— Но я полагал… вы к нему гораздо ближе, чем я… — осторожно заметил Герман. — Не проще ли вам узнать самой?

— Ах, вы правы, я к нему была ближе, чем… но, быть может, именно поэтому… я не знаю… — она сжала его руку. — Герман Сергеевич, попробуйте, все же, с ним поговорить. Меня очень беспокоит то, каким он стал. Все мрачнее и мрачнее с каждым днем. Вы ведь не видели его после возвращения из гробницы? Это стало очень заметно. Один раз он даже стал мне говорить нечто с жаром, что «хотел бы покончить со всем этим, но не может, так как боится навсегда потерять меня». Я стала расспрашивать его, конечно же, выяснять, что он имеет в виду, но он замкнулся в себе и ничего мне не говорит. А ведь раньше мы в самом деле… у него не было секретов от меня… Или мне лишь так казалось?

— Воля ваша… — проговорил Герман, на которого все более находило удивление, — но я ведь едва знаю и вас, и Ферапонтова. Как же это я буду каким-то арбитром между вами? Это даже странно. Нет, вы уж увольте меня, пожалуйста.

— Но мне больше не к кому обратиться, — сказала она, всхлипнув. — Отец? Но он может неправильно понять намерения Ильи Ильича по отношению ко мне. И я… хотела бы, чтобы с ним поговорили именно вы, все-таки. Вы много знаете об этом деле, вы были в гробнице, и вы очень… очень хороший человек, мне кажется. Почему-то я чувствую, что вам он сможет открыться, объяснить, что у него на душе. Быть может, он не разрешит вам передать это мне, но тогда… просто скажите, что ничего страшного, успокойте меня. Мне и отец сказал… я не открыла ему всего, но, когда я спросила его про вас, он сказал, что вы несомненно достойный человек, и на вас можно положиться.

Она снова чуть сжала его пальцы.

— Я… хорошо, я поговорю с ним, — проговорил Герман. — Но только если позволите, я ночь не спал… а завтра у меня важные дела по службе… Но как только у меня появится минутка, я немедленно отправлю в губернию и поговорю с Ильей Ильичом. Я почти уверен, что все не столь ужасно, как вам представляется.

— Я очень на это надеюсь, — сказала Ариадна. — Может быть, это вправду пустое, а я только себе нафантазировала? Ладно, до свидания, Герман Сергеевич. Отдыхайте, я буду ждать.

Глава пятнадцатая

Просят прощения

— Ну, и что они там нашли? — спросил Герман Таню. Они сидели в кафе на Невском и неторопливо завтракали. Герман пил черный кофе с круассаном, а Таня только что погрузила ложечку в чуть дымящийся яблочный пирог.

Она все еще прихрамывала, и возле столика стояла ее изящная трость с набалдашником в виде орлиной головы. Всю дорогу от гостиницы она интриговала Германа насчет содержимого папок. Была у нее такая манера — заставлять томиться в предвкушении. Не сказать, чтобы Герману это совсем уж не нравилось — о, иногда это просто сводило с ума! — но всему есть предел.

— Ну, рассказывай уже наконец, — проговорил он. Они сидели как раз в уголке, соседние столики были пусты, так что можно было обсудить дела безопасно.

— О, там очень интересно, произнесла она, отпив кофе из тонкой чашки. — Недаром все было зашифровано армейским шифром. Внутри документы о поставках винтовок системы Бергольца.

— Никогда не слышал о таких, — вставил Герман.

— Разумеется, не слышал, это государственная тайна. Винтовки были разработаны на случай войны с эльфами. Пуля из специального сплава рассчитана на то, чтобы пробивать магический щит.

Герман даже присвистнул.

— Так это, стало быть, тебя… — догадался он.

— Да, — Таня кивнула. — Именно из этой винтовки меня и подстрелили. Наши потом нашли место, где засел стрелок. В здании Рязанского вокзала, напротив, через площадь. Сам он ушел, и винтовку тоже унес. Но там остались гильзы.

— Хорошенькие дела, — проговорил Герман. — Стало быть, секретные винтовки, из которых можно отстреливать магов, словно рябчиков, кто-то поставляет революционерам. И этот кто-то… в руководстве армии?

— И этот кто-то — наш с тобой старый знакомый, князь Святослав Паскевич, — сказала Таня. — В пакете было все: характеристики, стрелковые наставления, руководства по эксплуатации. Но самое главное: расписание поставок. И все это на бланках Лейб-гренадерского полка, в котором винтовка и проходила испытания.

— Так… кажется, у кого-то будут серьезные неприятности. Вот, стало быть, кого покрывает Третье отделение. Но зачем?

— Если Паскевич попадется на этом деле, то неизбежно слетит его дядюшка, военный министр, — пояснила Таня. — А он важный союзник Апраксина. Третье отделение не может этого допустить, и мы сейчас можем ожидать всего. Они сделают что угодно, чтобы эти сведения не дошли до императора.

— То есть, Третье отделение будет покрывать государственную измену? Шикарно! Но раз так, то в наших интересах довести это до императора как можно скорее. Это же скандал такого масштаба, что слетит не только Паскевич, но и Апраксин.

— Теоретически, конечно, да… но на практике все может оказаться сложнее, — она задумчиво постучала ложечкой по блюдцу. — Если вот так просто выложить весь расклад перед его величеством, они вполне могут и увильнут. Ну, или сдадут одного Паскевича-младшего, повесят на него всех собак, а сами, дескать, ни сном, ни духом. И потом…

— Что потом?

— Как говорил граф Суворов — тот самый, полководец времен до Сопряжения — не та пуля страшна, что летит, а та, что в дуле сидит.

— То есть, пока мы не выложили эти документы на стол, они могут быть материалом для шантажа?

— Ты мне сразу понравился тем, что быстро соображаешь, — Таня улыбнулась. — Так и есть, они все теперь у нас на крючке. А когда подсекать и что именно ловить — это уж пусть мой отец с Оболенским решают.

— Погоди-погоди, — задумчиво проговорил Герман. Ему вспомнился Паскевич, каким он увидел его впервые на вечере у баронессы фон Аворакш. Надменная физиономия, взгляд хозяина жизни, скривленные в презрительной ухмылке губы. Уж кого меньше всего можно было бы заподозрить в симпатиях к делу революции — так это его. Это был аристократ до мозга костей, воплотивший в себе все худшие черты знати. И вот… поставляет оружие самой отъявленной нигилистке и ее головорезам? Но, во имя всего святого — зачем⁈

— Какая-то мысль? — переспросила Таня, поставив чашку на блюдце и откинувшись в мягком кресле.

— Да… зачем это все ему? Рисковать карьерой, жизнью… ради чего? Чтобы освободить крестьян, которые его же и делают тем, кто он есть?

— Это интересный вопрос, — кивнула Таня. — И кстати, именно этот вопрос тут же задаст и его величество, если преподнести ему все эти бумаги. Так что нам неплохо было бы знать на него ответ.

— И у тебя есть какие-то идеи?

— Кое-какие есть. Первая — это то, что Паскевича кто-то хочет подставить, а на самом деле он ни сном, ни духом. Такое вполне возможно: прямых улик против него нет, и все это можно объяснить банальным недосмотром с его стороны. А недосмотр еще как возможен: он, говорят, месяцами не бывает в расположении полка, которым якобы командует, а всю рутину свалил на старших офицеров. Вот, предположим, кто-то из них захотел на его место. Или кто-то из его многочисленных врагов — а у любого аристократа их немало — подстроил ему такую ловушку.

— Хм… не исключено, — проговорил Герман. В глубине души ему очень хотелось ухватить Паскевича за шкирку, но Таня была права — он может быть невиновен, и в это даже легче было поверить. — Но ты говорила, что есть еще какая-то идея?

— Да. Возможно, подставляют не Паскевича, а он сам хотел сфабриковать дело против кого-то другого. Но не успел подчистить концы.

— Против кого, например? — Герман почему-то почувствовал, как неприятный холодок пробежал по его спине при эти словах.

— Не знаю, — Таня пожала плечами. — И быть может, мы теперь уже никогда этого не узнаем. Важнее другое. Если мишень на самом деле Паскевич — значит, устроители всего этого перфоманса добились своего и его поставили. Если же нет, тогда они сейчас землю будут рыть, чтобы дезавуировать наши улики. Реально сейчас возможно все, что угодно. Вплоть до прямого силового противостояния.