Журнал «Юность» № 03/2024 © С. Красаускас. 1962 г. Поэзия Дмитрий Воденников
Поэт и эссеист. Родился в 1968 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института. В 2007 году в рамках фестиваля «Территория» избран королем поэтов. Издано 14 книг стихов и эссе. Ведет на «Радио Культура» программу «Поэтический минимум». Автор колонок в изданиях «Стори», «Литературная газета», «Совлит» и др. Маленькая зима помнит всё * * * Оказывается, императрица Елизавета Петровна однажды на балу, увидев у фрейлины Лопухиной такую же розу в прическе, заставила виноватую встать на колени, срезала преступную розу с прядью волос, еще и два раза Лопухину ударила. Какая же ты дура, Лиза. Меняется запах с возрастом, роза уже пахнет не так, волосы пахнут не так, подмышки, и только долгая злая память лежит черновиком на подоконнике и пахнет свежевысушенным розмарином. Только вряд ли в восемнадцатом веке в России на кухне использовали розмарин. Только представить себе: никогда не одна, рядом всегда какие-то условные мы. И тоже, наверно, сходила с ума от зимы, и тоже, наверно, сходила с ума зима. И вот в середине одной из этих бескрайних зим край все-таки наступил и горлом пошла она, смертная, старческая, не голубая в три часа пополудни пятого января. И бедная Лиза-старушка туда поплыла, ничего в этой смерти не понимая. У меня на кухне растет розмарин, кто-то принес в горшочке, вот и растет, прижился, прибился одной бесконечной зимой, рассказывает мне на своем лекарственном языке свои лживые детские сказки: дескать, когда-то, когда Святое семейство держало свой путь в Египет, Дева Мария положила младенца Иисуса на камни, под скромный такой кустарник в белых цветочках. Это и был розмарин, только другого цвета. И вдруг белый цвет превратился в небесный. Злая память не может пахнуть высушенным розмарином. Только добрая память пахнет камфорой и сосною. * * * Два только раза, оказывается, плакал Наполеон, когда уже был императором, оба раза по своим генералам. А в детстве, наверно, вообще не плакал, только мучил двух братьев, одного бил, другого кусал, и всегда успевал первым наябедничать матери, так что наказывали искусанного и побитого, в общем, та еще сволочь была. Два раза отрекался Наполеон от престола, в последний раз в пользу сына: бедный ребенок, ведь если ты взрослый, но закроешь глаза и сложишь ладони, как будто ты молишься или молишь, то эти ладони в прыгающей темноте покажутся тебе детскими. Я закрыл глаза, сложил ладони, они оказались дитячьими: там небитый небитого на руках несет, там цыплячий бисер цыпленка зовет, тот клюет его, как с голодного края, клюет. А мама у цыпленка лиса сверхтревожная, говорит: не жадничай, клюй осторожно, а то будешь желудком опять болеть, за живот, крылышкуя, хвататься. А цыпленок ей (или я) в ответ: Не хочу открывать глаза, не хочу сюда просыпаться. * * * Я вообще тебе никто, имя мое никак. Я пустое пальто, плывущее через мрак. Я вернусь домой, я сниму штаны. Там пустяк пустой зимней пустоты. Пустота берет ручку в пустоте, пишет пустота знаки на листе. Жил да был пример про пустячных пчел. Я тебя решил и теперь ушел. * * * Анна Ахматова однажды сказала, когда выходила ее послеопальная книга, сильно почиканная советской цензурой, так, что остались там только рожки да ножки, пейзажные зарисовки: «Что сможет сказать про меня современный читатель? Эта дама очень любила гулять». Когда мои сны собираются в книгу, я листаю ее, смотрю, там написано «спал», тут написано «сплю», тут написано «не просыпаясь», тут написано «сон», думаю: «Что скажет про меня современный читатель?» Современный читатель все это современно читает, решает: «Этот человек средних лет очень любил поспать». Я люблю видеть синие улицы, я любил кого-то из вас, я любил неожиданный удар повторяющейся шутки (есть шутки, которые бывают смешными только на третий раз). Я люблю рифму на «-ать» и «-ться». Умирать, воскресать, прощаться. А еще я люблю этой неожиданный вывих солнечного воздуха, когда дым плывет по нему, когда на фотографии вдруг выпрыгивает синяя точка, очевидный оптический брак, как неверный пароль к рутубу, который ты десять лет назад потерял, а там остались видео прежнего счастья, которые ты бы хотел безвозвратно стереть (дурак, это и было твое безвозвратное счастье), все это блямкает, лепечет, плачет, струится, потом костенеет, стареет, как придуманный старый орел и орлица, про которых говорят, что, когда им исполняется сорок лет, клюв их становится слишком длинным и слишком тяжелым, а когти на лапах дубеют и отрастают (ими трудно когтить добычу), а перья давно уже превратились в кольчугу, в ней невозможно дышать и в ней невозможно взлететь. Тогда орел от всего этого избавляется: сбивает о камни свой клюв, вырывает когти и перья. И так живет где-то в труднодоступных местах, пока все не вырастет заново. Потом оказалось, что это всего лишь легенда, псевдонаучная чушь. «Но я ее запомнила, – жизнь говорит, — она может быть Вам интересна». |
