С таким усердием он не читал никогда в жизни. Поняв, что Вере нравится, он перестал напрягаться, речь его лилась хоть и торжественно, но свободно. Он менял интонацию, подстраиваясь под слова автора, под настроения героев. Атмосфера рассказа стала вытеснять реальность, спустя минуту они окунулись в нить повествования, заняв в ней место не наблюдателей, но участников.

Мучения Варьки захлестнули, заставили их сблизиться в своём сопереживании, забыть про окружающее, проникнуться друг к другу доверием и симпатией. У них появилось нечто общее. Так сближаются люди в своем желании помочь горю других, в своем желании разделить боль бедствующих и скорби обездоленных. Сами не заметив этого они сделали первый шаг навстречу друг другу.

И надо же такому случиться, когда рассказ достиг высшего градуса напряжённости, своей кульминации, когда ложное представление уже овладевало Варькой, открылась дверь, и в класс вошел все тот же моложаво пожилой мужик, на сей раз уже в спортивном костюме.

Верочка прижала указательный палец к губам, – мол, тише, но поздно, момент был безвозратно испорчен. Страшное очарование рассказа рухнуло, чеховская магия рассеялась. Федор спокойно, без надрыва дочитал до конца и смолк. А незваный гость заплескал аплодисментами,

– Браво, колоссально, просто изумительно. Да вы батенька талант, да что там талант, талантище. – он изливался в похвалах, искоса поглядывая на Верочку.

Та молчала, не сводя с Фёдора глаз. Фёдор понял, что ей понравилось. Ему даже показалось, что в краешке глаза сверкнула слезинка, но Вера незаметно её стерла, и Фёдор поразился, как она умеет чувствовать, как сопереживать, принимая героиню рассказа так близко к сердцу, как настоящую, как живую. Какое же милосердие и любовь, какое сопереживание ложил в тебя Всевышний, что ты способна заплакать при чтении простого рассказа. И опять поймал себя на мысли, что лукавит, ведь он подсознательно специально выбрал этот рассказ, чтоб проверить её на способность сопереживать и жалеть. Ведь любить это и значит жалеть. Ему стало её жаль.

– Вера Петровна, Вы прекрасны. – прошептал он одними губами, но она услышала, засмущалась, как любая женщина.

Да, она услышала, а он нет, и он ничего не понял, когда Верочка, повернувшись к нему в пол оборота сказала, – Емельян Вячеславович, Вы идите, нам совсем немного осталось, мы уже заканчиваем и скоро выйдем.

– Хорошо Вера Петровна, я Вас в машине буду ждать, – Емельян Вячеславович явно не хотел уходить, и тем более не выглядел довольным, но всё же вышел.

В классе опять наступила тишина, и Вера полушепотом произнесла, – Федор, я всё сделаю для того чтобы ты досрочно сдал три класса и перешел в четвертый, хотя мне будет очень жаль, что ты уйдешь из нашего класса. Я буду очень по тебе скучать.

– Вера Петровна, я всегда буду рядом, стоит Вам только позвать. Да даже когда звать не будете, я всё равно буду рядом.

Обменявшись косвенными признаниями, они замолкли, опешив от столь бурно развивающихся событий.

Наконец Вера Петровна поднялась, – Сегодня директора школы уже нет, уехал в город, в РайОНО, а в понедельник я попробую с ним поговорить по поводу тебя. Эти бумажки я у себя оставлю. Хорошо?

– Хорошо Вера Петровна.

– Ну тогда всё, пора идти, меня дома мама ждёт. Пойдём Федечка, и тебя мать заждалась, наверное.

Вера Петровна закрыла форточки, окно, прикрыла и закрыла на ключ дверь. Они молча спустились по лестнице, Вера занесла ключ в учительскую, где уже никого почти не было.

– До свидания Василий Васильевич, – попрощалась она со старым учителем географии.

– До свидания доченька. Отдыхай милая.

На улице, прямо у крыльца школы, стоял светло коричневый, или как он там – охры золотистой, девятьсот шестьдесят восьмой Запорожец. За рулем Емельян Вячеславович. Увидев Веру, он выскочил, забежал за машину, галантно открыл дверь.

– Пожалуйте Вера Петровна, – широко махнул рукой в сторону переднего сидения, – Садитесь.

Вера Петровна села, а Фёдор опять удивился, с какой грацией и изяществом она садилась. Такую женщину в Ламборджини, или хотя бы в Мерседесе нужно возить, а не в запарике. Он удивился, а у самого заныло, защемило сердечко, где тонко, там и болит – больно душе. Но запарик пыхнул, и поехал, увозя даму сердца и Фёдор инстинктивно перекрестил её – Спаси Господи люди Твоя.

Последнее, что он увидел – удивленное Верочкино лицо, и её изумленные распахнутые глаза.

Фёдор долго смотрел вслед Запорожцу, пока тот не свернул на главную улицу направо и не исчез из вида…

1973. Первое сентября. Интерлюдия первая. Верочка.

Емельян Вячеславович что-то говорил, шутил, смеялся, хлопая руками по рулевому колесу, а Верочка не слышала его. Она очень устала, а тут еще совсем не к месту женские дни. Вымотанная, выжатая как лимон она хотела только одного, добраться до дома и на пол часа упасть в постель и отдохнуть. Но усталость вытеснили мысли про этого мальчишку, перекрестившего её на дорогу. Как это возможно в наше безбожное время, откуда у него, откуда вообще взялся этот смышленый парнишка?

Своей женской интуицией Вера сразу почувствовала, что здесь что-то не так, с первой встречи, с первых его слов, с первого взгляда. Она помнила его первые взгляды, взгляды не ребёнка, но мужа, воина, охотника. Но они несли в себе и другое, он не просто оценивал её, а оценив будто принял решение, – Подходит. И самое странное, ей понравился его взгляд, и сам он тоже понравился. Очень. В начале как мальчик, ученик. Ещё до того, как он проявил свою удивительную эрудицию и подготовку. А потом…

Теперь, она понимала, что по-другому и быть не могло. Такой взгляд должен был нести за собой и соответствующий базис, из которого он вышел. Более того, Верочка была уверена, что потенциал его много больше, что он больше знает и умеет, но как объяснить себе подобное она не понимала. И это при том, что несмотря на свои юные годы, Вера разбиралась в людях. Её глубокая вера во Христа помогала с малых лет, везде и во всём, научив её быть сдержанной и обходительной, а вдобавок и неплохо разбираться в людях. Да, у неё не было высшего образования, материальное положение не позволило ей сразу поступить в институт. Но она была глубоко верующим человеком, старалась почаще исповедываться, причащаться. В общем старалась вести жизнь воцерковленную.

Однако в храме бывала редко, чаще они с мамой ездили в Одессу. Там, недалеко от Таировского кладбища, в равной близости и от моря, проживал батюшка, иеромонах Климентий, восьмидесятилетний старец, служивший у себя на дому. Прошедший всю войну, трижды тяжело раненый, полный кавалер ордена Славы, батюшка любил Веру. Вера же со своей стороны была очень привязана к старцу, неся ему свои горести и радости. По сути он заменил ей отца, которого Вера совсем не помнила.

Часто ездить не получалось, но раз в три – четыре месяца они с мамой всё же выбирались. Чаще автобусом, иногда со знакомыми на попутках, а иногда поездка к старцу превращалась в настоящее приключение. Вначале до Тирасполя, а уже потом до Одессы, с многочасовыми ожиданиями на автовокзалах, а порой и с поисками попутных машин, с ночевками у незнакомых и малознакомых людей. Но Бог миловал, и на людей ей всегда везло, в школе, в спортивной секции, в педучилище…