— Так, расступись, расступись, — начал Герман. — Дайте пройти. Корпус жандармов!
Толпа послушно раздалась в стороны, а некоторые стали проталкиваться подальше от явившегося начальства.
— Что тут у нас? — спросил Герман, заметив, что над телом погибшего склонился полный низкорослый человек в бордовом сюртуке. Когда тот с трудом разогнулся, Герман увидел знакомое одутловатое лицо с алыми масляными губами.
— Доктор, а вы уж здесь! — воскликнул он, узнав того самого врача, которого встретил в свой первый день на службе в Корпусе.
— Простите, поручик, мы знакомы? — спросил доктор, подслеповато щурясь на Германа. — А, погодите, в самом деле, кажется, видались. Вы тогда у князя Вяземского в имении были, еще бегали очень резво, помню, помню. Только, кажется, вы тогда еще были корнет, и даже мундира не носили. А теперь — настоящий орел! И уже поручик — поздравляю.
— Благодарю, — ответил Герман. — Вот только откуда вы здесь взялись, да еще прежде полиции?
— Так ведь голубчик мой, у меня же в вашем уезде практика! — ответил доктор, причмокнув губами. — А вас, что же, сослали к нам в глушь? Ну, что же, не расстраивайтесь, соседями будем.
— Что тут? — спросил Герман, указав на распростертое на земле тело. Только сейчас он заметил, что убитый как-то странно позеленел.
— Да вот, Иван Семенович Рыжов, здешний бакалейщик, помещика Дувалова торгующий крестьянин, торгует в лавке бакалейными товарами. Торговал, точнее сказать. Вы не изволили знать? А теперь, вот, процветает, как при жизни не процветал.
Доктор горько усмехнулся, а Герман теперь понял, что означает зеленый цвет: тело Рыжова проросло насквозь каким-то растением, более всего напоминающим плющ. Тонкие стебли пронизывали и руки бакалейщика, и ноги, и живот, высовываясь то из рукава купца, то из ноздри, то прямо из щеки. Выглядело это так, словно труп пролежал здесь очень давно, так что трава успела прорасти сквозь него. Вот только за этакое время он бы разложился, однако же на нем не было заметно ни следа тления, словно умер Иван Семенович не далее, как несколько часов назад.
На алом от прилившей крови лице застыла гримаса страдания и ужаса, а зловещие треугольные листья слегка подрагивали, словно продолжая свой рост.
— Ежели вас, любезный, интересует причина смерти, — прокомментировал доктор равнодушным тоном, — то, боюсь, пока не могу ничем вас порадовать. Надо вскрытьице сделать, я раньше этакой красоты не видывал.
— Я, зато, видела, — мрачно произнесла Таня, выглядывая из-за плеча Германа. — В Московской губернии таких уже четыре случая было. Стало быть, и сюда добрался этот… флоромант. Наши в Москве его флоромантом прозвали. У ротмистра Трезорцева это дело в производстве, у вашего знакомого.
— Это эльфийское проклятие, — прибавил Рождествин. — У нас есть легенды о таком, оно называется Yoora ve Zeizi, «Смерть посредством жизни». Но его уже никто не применял лет триста, а может быть, и больше. Оно считается утраченным.
— Спасибо, поручик, но мы это все уже установили, — сказала Таня. — Вот только откуда оно могло взяться в Московской губернии, а теперь вот и в Тверской?
— Вестимо, откуда: от ельфов все зло, — произнес стоявший чуть поодаль один из зевак-мастеровых в серой тужурке и шумно высморкался. — Они и дитёв воруют, и девок портят. Развели их, понимаешь, разрешили среди людей православных проживать, даже святой крест принимать разрешили. Тьфу! Известно: эльф крещеный — что вор прощеный.
— Так, вы, я смотрю, тут у нас специалист по эльфийской магии, — строго произнес Герман. — Сейчас будете помощь следствию оказывать.
— Да я это… я просто… люди говорят… — мастеровой тут же стушевался и сделал все возможное, чтобы исчезнуть со сцены поскорее.
— Вообще, видел кто-нибудь что-то подозрительное? — тем же тоном спросил Герман, повернувшись к толпе. Среди людей — в основном, мастеровых в картузах и мещанок в платках — поднялся ропот, все завертели головами, а кое-кто поспешил бочком-бочком исчезнуть. Оно и понятно: лишний раз с жандармерией дело иметь никому неохота. Затаскают на допросы, а того и гляди как-нибудь притянут, да на тебя же все дело повесят. Оно тебе надо?
Вскоре Герман стал опасаться, как бы не исчезли настоящие свидетели, ежели они имеются. Стал расспрашивать, кто обнаружил тело. Оказалось, девочка-служанка из этого дома.
Опросив девочку и нескольких мастеровых, кого удалось поймать, Герман остался разочарован. «Ничего не видал», «слыхом не слыхивал», «да никто на такую пакость покуситься не мог, у нас тут, слава богу, народ православный и с понятием». Только всего и набралось показаний. Ни единой зацепки. Узнал только, что тело, по-видимому, лежит здесь с самого утра, да и доктор такое время смерти подтвердил.
— Вы, доктор, стало быть, покойного знали? — спросил Герман. — Как думаете, были у него какие-нибудь враги?
— Ну, милый вы мой, какие враги у бакалейщика? — пожал плечами доктор. — Ежели он кому муку с червями продавал или обвешивал, так ему за такое, конечно, морду могли бы набить, но чтобы эльфийское проклятие… Маловероятно. У нас тут, в глуши, и эльфов-то нет, вот кроме господина Рождествина.
— Чтобы применить эльфийское проклятье, совсем не обязательно быть эльфом, — ответил Рождествин. — Многие из них инструментальны, завязаны на специфические артефакты. Собственно, поэтому часть из них и утрачена: нет артефакта — нет заклятья. А переизобретать их заново запрещено.
— Ну, этаких тонкостей я не знаю, — проговорил доктор, отряхивая руки. — Это вам виднее.
Между тем, подъехал длинный тарантас из земской больницы, за которым доктор послал ранее. Двое широкоплечих служителей соскочили с козел, приготовившись убирать тело.
— Что же, господа, — произнес доктор. — Если вопросов тут больше нет…
— Так, погодите, а это что?.. — спросил Герман, едва тело приподняли. На земле, в небольшом углублении тускло блеснуло нечто, словно мутный глаз.
Герман наклонился и поднял предмет — это был небольшой твердый шарик, как будто стеклянный, но чуть крошащийся под ногтем. Он поднес к носу и ощутил запах мяты.
— Кажется, мятный леденец, — Герман пожал плечами.
— И что? — равнодушно осведомился Рождествин.
— Не знаю, но все-таки, улика. Надо узнать, любил ли покойный леденцы, а то вдруг это от убийцы осталось.
— Да быть может, и просто кто-то обронил во дворе, вот хоть бы и та девочка, — скептически прокомментировала Таня. — Но вообще за наблюдательность вам «отлично».
Герман вытянулся перед ней в струнку и щелкнул каблуками.
К тому времени, когда печальный тарантас, скрипя осями, увез тело, уже стемнело. Герман, сопровождаемый Ермоловой и Рождествиным, вышел со двора на мостовую, становилось уже прохладно и начинал накрапывать дождь.
— Ты говорила, что были другие случаи, — сказал Герман, повернувшись к Тане. — А было что-то общее между ними? Установили?
— Установили, — Таня кивнула. — Все убитые — крепостные.
— И все?
— Нет, не совсем все, — Таня слегка замялась. — Вот только неясно, имеет ли это прямое отношение к делу.
С этим словами она раскрыла свою кожаную папку и извлекла из нее листок.
— Вот, глядите, поручик.
Герман взял и пробежал глазами список:
'1. Маркел Федотов, 45 лет, мастеровой суконной фабрики помещика Черкасова. За трудолюбие и трезвое поведение назначен сперва мастером, затем приказчиком по цеху. Предложена вольная, однако отказался, сказал, что трудиться в крепостном состоянии сподручнее.
2. Ермолай Митрофанов, 69 лет, староста села Буракина, принадлежащего помещику Ухтомскому. Прослужил старостой тридцать лет беспорочно, за это помещик предложил ему уйти на покой, получив вольную и денежное вознаграждение, однако тот ответил, что слишком стар уже, чтоб так жизнь менять и просил позволения служить в той же должности до смерти.
3. Трофим Угрюмов, 56 лет, лакей графа Бекасова. Получил свободу по завещанию, но умолял молодого графа не отпускать его и оставить при себе.
