1.

«Цыпленок, твой поезд завтра в 22:50».

Первая смс, которую я получила. Она извещает о том, что 23 июля, без десяти одиннадцать вечера, поезд отойдёт от перрона Московского вокзала, и я вернусь с очередного бардовского фестиваля.

Просто телефон Нокиа с веселой арабской клавиатурой получил сообщение от телефона Моторолла.

Просто мы расстанемся. Но до этого – мы встретились.

Что было до той смс?

«Кем была я до тебя?» – так поется в моей любимой песенке. Не так уж и много хорошего было «до». Я приехала в Москву в августе 2003 года. Позади было Подмосковье, театр, каскадерский клуб, керамическая мастерская, несколько лет работы в переходах и электричках, стихи и проза. И одиночество.

На момент нашей встречи, в 2006 году, я второй год работала в редакции технического журнала. До того, как попасть на южную окраину Москвы, в первую квартиру, которую я нашла сама, долго скиталась по Москве, по чужим углам, голодала иногда, училась в институте, безработничала и гульбарила отчаянно. К июлю 2006-го снимала койко-место на окраине Москвы, третий год ходила с КСП-эшниками по лесам и фестивалям. Но главное – училась на заочном отделении института, а попутно писала стихи и песни.

Просвета не ожидалось, но вера в чудо – не оставляла. Было много мужчин, которые хотели купить себе игрушку в ошейнике. А я не продавалась. Ждала чуда, ждала и верила.

И оно случилось. Его звали Алекс Билл – как называли его друзья. Мне было двадцать два. Ему – пятьдесят два.

В той жизни, три года до нашей встречи – и полгода после встречи с Биллом, я дважды в неделю приходила в бардовский кабак, где пили до чертиков и пели до одури. И мне казалось, что те люди любили меня, как и их я любила. А теперь они презирают и ненавидят, но это уже не важно. Потому что я ушла от них всех.

Тот июль 2006 года был нелёгким. Я работала на двух работах, третий месяц без выходных. После работы в редакции я спешила на Киевский вокзал, а там – прыгала в электричку и летела в поселок писателей, где с упоением слушала моего Мастера, стучала по клавиатуре и чем могла помогала единственно ценной работе в моей жизни. Что-то держало на плаву, на скорости, близкой к сверхзвуковой. Что-то заставляло двигаться вперед. В июне я впервые одна прошла автостопом до Пензы. Ещё не зная всех его законов, ещё нарушая традиции и этику, но дошла. Одна, в два часа ночи, от Казанского вокзала – к вокзалу Пенза-1. Там решила я многие вопросы, и, возвращаясь ночью в поезде, дописала самую главную на тот момент песню.

Концы с концами не сводились. Научилась питаться хлебом и водой, не покупать одежду, перенаправлять силы. Зато у меня просто физически не было времени пить водку и думать о глупостях. Лишь иногда от усталости нападала тупая бессонница. И тогда, чтобы выключать голову, я выпивала бутылку пива. Но и она не помогала. К тому же пробивала брешь в бюджете, и становилось тошно.

Как-то вечером, придя с работы, я нашла в интернете, в своем блоге приглашение от друга Дивицкого на очередной фестиваль – приехать и поработать на второй эстраде концертный час. К утру я решилась, послала всё подальше, взяла на работу походный рюкзак и старенькую гитару. И после работы ушла автостопом в Петербург. На Кронштадт, где был намечен очередной фестиваль авторской песни.

Из Москвы я вышла в семь вечера, к девяти часам от города Клина потянула трассу – с дальнобоем по имени Дима. И другом-поэтом по имени Андрей. И закружились мысли. Те самые, от которых ты сходишь с накатанных рельс, ломаешься и плачешь бесслезно и страшно.

Пока машина тащилась по М10, приходили самые разные мысли. Двадцать два года, из них – уже четыре прожито в Москве. Институт, экзамены, сессия. Похороны, пьянки, походы. Круг замкнут. И вырваться, подняться из него – нереально. Так казалось мне той ночью с 20 на 21 июля 2006 года. Любимое занятие – закапываться по уши в пережитое и до дрожи заниматься садомазохизмом с самой собой. К рассвету я пришла к выводу, что самое лучшее для меня – утопиться в Финском заливе – проще, дешевле и правильней. Столь серьёзно и просто у меня пока ещё ничего не удавалось додумать до конца. Вот ведь – лежа на койке в машине – и вдруг додумала (где-то под Вышним Волочком, в четыре утра, без сна). Почему-то из той поездки запомнилось, как на рассвете мы остановились в Крестцах и накупили пирожков. Закутали их в полотенце, и всю дорогу до Питера они оставались горячими, словно щенята, дышали под полотенцем.

В 11 утра я была в Питере. Полная решимости и холодной готовности дописать свою повесть. К половине первого дотянули до Кронштадта. Там, в конце Тулонской аллеи помещался яхт-клуб. В котором пока и духа бардовского не было. А в начале Тулонской аллеи стояла часовня Ангела-хранителя.

Тополиная аллея звенела от зноя. Тополиный пух стлался по всем углам и выпархивал из-под ног. Я кинула под дерево рюкзак, положила на тёплую пыльную траву чехол с гитарой и пошла на берег. Там, у воды присела на камни.

Несолёное здешнее море. А так хотелось настоящего моря. Я росла на море и не видела его ровно половину жизни – 11 лет. Неподалёку нагло нарисовался парусник. И вот тогда мне стало по-настоящему плохо. Есть песня – «Малыш, возьми мои паруса…», она много лет держала меня на плаву. И вот…

Весёлая пропойца и пропЕвица получилась из меня.

Засунула голову в грязную воду, распластавшись по камням, пыталась заставить себя захлебнуться. Наверное, со стороны это смотрелось как первое утро Робинзона. Вот только полз пострадавший обратно в море.

И впервые за три года вдруг сломалась и, оторвавшись от воды, заревела отчаянно и горько. Особенно, когда поняла, что инстинкт сильнее и жить всё-таки хочется. А от этого кому угодно станет плохо. И началось другое – судорожное вымаливание прощения у Бога.

Через несколько минут параноидально-суицидальный приступ прошёл. Вместо него меня начала тревожить невысокая сухопарая женщина, которая появилась рядом. Она сказала, что её зовут Тамара, что она из Мурманска. Убегая от её подробных расспросов – что случилось, чем помочь – я пошла обратно к рюкзаку. Впервые не узнала саму себя – раньше я не убегала от людей, от вопросов и желания помочь. Директор мой тогдашний, подъехал со своей командой к яхт-клубу. Но остановилась на углу и посмотрела на часы – 13:25. И замерла – сама не знаю отчего.

На залитую солнцем площадку вылетел сверкающий чёрный джип Ниссан, а следом за ним грузовой мерседес «Служба спасения». Первая мысль была – что-то случилось! Вторая – кого спасать?

Кто бы знал, что случится обыкновеннейшее чудо, а спасать будут меня саму?

Но из джипа первым выскочил мой друг Дивицкий. И побежал ко мне. Мы столкнулись в тени яхт-клуба, обнялись. Непривычно бородатую его мордаху я расцеловала с щенячьим воплем. И тут из джипа вышел человек с пепельно-русой бородкой. И рысьими глазами. Я еще не разглядела толком его лица, я ещё не услышала его голоса – но уже силой заставила себя не смотреть, не замечать, не думать, не…

– Воробьенок, знакомься, это Билл. Загружайся в машину.

Не успела ни разглядеть, ни по привычке протянуть руку. Повернулась к рюкзаку, перехватила лямку, вскинула на плечо и почувствовала, как мгновенно улетучилась тяжесть. Обернулась и встретила взгляд светло-карих рысьих глаз. Сияющих, хитрых, безжалостно-нежных. Что было в них в тот момент, я не разгадаю, наверное, никогда. Пепельно-русая бородка, смуглая кожа, концы острых почти эльфийских ушей. И совершенно неуловимый возраст, совершенно неведомая родственность, единство не по крови – по духу.

И глубокий бархатный голос:

– Я помогу…

Хотела фыркнуть в ответ и не смогла. Только улыбнулась. И забухало в груди – как у щенка, которого приласкали. Такого щенка надо пристрелить – ни пса из него не получится, ни волка уже не выйдет. Жаль, никто не пристрелил в тот час. Было бы проще.