Через полчаса на дороге показалась открытая машина. Она подъехала к самой палатке и оттуда вылез майор интендантской службы, Он, видимо, решил тоже помыться. Увидев двух оборванцев, стоящих по стойке смирно, он небрежно отдал честь и пошел сразу к палатке в баню.

— Товарищь майор, туда нельзя! — сказал лейтенант.

— Как это нельзя? Мне можно. — ответил тот.

— Трищь майор, вам же хуже будет. Моё дело предупредить, а только я бы прислушался к внутреннему голосу и не искал приключений на свою голову.

— Боец! — у Банщика не было знаков различия, он был прямо с задания и только после бани рассчитывал переодеться.

— Как разговариваем со старшим по званию? Ты что себе позволяешь?

— Ох! Да ничего я себе не позволяю необычного, просто предупреждаю о неизбежных последствиях опрометчивых поступков некоторых полководцев.

— Ладно боец, я с тобой позже разберусь. — и майор вошел в предбанник.

Там он спокойно разделся и прошел в помывочную. На этом спокойная и размеренная жизнь полководца закончилась. Начался ад. Причем он сам просто не понимал, что происходит, под завывание сирены в него, как в Мойдодыре, летели тазики, помывочные мочалки, лился кипяток и ощущались вполне профессиональные удары тупых и тяжелых предметов. Особенно сильный удар пришелся по голове избиваемого. Он выбил из неё остатки разума и обратил его в паническое бегство. Так толком ничего и не поняв, он от ужаса и боли, как был, в чём мать на свет произвела тридцать лет тому назад, выскочил наружу. Наружи все было спокойно, пикирующих бомбардировщиков врага не замечалось, а на лавочке мирно сидели два оборванца, один шофер и мирно смолили самокрутки.

— Что это было? — спросил голый, ошпаренный, обалдевший от побоев человек.

— Просто последствия необдуманных агрессивных поступков. — ответил за всех Банщик, совершенно голому, на тот момент, человеку.

Тут до обезумевшего мозга интенданта дошла картина происходящего, которая уже начала собирать постепенно своих бесплатных, но благодарных зрителей. Он метнулся назад в палатку, но на пороге остановился в нерешительности.

— Ладно, будешь должен. — сказал лейтенант и протянул побитому неандертальцу чистые кальсоны.

Через пару минут ужасы военного бытия сменились пасторалью всеобщего мира. На пороге окончания войны, на лавочке сидели четверо уставших русских мужика, каждый на своём месте, добивающих фашистскую уродину и мирно разговаривали ни о чём, слушали пение птиц и наслаждались первым летним солнышком последнего года окаянного времени всеобщей войны.

Наконец Зойка вышла из бани, стриженная под мальчишку, она словно солнышко словно светилась изнутри весенним чистым светом. Даже её остриженные прекрасные русые волосы были как светящийся нимб над головой, словно лучики света отбрасывали зайчики на свежую листву окружающих деревьев. У майора Попова просто челюсть отвисла от такой живой иконы. Он оглох и даже ослеп на миг, он видел только богиню, вышедшую на прогулку по бескрайним облакам грез. Волочков прояснил обстановку в своем репертуаре.

— Что полководец, не ожидал? Двойку в четверти тебе поставлю по природоведенью, если слюни не подберёшь, в баню пора.

Попов очнулся от наваждения и стесняясь своей наготы быстро юркнул в банную палатку за остальными хорошистами.

Баня, да ещё с парилкой! Что ещё нужно для счастья мужика? Не хватало пива и воблы, между заходами в горячий пар. Сколько счастье ни длится, а всё едино заканчивается. Исхлестав себя, и друг друга юные боги Мировой Войны наконец вышли в свет, где на лавочке сидела простая Валькирия и медленно забирала душу Витьки Попова в Вальхаллу к Одину. Почему он подумал так и не иначе никто бы не мог объяснить.

После бани и парной мужик словно дитя, я же вам это уже говорил, а дети любят веселье и игрушки. В машине нашлась гитара, немецкое пиво в керамических бутылках и даже трофейный французский коньяк. Закуска тоже была в военном ассортименте. Отмытая банда детей отъехала совсем недалеко на берег озера и расположилась на травке, застелив её плащ палаткой. Витька взял в руки гитару и стал напевать что-то из репертуара Утёсова. Остальные слушали и насыщались едой и напитками. Недалеко похрюкивала война, иногда рядом проходили бойцы, но парням на всё было наплевать и растереть, они были дома.

Так и встретил Попов свою единственную и неповторимую жену Зоеньку. Правда расписались они уже в голодном сорок шестом, зато свадьбу играли в квартире Банщика и даже две свадьбы, только не все до них дожили. Не дожили Банщик и шофёр Попова.

Шофера убили очередью из автомата в Восточной Пруссии на следующий день после победы. Он ехал один в штаб и напоролся на остатки зондеркоманды Дерливангера, состоящей из прибалтийских отморозков. Очередь прошла грамотно и умер он почти мгновенно. Два ублюдка, литовец и латыш оттащили его тело немного с дороги и чуть присыпали песчаной землей. Его никто никогда не нашел, а под Рязань полетела запоздалая похоронка-надежда «пропал без вести». Ублюдков окружили и всех положили на следующий день, прочёсывая лесок, только это, господа товарищи, был совершенно не равноценный обмен, совершенно.

На следующий день остаткам группы Банщика дали десять суток отпуска. Такое на той войне русским солдатам только снилось и то не часто, но иногда бывало. Все были Ленинградцами и у всех в Питере никого не осталось. Только у Волочкова был свой угол, куда и направилась троица отдыхать. Это сейчас, сел на самолет, и ты через полтора часа в Питере, а тогда дорога туда и обратно заняла как раз половину их отпуска.

Галка Городничая уже работала диспетчером в трамвайном управлении сутки через сутки. Город оживал, продукты были по карточкам, как и везде, но в этой саге «И ВЕЗДЕ» ключевые слова. Отряд бойцов ввалился в квартиру рано утром и разбудил её слишком рано. От поднятого бедлама она отошла не сразу. Конечно накрыли на стол. По военным временам просто обильный. Нашлась и выпивка, и закуска, да только Сережка Михеев сидел несколько тихий и уставший. И досиделся.

Именно у него с Галиной и была вторая свадьба в Славкиной квартире в сорок шестом году. Так потом и жили две семьи в одном подъезде Михеевы в квартире Банщика, а Поповы в квартире над ними, когда-то отведённой беженке Галине.

Тридцатого августа сорок четвёртого группа Банщика высаживалась в районе поселка Пальмникен (Янтарный) с малой подводной лодки. Все были одеты в форму полевой жандармерии вермахта. В этот раз Зоя осталась на базе, а вместо неё был придан одетым в офицерскую форму переводчик Андрей Сторожев. Детинушка был двухметровый, ну вы уже с ним знакомы. Его отличал серебристый шеврон на рукаве в отличие от оранжевых у Банщика и Михеева. Высадка была проведена быстро и без происшествий. Уже на берегу они увидели громадное зарево и отзвуки канонады в стороне города, куда направлялись. Его было трудно не заметить, оно было видно за 250 миль от Кёнигсберга.

Он горел уже второй раз от налета англо-американской авиации. В первый раз налет был 26–27 августа, но бомбардировка была не очень точной, огонь тогда слизнул небольшой участок застройки к юго-западу от Замковой горы, портовые постройки и судостроительные верфи, но не задел ни одного военно-оборонительного объекта, а в эту ночь бомбы упали на самый центр города и его юго-восточную жилую застройку, не задев укреплений крепости. В обеих случаях впервые в мире применялись напалмовые смеси на основе фосфора по жилым кварталам ковровой бомбардировкой. Никто из находившихся в бомбоубежищах не выживал в его адском пламени. Горело всё, культурное наследие города, замок, главный собор, музеи, биржа. Выжившие, по чистой случайности, люди бросались в реку Прегель, но даже там многие из них задыхались. Над городом поднималось огненное торнадо. Господин Черчилль в Англии особенно радовался результатам второй бомбардировки. 75 % города после неё перестало существовать и представляло и себя сплошные развалины. Этот обширный район развалин Калининградцы видели до начала восьмидесятых годов прошлого века, а некоторые остатки можно найти и сегодня.