— Всё, что ограничивает тебя в твоих возможностях и не мешает главному занятию, занятию всей жизни — твои друзья. Безногий писатель напишет гораздо больше, чем писатель, увлекающийся бегом, или просто имеющий возможность ходить по вечеринкам. Прежде всего — место. Здесь твоя татуировка будет постоянно попадаться тебе на глаза. Напоминать о деле. Она скажет тебе — «работай не покладая рук».

— Будет больно?

— Сначала всегда наносится эскиз. Эскиз — это не больно. Это гелевая ручка.

На столе лежала стопка бумаги, тонкой, будто пергамент. В желтоватом свете она казалось кожей, с которой только что рассталось какое-то земноводное. По верхнему листу Лев немедленно заводил ручкой, прижав его к остальным запястьем и Влад вытянул шею, пытаясь разгадать тайну ребуса из линий.

— Потом — форма. Что-то, что будет подстёгивать тебя к работе. Если в будущем люди научатся изменять свои тела, я надеюсь, эти изменения будут служить какой-то специализации. Надеюсь, что прежде всего они наметят себе цель. Все будет заточено под эту цель. Представь, что у тебя руки-молоты, которыми ты выбиваешь из скалы полезные ископаемые. Ты не можешь самостоятельно даже поднести ко рту кружку с чаем, зато в своём замке ты король.

— Я хочу себе швейную машинку.

— Ты не ремесленник.

— Я неплохой закройщик! — сказал Влад. Но взгляд Льва окунул его в холодную воду, остудив весь пыл.

— Любая автоматика — всего лишь субпродукт для производства конечных, штампованных продуктов. Всё, что автоматизировано, никуда не годится.

На бумаге, следуя за движением руки, проступали очертания океанского дна — такие, как если смотреть на них через толщу воды. Влад ничего не понимал.

— Ай, да ладно! — сказал Лев так, будто кто-то или что-то очень сильно не оправдал его надежд, смял бумагу в серый комок, который хотелось подцепить вилкой и немедленно отправить в рот. Влад забеспокоился: можно было загодя перекусить, или он правильно сделал, что упорно игнорировал последние три часа разболтавшийся живот? Когда-то он ходил с матерью на неприятные медицинские процедуры, перед которыми нельзя было есть, и поход к мастеру по татуировкам вызывал стойкие ассоциации. Вдруг скопившаяся во рту слюна или выделяющийся при виде похожего на фрикадельку комка бумаги желудочный сок как-то помешают процессу?

— Не ёрзай, — одёрнул его Лев.

Он послюнявил кончик ручки. Сказал, коротко взглянув на застывшую в кресле жертву:

— Иногда эскиз и есть конечный результат. И наносить его нужно непосредственно на поверхность, над которой работаешь.

За ширмой голоса Льва Владу почудились голоса обоих его учителей. Он попытался понять, кого же здесь больше — Рустама или Виктора?

Если закрыть глаза и не видеть эти тощие белые пальцы и ладонь с синими прожилками, различимыми даже под перчаткой, можно подумать, что руку закрутили в тиски. Лев водил теперь ручкой прямо по коже, быстрыми, точными, решительными движениями нанося рисунок.

Теперь Влад понимал, что рисует художник. Он с интересом следил за сафари, что разворачивалось на его руке, и, когда Лев отложил ручку, не спросив ни о чём, даже не посмотрев на клиента, принялся заряжать машинку светло-коричневой краской, тоже ничего не сказал. Ему нравилось.

— Постараемся управиться за один сеанс, — сказал Лев. — Первое время будет больно, потом привыкнешь.

Он, сдавив пальцами большое, влажно поблёскивающее перо, вспорол Владу руку.

Кожа превращалась в какую-то иную текстуру. Сначала Влад подумал, что это дерево, но потом узнал замшу. Рядом был ещё квадратик (шов между ними слегка расплылся, не то от дезинфицирующий жидкости, которую нанёс на кожу Лев, не то от собственного пота Влада), и ещё, ещё… разной формы и размера, они — каждый! — заключали в себе отдельную страну. А контуром всему этому был африканский континент, который, как и все остальные континенты, обладает собственной, легко узнаваемой формой. Рука Влада грозила превратиться в политическую карту, которую Лев нарисовал, не сверяясь с картой настоящей. Тем не менее, в точности её Влад не сомневался.

— Алжир? — спросил Влад, когда Лев отложил машинку. Он вытер нарисованное салфеткой и бросил её в ведро. Руки совсем не дрожали (как втайне того боялся Влад), в медицинских перчатках они были похожи на руки хирурга.

— Мавритания. Алжир у нас на очереди. Жалко, у меня ограничен запас игл.

Он ловко смешал в специальных колпачках краски и продолжил. Алжир отливал приятной бархатистостью велюра. Влад боялся дышать, наблюдая, как африканские страны расцветают различными тканями и материалами, которые он частенько применял в своей работе. Швы между этими лоскутами грубые, необработанные, прошивала их, как будто бы, толстая капроновая нить.

— Я возьму с тебя всего полцены, — сказал между делом Лев. — С тобой трудно работать, но… это хороший опыт.

— У меня необычная татуировка?

— Конечно, нет. Ты упоминал энергетику…

Влад покосился на друга. Сав давно уже дремал в кресле.

— Да! Она здесь везде, словно… словно паутина.

— Ты носишь в себе свою собственную. Это как два магнитных поля. Интересно смотреть, как они взаимодействуют. Постарайся больше ничего не говорить. Даже не думать. Мне и так непросто.

Влад повернул голову, чтобы видеть лицо Льва. Глаза его горели лихорадочным, маниакально-буддистским спокойствием. Больше он ничего не спросил, а мужчина ничего не сказал. Голосила только машинка, вгрызаясь в плоть и оставляя на коже капельки сукровицы.

Сеанс длился почти четыре часа. Сав всхлипывал во сне, иногда просыпался, чтобы поглядеть на результат.

— Не понимаю, при чём здесь чунга-чанга, но выглядит неплохо. Как думаешь, набить мне на пятках Курилы?

Ему никто не отвечал. Лев был поглощён работой, Влад же прислушивался к собственным ощущениям: у него такое лицо, будто слушает радио и пытается расслышать сквозь помехи голос диктора.

— Внутренний голос для тебя всегда важнее моего, настоящего, — зашёл с другой стороны Сав.

Нет ответа. Зарубин качал головой, словно аннулируя оба своих высказывания, и погружался в дрёму.

Поначалу казалось, будто рисунок тебе вырезают кончиком ножа, а в промежутках быстро-быстро скребут лезвием по коже. На двадцатой минуте это чувство прошло, остался только приятный зуд, которым равномерно покрыта вся рука. Кто бы мог подумать, что добровольно подставлять руки под иголки может быть приятно! Может, — подумал Влад, — с наркоманами то же самое?

— Думаю, из тебя бы вышел неплохой писатель, — внезапно сказал Лев, салфеткой стирая сукровицу (зуд в этот момент немного усиливался). — Руки такие, какие надо.

— Я больше вроде художника, — сказал Влад. Он не слишком понял Льва: этот человек только что утверждал, что машинка и иголки для закройщика совсем не важны, а теперь связывает руки и писательское мастерство. — Я шью костюмы.

Лев снизошёл до объяснения:

— В тебе есть обречённость. Ты точно знаешь, куда и зачем ты идёшь.

— Иногда мне не хватает уверенности, — внезапно для себя признался Влад. Из-за кирпичной стены показалось солнце искренности. — Я совсем не уверен, что то, что я делаю, кому-то ещё кроме меня самого нужно.

Глаза Льва полыхнули вновь.

— Если хочешь, я заражу тебя своей болезнью. Нескольких капель моей крови будет достаточно. Тогда у тебя не останется другого выхода, кроме как делать свою работу.

Любой другой от такого предложения вывалился бы из кресла. Влад же задумался, переводя взгляд с бледного подбородка мастера по татуировкам на фиолетовые гардины, похожие на кожу какого-то особенно располневшего слона, а оттуда на собственную руку.

Работа спорилась. На кромке континента играли блики от океанов, которые он едва-едва наметил: Лев на самом деле оказался прекрасным художником. Страны будут разноцветные, будто чешуя пёстрой тропической рыбы: больше половины ещё не закрашено, но контур уже намечен. Лев сказал: «позже мы подпишем каждую. А может даже, обозначим крупные города. Где они есть, конечно. Это же Африка!»