Алисия

– Жуткая пьеса!

– Жуткая?!

– Просто кошмарная! – Антрепренер потряс у меня перед носом листами, которые грозили вот-вот разлететься.

– И чем же, с вашего позволения, она кошмарная?!

– Всем! Решительно всем! Например, главная героиня водит мобильез.

– Это так страшно?

– Ужасно! – возопил мужчина. – Нам и без того хватает этих… воинственно настроенных барышень, чтобы еще пропускать их в современное искусство!

– То есть по-вашему, женщина должна сидеть дома и вышивать?

– По-моему – да! В любом случае, дражайшая, я больше не намерен вести с вами эти беседы. Вы и без того отняли у меня бесчисленное множество времени. Поэтому – вот! – Он громыхнул рукописью о стол. – Никуда не годится!

Стоит ли говорить, что этими словами он перечеркнул год моей работы? Не только он, между прочим. Это был уже пятый столичный театр, в котором мне отказали. И последний, куда я предлагала свою пьесу.

Один их самых известных, который я оставила напоследок и надеялась на прогрессивность руководства – с тех пор, как его величество подписал указ, что женщины могут наравне с мужчинами претендовать на некоторые должности и писать (в том числе и для разного рода постановок), многие до сих пор не могли этого принять. Многие, но в столичных театрах я рассчитывала найти понимание.

Видимо, зря.

Но это не значит, что я так просто сдамся!

– Хорошо, – с милой улыбкой сказала я, собирая все-таки разлетевшиеся по столу листы.

Для этого мне пришлось наклониться, и взгляд антрепренера в ту же минуту прочно прилип к моему декольте. Я чувствовала это уже на уровне инстинктов, поскольку чаще всего именно туда мужские взгляды и прилипали. Природа щедро наградила меня ярким цветом волос и большой грудью, которая притягивала взгляд даже будучи плотно запечатанной глухой тканью. Что касается меня, я никогда не старалась ничем ее запечатать, игнорируя матушкины причитания на тему, что это бессовестно – выставлять такие формы на всеобщее обозрение.

А я, между прочим, ничего нарочно не выставляла. Точно так же, как и не собиралась прятать. И это касается абсолютно всего!

– М-м-м… эри Армсвальд…

– Армсвилл, – поправила я, выпрямляясь и прижимая к груди свою пьесу.

Теперь взгляд антрепренера прилип к пьесе, странно, что она дымиться не начала.

– Да-да, эри Армсвилл. Мой вам совет – оставьте вы эту драматургию. Подумайте лучше о достойном мужчине рядом. – Он даже плечи расправил, явно намекая на то, что достоин конкретно он, несмотря на обручальный браслет на запястье. – Устроитесь в столице, будет у вас премилый домик, и, возможно, собачка…

Намек был настолько прозрачный, что я подавила желание треснуть его пьесой по сверкающей лысине.

– Собака!

– Что? – У него округлились глаза.

– Собака, – повторила я. – Уменьшительно-ласкательные превращают мужчину в мальчика.

Антрепренер побагровел.

– Вон! – весьма театрально произнес он и для верности вскинул руку.

Получилось очень пафосно, но этого ему показалось мало:

– Вы, видимо, считаете, что ваша пьеса – верх гениальности! Но это всего лишь женская писанина, на которую не польстится ни один уважающий себя постановщик и ни один серьезный антрепренер.

– Ошибаетесь! – Я шагнула вперед так резко, что стихия вокруг пришла в движение. Это я скорее почувствовала: у нас в роду были воздушники, управляли ветрами, должно быть, от них мне и досталось это умение – тонко чувствовать колебания воздушных потоков даже на другом конце комнаты. Впрочем, это было единственное, что мне досталось, потому что магии во мне не было ни капли. – В течение полугода мою пьесу поставит Мориц Ларр[1], а вы будете жалеть об этом всю свою оставшуюся жизнь!

Оставив антрепренера с открытым ртом, я вылетела из кабинета в приемную, где секретарь с тонкими, напоминающими ниточку усиками, тут же подскочил.

– Прошу вас, эри! – произнес он, подхватив мое пальто со старой колченогой вешалки, грозящей вот-вот завалиться набок, и набрасывая его мне на плечи.

– Благодарю!

После душного помещения весенняя оттепель окатила промозглой сыростью. Будучи южанкой, я привыкла к тому, что в это время у нас все цветет, в столице же только-только сошли снега, обнажая щербатые камни мостовых и серые, потертые после суровой зимы стены. Небо не расщедрилось даже на пару солнечных лучиков, зато от души разбросало повсюду глубокие лужи, через которые горожанам приходилось забористо прыгать. И мне вместе с ними: моя короткая поездка подходила к концу, поэтому денег на магический общественный транспорт совсем не осталось. Что уж говорить о конном частном извозе: словно чувствуя, что их дело доживает последние дни – после изобретения Марджем Каэльским универсальной магсхемы для движения любой повозки – цены они драли такие, что проще было ходить пешком.

– Новая постановка! – Словно издеваясь, мальчишка газетчик вскинул руку совсем рядом со мной. – Мариан Море и Лючия Альхэйм в главных ролях! Корона д’Артур! Главное событие года!

В голове у меня что-то щелкнуло.

Корона д’Артур – главный театр столицы, расположен он в самом центре, неподалеку от площади Пяти львов. Чтобы туда попасть, мне действительно придется нанять экипаж и остаться с шестью галлирами в кармане, но… А что я, собственно, теряю?!

– Газету! – крикнула я, вручая мальчишке монету, которую он немедленно сунул в карман поношенного пальто, а взамен вручил мне листок. Я устроила его поверх пьесы, плотно прижимая ее к груди и вскинула руку: – Экипаж!

– Эрн Гайтон будет завтра. Но не думаю, что до завтра у него получится посмотреть вашу пьесу.

Секретарь – девушка (что, несомненно, внушало надежду) с туго стянутыми в пучок светлыми волосами и в накрахмаленном платье, из-под подола которого выглядывали аккуратные туфельки на низком каблуке, внимательно на меня посмотрела.

– Когда я могу ожидать решения?

Она заглянула в записи.

– Три… Нет, пожалуй, четыре дня. Хотя… Эри Армсвилл, предлагаю договориться так. Чтобы вам не приезжать сюда лишний раз, оставьте свой адрес. Я отправлю к вам посыльного, как только будет принято решение. Хорошо?

Мне захотелось ее обнять. Честно говоря, после встреч, на которых от меня либо откровенно хотели избавиться, либо вовсе не принимали всерьез (а чаще, и первое, и второе), секретарь антрепренера в лучшем театре королевства вела себя так, как… как, в общем-то и должны себя вести цивилизованные люди.

– Благодарю, эри…

– Люмец, – она улыбнулась. – Я обязательно передам вашу пьесу и буду рада, если вы к нам заглянете еще не один раз, как перспективный драматург.

Бывают же хорошие люди! Я поблагодарила, и, оставив записку с адресом, тепло попрощалась с девушкой. Оказавшись за дверью, закусила губу и с трудом удержалась от того, чтобы не хлопнуть в ладоши.

Стоило ли обивать пороги театров, где на меня даже как на человека не смотрели, чтобы найти понимание в Корона д’Артур?! Впрочем, до понимания было еще далеко, но общение с эри Люмец вселяло надежду. Равно как надежду вселяло и то, что антрепренер взял на работу женщину. По мнению большинства мужчин, секретарь – исключительно мужская профессия, потому что здесь «нужна внимательность и хорошая память». А еще каллиграфический почерк и твердая рука. Каллиграфический почерк без твердой руки почему-то достаточным навыком не считался.

Как бы там ни было, антрепренер Корона д’Артур лишен всех этих предрассудков, а значит, у меня есть шанс! Настоящий шанс, что будут смотреть на мою пьесу, а не на то, что я женщина.

Исполненная самых чудесных надежд, я вышла из театра и с наслаждением вдохнула напоенный весенней свежестью воздух. Во второй половине дня по-прежнему не распогодилось, но то ли стало теплее внутри, то ли все-таки разогрело, потому что сейчас мне даже не хотелось запахнуть пальто.