Пронзая его взглядом, я стиснула в пальцах бордовое покрывало, на котором сидела.
– Почему же?
Этаро ответил сразу же, непоколебимым и спокойным тоном:
– Потому что это неуважение к самому себе – обходиться плохо со своей будущей женой. А я себя уважаю.
Глава 8
Он оставил меня одну после этих ужасный слов, без объяснения и хоть какого-нибудь разговора. И, не переодеваясь (хотя в комнате появились новые вещи, в том числе и массивный сундук у кровати, доверху набитый шелками, бархатом и атласом), я залезла под одеяло, свернулась калачиком и затаилась. Будто так меня никто не найдёт и не потревожит.
Страшно...
Наверное, сейчас мне было страшнее, чем когда бы то ни было.
“Со всей округи сводят к нему девушек” – звучали в моей голове обрывки фраз, подслушанного в пекарне разговора.
Точнее, эти разговоры были часты. И звучали всюду, где собирались вместе подружки. Мне казалось, об этом говорили все девочки и девушки Иисиды и окрестных земель.
Поначалу мне думалось, что они в ужасе от этих слухов.
Некоторые и правда испытывали страх, но по какой то причине другие, пусть ужас и мог промелькнуть в их взгляде, говорили об этом со скрытым восхищением. Будто фантазировали ни раз, что однажды украдут и отвезут их самих в замок, шпили которого врезаются в облака. В замок, что стоит на самой возвышенной точке Иисиды. От чего мир людей и прозвали Верхним.
А не потому, что Сумеречный мир лежит в низине, как думают многие.
Впрочем, и в этом есть правда, конечно, но всё же...
“Даже если может он прикасаться к девицам” – я завертелась под покрывалом, стало так душно, но выныривать из под него не хотелось.
Ко мне Этаро уж точно может прикоснуться. Хотя я и чувствую себя до сих пор разбитой даже после его “невинных” касаний. А что будет, если...
О, нет, думать об этом не хотелось. Нельзя позволять себе пугаться ещё сильнее!
“Почему тогда у него до сих пор нет наследника?”
Так, тихо, пожалуйста, тихо!
Я попыталась выровнять дыхание и успокоить водоворот мыслей.
Нет, я то уж точно не рожу Этаро сына! Лучше умереть...
И на этом сама не заметила, как провалилась в глубокий и удушающий сон.
Мне снился мой дом...
И как моя мать сидела на деревянном крыльце и гладила меня, прильнувшую к её коленям, по волосам, которые отливали медью под яркими лучами солнца.
Листва деревьев шелестела и роняла на землю россыпь бликов и теней. И те плясали, водили хороводы, перемигивались на моём светлом платье, на ещё детский руках, на брошенной в траве тряпичной кукле...
– У меларий всегда так, – рассказывала мне мама, – когда связывают тебя узами брака, то становишься сердцем мужа своего.
– Что это значит? – не понимала я, но мне так нравилось слушать её голос, так дороги были наши сказки и поверия.
– Это значит, что помогать ему будешь жить. И не сможешь пойти наперекор, как не может твоё собственное сердце желать тебе зла. Потому что погибнет тогда само.
– Как страшно... и красиво.
– Да, – согласилась она со мной.
И я подняла на неё пытливый, задумчивый взгляд.
– А ты сердце папы? – прозвучал в тот раз такой детский вопрос.
Мать улыбнулась мне, в глазах её зажглись искры.
– Да... Конечно, само собой. Но то, что рассказала тебе, это лишь поверье. Редкость, когда случается так на самом деле. Оно может произойти, конечно, но сразу этого не поймёшь. Поэтому меларии так осторожно относятся к друг другу, стараются быть избирательными, не совершать ошибки. Женятся только по любви.
– А откуда это поверье, мама?
– А ты не знаешь? – плавно и красиво изогнула она брови. – Ну, что ж, слушай...
Однажды жил молодой бог, не знал ничего он, ни радости, ни тоски, ни горя, ни опьянения побед. Но всё, что могли испытывать другие, таилось в нём где-то в глубине. Он бродил у реки времён, то вперёд, то назад. Вглядывался, словно в зеркало, в водную гладь, но видел не себя, а прошлое людей, или настоящее, или даже будущее. И почти всё соприкасалось с любовью... Ходило вокруг, тонуло в ней или рождалось из неё.
Бог любовался. Ему интересно было всё, но это – особенно.
Только вот смех и счастье мешалось со слезами, с болью, с горем и тоской неизменно, неотвратимо.
И это бога пугало.
Он начал испытывать страх.
А затем и все прочие чувства, подсмотренные у людей. Отчего-то при виде их, пробудились и его собственные.
Но как только он отводил свой взгляд от быстрой чистой воды, все они угасали и не беспокоили его.
Но оставалась теперь при нём скука и неясная тоска, и одиночество мучило его ночами. Особенно, когда река времён была так прозрачна и чиста, что наблюдать можно было за любой жизнью.
И страх родился в молодом боге, что начнёт испытывать он всегда всё то, чему подвержены люди и многие другие, подобные ему самому.
Нет, ему милее то спокойствие, граничащее с забытьём!
Так он решил... Не зная, что слушает на самом деле страх.
И вырвал сердце из своей груди. Большое, горячее, яркое, как зёрна граната, пропускающие сквозь себя солнечный свет.
Оставил он сердце на берегу реки, а то возьми, да упади в неё! И так, в одном времени, в какой-то из многочисленных земель, в том их уголке, что не принадлежал ещё ни людям, ни кому бы то ни было, оказалось сердце молодого бога.
И родилась из него девушка. Обликом такая, какими были люди, только уши у неё заострённые на концах, как у молодого бога, да во взгляде сияющие небеса, откуда она и упала однажды, да закатное яркое солнце – отблеск силы того, кто вырвал её из своей груди.
Так появилась первая мелария. Ставшая потом прародительницей всех остальных. Некоторые считают её богиней.
Ведь не родятся от бога простые смертные...
Бродила мелария по миру, гонимая тоской по дому.
И нигде не находила свой дом. Но там, куда ступала её нога, росли цветы и прекрасные деревья. А где на землю срывались слёзы, появлялись озёра и реки.
Так появился Сумеречный мир, в тени которого мерцали звёзды... Ведь мелария та была сердцем молодого бога, и в ночных небесах ей всё чудился его взгляд...
Долго молодой бог не подходил к реке времён. Настолько долго, что успел позабыть об оставленном сердце.
А когда наконец заглянул в реку, то увидел девушку, лежащую в высоких, цветущих травах, живущую в центре прекрасного леса, которого не было всего то пару сотен лет тому назад.
И не обратил бы бог на это внимания, но во взгляде её увидел вдруг себя самого. И что-то защемило у него в груди...
И ощутил он тоску, и радость, и предвкушение встречи, и даже страх не мешал ему больше.
Чувства вернулись к нему, словно и не терял он их никогда. Наоборот, они стали частью него. Будто это тогда, когда решил бог отказаться от сердца, они были не настоящими.
Так и родился молодой бог, спустившись в Сумеречный мир за своим Сердцем.
Чтобы после уже вдвоём вернуться домой...
– Мама, – выслушав легенду, прошептала я, – но почему так?
– Что почему, малышка?
– Будто они до этого, получается, и не жили?
– А разве же живут без любви?
– Но есть же одинокие меларии и люди...
Мать рассмеялась, улыбаясь искристо, открыто и, приподняв за подбородок моё лицо, поцеловала меня в лоб.
– Но они ведь всё равно что-то или кого-то любят, глупышка. А значит, они живы...
Я помню ещё, что потом слышала от других иные варианты этой легенды, где молодой бог не остался со своим сердцем, а убил его, после чего погиб и сам. И где она, держа на него обиду, решила порвать их узы, отчего исчезла вовсе. И несколько хороших версий тоже. Но запомнились они мне плохо. Потому что то, что рассказала мама, оказалось ближе всего и милее мне.
