Вопросы множились с каждым шагом, но ни на один из них у меня не было ответа – Кэйра их не дала. Все, что нам оставалось, – слепо верить ее обещаниям и просто идти вперед, не оглядываясь на горную гряду, отрезавшую нас от Болот, и стараясь не растерять веру, которая, подобно песку, по крупице выскальзывала из рук.

– Ты хочешь сунуться в руины? – ахнула Шеонна, вперив широко распахнутые глаза в брата.

– У нас нет выбора, – пожал плечами тот.

– Нельзя! Элья предупреждала, что это ужасное место. И даже у Боркаса Золоторукого нет о нем никаких сказаний. Он говорит, что любые истории о Джарэме опасны, а те, что рассказывает сам город, смертельны.

Шейн с трудом подавил улыбку и заметил:

– Боркас – хороший сказочник, но на старости лет фантазия его подводит. Выдумать о Джарэме он ничего не смог, потому-то и отмахивается от любопытных туманными предостережениями. Шеонна, россказни Боркаса и даже Эльи – сказки для пугливых детей.

Шейн успокаивающе сжал плечо сестры, но она недовольно скинула его ладонь.

– Оглянись вокруг, Шейн, – подруга развела руками, – разве ты все еще не замечаешь, что буквально на каждом шагу мы то и дело сталкиваемся с ожившими сказками? И я не хочу столкнуться с той, которую способен рассказать город, выжигающий себя на картах!

Шеонна зло скомкала уже изрядно потрепанную карту. Шейн сокрушенно выдохнул и отвернулся, окинув взглядом долину, затопленную тенями.

– Для начала давайте отдохнем и выспимся, а завтра решим, как действовать, – примирительно предложил он.

Мы разбили лагерь в низине у подножия холма, откуда не было видно утопавших во мраке руин, но в поле зрения оставался один из монолитов. Его присутствие одновременно пугало и успокаивало: казалось, если не выпускать каменного стража из виду, то никакие опасности, таящиеся в мертвом городе, не сумеют подкрасться к нам со спины.

Поужинали мы в напряженной тишине, после чего Шеонна вытянулась на тонкой шкурке и сладко засопела, положив голову на дорожный мешок. Ко мне же сон приходил позже всех.

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, уступив место жемчужной россыпи звезд, но пойманный пару часов назад в трещины монолита закатный рыже-алый свет продолжал сиять в ночи. Я не могла отвести от него взгляд, и чем дольше буравила взглядом камень, тем ослепительнее становилось свечение и сильнее сдавливал горло страх.

– Алесса, – вырвал меня из задумчивости Шейн. Он сел рядом, прижавшись к плечу, и внимательно всмотрелся в мое лицо. – Хватит сверлить его взглядом. Этот валун не сдвинется с места, если ты уснешь.

– Ты уверен? – с сомнением спросила я.

Губы Шейна дрогнули в легкой улыбке, в свете костра показавшейся мне нежной.

– Да, – заверил он и слегка толкнул меня плечом. – Ложись спать, через пару часов тебе дежурить. А я пока сам послежу за твоим камнем.

– Спасибо.

Я последовала примеру Шеонны, вытянулась на шкурке, повернувшись спиной к огню, крепко обняла Эспера и закрыла глаза в попытке подманить к себе сон. Как и в предыдущие ночи, я засыпала с колкой надеждой в сердце: на рассвете наш нескончаемый путь вновь продолжится, и мы пройдем его до конца. Если только завтра не встретим этот самый конец в Джарэме…

Жизнь вернется на городские улицы лишь с приходом сумерек и принесенной ими прохлады. Сейчас же Джарэм опустел и тонул в сонной тишине.

Солнце раскалило темно-голубые крыши – если прислушаться, можно было услышать, как болезненно трещит черепица, – и обожгло листья деревьев, пытавшихся заслонить густыми кронами окна, за которыми искали спасения изнемогающие от жары люди. Горячий ветер гонял пыль по мостовой и трепал цветастые полотнища, натянутые над дорогой между узкими арками. Двери торговых лавок были распахнуты, и доносящееся из них жужжание эфира, вращавшего лопасти напольных ветродуев, соревновалось со скрипом деревянных вывесок.

Но даже ветродуи – недавнее изобретение столичных ученых – оказались бессильны перед летним зноем и духотой, что высасывала последний воздух из легких и осушала горло до хрипоты. Поэтому, несмотря на чудо инженерной мысли, некоторые торговцы предпочитали проводить время на улице. Они выставляли лотки у порога и прятались в тени в ожидании какого-нибудь бодрствующего горожанина – такого, как я.

Я не смогла устоять перед сладкоголосыми призывами краснощекого пекаря и ароматом миндаля. Купила несколько мягких, липких от карамели булочек для себя и Иданн, поздоровалась с владельцем книжной лавки, читающим утреннюю газету на ступеньках, прошла еще немного вверх по дороге и остановилась напротив стеклянной витрины ателье.

Каждый раз, стоило оказаться на этой улице перед зданием, над порогом которого покачивалась овальная вывеска с белым альмом в корзинке с цветными клубками, мое сердце взволнованно трепетало, а ноги каменели, срастаясь с мостовой. Вот и сейчас, затаив дыхание от восторга, я замерла у витрины, чуть ли не вжимая вздернутый нос в стекло, и жадно разглядывала очередное творение Фринг на стройном манекене. Сегодня это было пышное алое платье, украшенное россыпью речного жемчуга и Слез Эрии, – облачение, достойное императорской дочери. Мне, стройной и высокой, оно бы тоже было в пору, но я никогда не мечтала носить подобные наряды.

Я мечтала их создавать. Воображала, как игла в моей руке творит произведения искусства, ничем не уступающие живописи.

Повернувшись к витрине спиной, я прикрыла глаза, подставив лицо горячему лучику света, нашедшему лазейку между навесами.

Остался всего год до того, как я окончу обучение и смогу попроситься в подмастерья к Фринг. Конечно, не такой судьбы желал для меня отец; не мастерицей он мечтал меня видеть. Но пока у родителей была Иданн, тяготеющая к магическому искусству, мне позволяли подобные вольности и оставляли право выбора.

Опомнившись, я огляделась в поисках сестры. Она уже убежала вперед.

– Иданн, подожди! – окликнула я.

Я нагнала ее у площади. Солнце накалило брусчатку так, что фонтан и окружающие дома расплывались в мареве жара. Выходить из тени не хотелось, но Иданн уже взбежала по лестнице храма и призывно махала рукой. Обреченно вздохнув, я накрыла голову платком и поспешила за ней.

Храм Ольма и Саит возвышался над восточной частью города полузабытым осколком истории, о котором разве что едва упомянут на экскурсии учителя, ведя мимо стайку гогочущей ребятни. Люди больше не приходили в храм за помощью, не приносили даров – никто не нуждался в милости тех, кто предал и оказался слаб, – и не заглядывали из праздного любопытства. По его ступеням поднимались лишь те, кто не боялся косых взглядов и едких смешков, кто все еще по-детски верил в чудеса, – такие, как Иданн.

Сестра уже скрылась под высокими сводами, а я замерла на пороге, борясь с неприязнью.

В жаровнях давно не разжигали огонь, и из храма тянуло затхлой сыростью. Величественные фигуры Ольма и Саит высились до потолка, их кожистые крылья смыкались высоко над головой, образуя часть купола. Сквозь вторую его половину – из разноцветного стекла – проникал свет, отбрасывая пестрые отблески на потрескавшийся каменный пол.

Иданн считала, что боги никогда не бросали нас, что они бы не ушли по своей воле.

– Они ослаблены и потеряны. И они ждут нашей помощи, как ждет ее Эрия, – постоянно твердила сестра.

Но я никогда не верила в богов. Ни в Саит, что приходит за душами мертвых, ни в Эсмеру, что дремлет в Ксаафанийских болотах, ни в Эрию и уж тем более в Ольма. Легенды описывали его как сумасбродного и непостоянного владыку – балагура и проказника, благословлявшего лишь тех, кто не боялся бросить ему вызов или сумел развеселить. Говорят, что у Ольма было большое сердце, но оно было полностью отдано Эрии. А его дети не удостоились даже малых крох этой любви.