного бизнеса — с настоящими модельерами, а не кем-то из кустарных самоучек, вроде себя самого, или с крепкими, знающими профессионалами, сфера приложения усилий и знаний которых лежит не в будущем, а в прошлом — пугала Влада. Он не знал, как себя вести: то ли надменно — они то, против чего он фактически борется — то ли вежливо и безлично.

* * *

Весна заканчивалась на душевной, испятнанной семенами одуванчиков, ноте. Орали коты, каналы, натужно пыхтя, пропихивали под мостами последние партии оттаявшего мусора. Крыши гудели, нагреваясь с каждым днём всё больше, солнце ластилось к ним, сверкая лукавыми глазами в чердачных окошках. В соседнем к владовому доме обрушилась старая печная труба и сильно помяла припаркованный возле подъезда мотороллер. Сезоны кружились вокруг Влада, точно выведшиеся у него в подвале комары, и он вяло махал руками, надеясь разогнать время ещё сильнее. В этом году он разменял второй десяток и вступил, наконец, в третий. Многие великие начинания закладываются на третьем десятке (реже — на четвёртом), всё же, что было раньше — просто игры во взрослых. Так же, мог бы добавить Савелий, как и первая любовь: в четырнадцать-пятнадцать лет кажется, что это на всю жизнь, и что невозможно любить сильнее.

Влад никого ещё не любил — кроме своей работы. Так что в какой-то мере с детством он не расставался. И не собирался расставаться ни в ближайшее время, ни когда-либо позже.

Возможно, именно неудачные, несчастливые душевные порывы делают человека взрослее. Делают из его кожи, из коры молодого деревца, такой тонкой и такой вкусной, что, если срезать ножом и приправить муравьиной кислотой, её можно с удовольствием съесть, морщинистую броню. Укрепляют сердце, тем самым превращая тонкий душевный инструмент в мощный насос для перекачивания больших объёмов жидкостей.