Капитан старался не встречаться глазами с императрицей. Она не сводила с него пугающий взгляд мертвеца и ждала.

– Его отец мертв, – сказала я. – Значит, он точно станет следующим иеромонахом Чилтея.

Капитан еще сильнее нахмурился.

– Даже если и так, иеромонах Единственного истинного Бога обязан исполнять долг во имя веры и своего народа, а не… не ради власти и славы. И священная империя – дело прошлое, нужно извлекать из прошлого уроки, а не подражать ему, какие бы… связи и подобие… – Он замолк. – Не силен я в подобных высказываниях.

Он пошел заниматься волом, и я подавила желание уйти вслед за ним.

– Ну, думаю, мы хотя бы можем ему доверять, – хриплым голосом мертвеца произнесла Хана.

– Мы? Я вот после всего того дерьма в Кое не уверена, что могу доверять тебе.

И, оставив ее злобно таращиться на меня, я поплелась на больных и слабых ногах к ближайшему дереву и уселась под ним. Земля была холодной и мокрой, но у меня уже не осталось сил об этом тревожиться. Я прислонилась к стволу и смотрела, как труп с негнущимися конечностями помогает капитану Энеасу высвободить вола из оглобель и отвести к воде.

Я прикрыла слипающиеся глаза и увидела оживленную улицу, где чилтейцы в чилтейских одеждах шли по чилтейскому городу под небом Чилтея. Я тихонько вдохнула и выдохнула, ощущая жажду и привкус черствого хлеба. Через дорогу в окружении оголенных деревьев возвышалось величественное строение со шпилем, вознесшимся к небу над всеми зданиями Женавы.

Я нетвердой походкой вышла на заполненную толпой площадь, пробормотала молитву, и при этом голос был мой. Меня толкнули плечом, и я зашаталась, ощущая в раненой ноге боль, однако Кайса сумела удержать равновесие и пошла вперед, к дверям церкви.

Я очнулась с криком и вернулась к реальности, где капитан Энеас и мертвый возница снимали с повозки ящик с Септумом. Заставляя себя подняться, я осознала свое нездоровое тело, лишь когда боль пронзила колени и лодыжки. Шипя проклятия, я, как могла, ковыляла по грязному размокшему полю – когда первый приступ паники миновал, получалось не особенно быстро.

Когда я подошла, они, потея и задыхаясь, несмотря на прохладу ночного воздуха, уже опустили ящик на землю.

– Кайса в Эравуме. У церкви. Если поторопимся, успеем добраться туда, пока она не ушла.

Капитан с императрицей переглянулись.

– Я предполагала, что ты предложишь погнаться за ней, – произнесла Хана. – Но это слишком опасно. Лео Виллиус ищет нас, и ему, и всем остальным известно, как я выгляжу. Вот это, – она указала на ящик, – для нас единственный способ его уничтожить.

– Почему тебя это волнует? Совсем недавно ты готова была умереть.

Императрица Хана прищурилась.

– А ты не дала. Напомнила о моем долге перед империей. Перед дочерью. И была права.

– У тебя есть долг. А у меня – нет. Это не моя империя и не моя дочь.

– Да, но ты теперь в моем теле, госпожа Мариус.

Если бы даже ветер затаил дыхание, тишина не стала бы глубже. Я разгневанно смотрела на императрицу, но все доводы прозвучали бы грубо, а под взглядом капитана Энеаса я не могла озвучить ни один.

– Мне не больше хочется быть к тебе привязанной, чем тебе ко мне, госпожа Мариус, но есть кое-что поважнее наших желаний. Например, доставить это… этого человека обратно к Торвашу.

Я хотела сказать, что капитан Энеас мог сам с этим справиться. И нет никаких доказательств, что седьмой Лео будет полезен, а иеромонах не был образцом совершенства, но все эти слова остались невысказанными, как и прочие.

Затянувшееся молчание прервал капитан.

– Нам нельзя задерживаться надолго, – сказал он, произнося «мы» увереннее, чем я. – Мы должны накормить его, пополнить запасы и снова двинуться в путь. Пойду принесу зажженный фонарь.

Он ушел к повозке, оставив нас с императрицей наедине и в неловком молчании.

– Мне так жаль, что мы пока не можем пойти за ней, Кассандра, я же понимаю…

– Я в твоей жалости не нуждаюсь.

Она нахмурилась.

– Проявление товарищества – не жалость.

– Это если оно – не пустые слова.

– Говоришь, пустые слова? Когда я дала тебе больше власти над моим телом, чем… – Мертвец щелкнул челюстью. – Если попытаешься убежать, загоню тебя в такие глубины сознания, что ты даже не вспомнишь, кто такая.

Она договорила шепотом, потому что капитан вернулся с фонарем и поставил его на ящик Септума.

– У меня в запасах оставалось немного хлеба и мяса. – Он помедлил. Из-за слишком яркого света я не видела выражение его лица. – При обычных обстоятельствах я бы не беспокоился, но, учитывая случившееся там, в хижине… – Его голос затих, но я и без слов заново пережила момент, когда неподвижное тело вдруг повернуло голову и посмотрело на нас, на самом деле посмотрело.

– Полагаю, мы с Кассандрой можем приглядеть за ним, пока вы будете его кормить, – сказала императрица. – Дайте Кассандре свой кинжал, она куда опытнее меня.

Мне было отвратительно такое доверие с ее стороны, так же, как и ответный вопрос потрясенного капитана:

– Вы уверены? Это не?..

– Да, уверена.

И, как будто она и в этой коченеющей мертвой плоти была его императрицей, а не врагом, капитан Энеас послушно достал кинжал из-за пояса и протянул мне. Я чуть было не отказалась, но злобно взглянула на императрицу и сомкнула свои – ее пальцы – на рукояти, еще теплой от тела капитана.

– Постарайся не причинять ему боль, если в этом не будет необходимости, но…

– Если он попытается тебя придушить, проткнуть ему руку?

Капитан чуть улыбнулся.

– Вроде того.

Он достал из сумы пакет. В животе заурчало, но еда предназначалась не для меня. Капитан убрал фонарь с ящика.

– Не могли бы вы поднять крышку, ваше величество?

– Разумеется. Ты готова, Кассандра?

– Да, ваше величество.

Она проигнорировала мой сарказм.

– Хорошо. На счет «три». Раз. Два. Три.

Возница крякнул, его сильные руки легко сняли крышку, и свет лампы упал на лежащего внутри. Он был бледен и худ, со спутанными волосами и клочковатой длинной бородой, но от кончика носа и до сверкающих глаз был вылитый Лео. Во всем, кроме выражения лица. Септум даже не шелохнулся, не показал, что увидел нас, не моргнул, когда капитан направил свет фонаря ему в лицо.

– Еда, – сказал капитан, отрывая кусок солонины. Когда кусок поднесли к губам, Септум не пошевелился, но стоило Энеасу произнести «открывай», открыл рот. Капитан аккуратно опустил туда мясо и сказал:

– Ешь.

Лео Септум сомкнул губы и начал жевать. Когда он проглотил первый кусок, точно так же был скормлен второй. Капитан Энеас говорил, что Септум всегда был словно пустая раковина, и сейчас, наблюдая, как он ест, лишь подчиняясь командам, я представила ужас его матери, которую наградили безгласным младенцем, выросшим в бессловесного пустого ребенка.

И я задрожала сильнее, чем дрожала бы от порывов ледяного ветра, гуляющего в открытом поле.

– Ешь, – опять сказал капитан, на сей раз предлагая небольшой ломоть хлеба. Я взглянула на императрицу в шкуре мертвого возницы и увидела, что не мне одной хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда. Я покрепче сжала в руке оружие.

Септум начал жевать. Моргнул. По команде опять откусил, а мы с императрицей наблюдали, застывшие и напряженные, несмотря на усталость и боль в каждом суставе.

– Ешь.

Хлеб и мясо исчезали кусок за куском, в животе у меня урчало. К тому времени, когда капитан покончил с кормлением, холод ночи совсем меня заморозил. Сжимающие кинжал пальцы ныли, и никак не удавалось расслабиться. Капитан кивнул, и императрица Хана опустила крышку на место. Крышка хлопнула, и я больше не видела Септума, но его лицо оставалось выжженным в моей памяти, и я не могла от него избавиться.

– Надо поесть и двигаться дальше, – сказал капитан и протянул сверток в вощеной бумаге.

– А когда же мы отдохнем?

Он пожал плечами.

– Если хочешь, можешь поспать в задней части повозки. А как долго, ваше величество, вы сможете оставаться в этом… образе?